В августе 2020 года популярная актриса и певица Анастасия Шпаковская ушла из государственного Горьковского театра, посчитав невозможным работать в госструктуре после случившихся событий. В интервью Zerkalo.io она вспомнила годы без новых ролей после Площади 2010 года, рассказала об угрозах, заставивших ее переехать в Украину, и объяснила, почему многие ее коллеги не поддержали призыва осудить насилие.
«Поняла невозможность сосуществования в госструктуре после того, что произошло в августе»
— Думаю, в сознании многих ваших поклонников существовал диссонанс. Яркая харизматическая певица, работающая в достаточно консервативном театре.
— Но именно благодаря этому театру я и пришла в профессию. В 16 лет я попала к режиссеру Борису Луценко, делавшему набор в студию при Горьковском театре. Я безумно полюбила его спектакли и общую атмосферу. Все годы учебы в Академии искусств я хотела работать именно в Горьковском. До 2010 года я очень активно сотрудничала с разными режиссерами. И Луценко меня любил, и Валентина Еренькова ко мне хорошо относилась, и Сергей Ковальчик (нынешний художественный руководитель коллектива. — Прим. Zerkalo.io) брал меня на главные роли. В лучшие времена у меня было по 15−20 спектаклей в месяц. А после 2010 года, когда случились президентские выборы и Площадь, никакие режиссеры вообще не давали мне ролей лет пять.
— Почему вы не ушли? Того же Павла Харланчука после первой Площади в 2006-м уволили из Горьковского. А он перезапустил свою карьеру и теперь ассоциируется исключительно с Купаловским.
— У нас с Пашей были разные, несопоставимые истории. В 2010-м я только родила дочь, но не уходила в декрет, продолжала работать. При этом меня не задерживали на Площади. Не было явного скандала и разборок в присутствие труппы, когда Харланчуку предъявляли обвинения: как это он посмел проявить свободомыслие.
Меня никто не выгонял и мне никто не угрожал. Со мной был только разговор, последствий которого я тогда не понимала. Директор посоветовал мне вести себя менее активно. Побольше молчать: «Ты же понимаешь, в какой стране мы живем?» Тогда Эдуард Иванович [Герасимович] сказал еще одну фразу: «Они же нам все платят», имея ввиду власть. Я хотела с ним поспорить. Мы же что-то делаем. Нам не платят просто так. Но если бы Эдуард Иванович мыслил по-другому, он бы не работал на этом посту так долго (с 1983 года — Прим. Zerkalo.io). Самое интересное, что никаких политических высказываний у меня не было. Только по поводу конкретных ситуаций. Например, моя песня «Всех забрали» очень завуалированная и метафоричная, но после Плошчы само название очень хорошо сработало против меня. Композиция «За минуту до взрыва», написанная после взрыва в минском метро, или песня «Так просто», написанная после расстрела Дмитрия Коновалова и Владислава Ковалева. Я всегда пела и пою о том, что мне интересно, что мне болит.
Только спустя некоторое время после разговора с директором смогла выстроить параллели. И увидеть, что я, игравшая минимум две новые главные роли в сезон, теперь не получала вообще ничего. Это не выглядело наказанием за проявление гражданской позиции. Мол, такая актерская судьба. Поиграла — теперь немного посиди. Получается, Паше сразу «ампутировали» какой-то больной орган, а у меня болезнь продолжалась в хроническом, вялотекущем варианте.
С другой стороны, я полностью не реализовывалась в том традиционном театре, где работала. Но благодаря этому и появилась группа NAKA. Мне не хватало выплеска своих ярких, неакадемических проявлений. Возможно, если бы в моей жизни сразу случился другой театр, если бы у меня был выбор чего-то другого, то, возможно, этой группы бы и не было. А в тот период NAKA позволила мне оставаться в строю.
— Из театра вы ушли в августе 2020-го…
— Да. Позднее, когда анализировала хронологию, то поняла, что ушла даже раньше, чем купаловцы. Многие из них были моими однокурсниками, мы и сейчас продолжаем периодически общаться. Понятно, что их борьба — к тому времени они уже подали заявления об увольнении — в чем-то меня вдохновила, подтолкнула к решению и укрепила в своих ощущениях. Я ушла, потому что поняла невозможность сосуществования в государственной структуре после того, что произошло в августе.
— Почему купаловцы ушли, а другие коллективы нет?
— По-человечески я прекрасно понимаю своих коллег. Мы были по-разному погружены в информационное поле. По стечению обстоятельств, я находилась в эпицентре августовских событий, многое видела своими глазами. Безусловно, горьковцы о многом были в курсе, но не являлись очевидцами событий. Их потрясение явно было менее глубоким, чем мое.
На их решение наложилась и нищета, характерная для актерской жизни на протяжении десятилетий. А еще — не хочу никого обидеть — в каком-то смысле рабство. Из-за бытовых проблем мы боимся потерять даже эту нищенскую зарплату и маломальскую работу, потому что завтра — неизвестность.
— В августе 2020-го театры один за другим выступали против насилия. Но в Горьковском обращение записало не так уж много людей.
— Мне сложно говорить о людях, не принявших участие в видеообращении. Некоторые люди, с которыми я коммуницировала, отвечали, что они опасаются. Это показывает всю ситуацию в стране даже на август 2020 года: люди боялись высказываться против насилия. В этом и была бездна ада: мы боялись сказать, что против того, чтобы людей ни за что насиловали и пытали. Те, кто отказался, такие же жертвы системы, как и другие. Просто кто-то осмеливался сказать несколько слов, а кто-то нет. Это и показывает более четверти века ада, в котором мы живем.
К тому же люди — как бы пафосно это не звучало — не пропустили через сердце всю боль белорусского народа. Сейчас я уже говорю не про театр или сферу искусства, а в целом о людях, завязанных на государственных структурах. Если бы тогда, в августе, большинство из нас сказало, что мы против обмана, насилия и пыток и не готовы работать на государственную систему — мы могли бы изменить ситуацию… Но люди подумали, что надо как-то пристроиться, выжить и не смогли принять такое решение. Возможно, единственное решение, которое смогло остановить это безумие, в котором мы живем.
«Вам звонит незнакомый человек и спрашивает, уверены ли вы в безопасности своих детей»
— Ваш отъезд из Беларуси в конце августа 2020-го был импульсивным или просчитанным решением?
— Очень сложно сейчас, как и тогда, отделить импульсивное от четко-продуманного. Полностью продуманного быть не могло, поскольку никто из нас не знал, какие могут быть последствия за самыми безобидными шагами. Представьте, вам звонит незнакомый человек с незнакомого номера и спрашивает, уверены ли вы в безопасности своих детей. А до этого звучали обвинения в том, что мы «провокаторы» и «иуды». Наверное, это вопрос к болевому порогу. У меня он сработал однозначно. Думаю, люди, которые организовывали такого плана беседы и звонки, прекрасно понимали: надавив на эту точку, они получат мгновенный эффект.
— Сейчас вы заняты в каких-то театральных проектах в Киеве?
— На данный момент нет. У меня были два проекта за этот период. Первый — «Дышим вместе» в Вильнюсском Русском театре, когда белорусские актеры от первого лица рассказывали о своих впечатлениях: что происходит у нас в стране. Вторым проектом был «Бывший сын» по роману Саши Филипенко, поставленный в Киеве Современным художественным театром. Но по ряду причин будущего у этого спектакля не случилось.
— Выступление группы NAKA также поставлены на паузу?
— Не совсем так. У коллектива временный перерыв, поскольку все мои музыканты находятся в Беларуси. Если бы они были здесь, у нас было бы очень много концертов. Вижу это даже по сотрудничеству с сессионными музыкантами. Недавно вернулась из Варшавы, куда меня пригласили выступить на открытии и закрытии кинофестиваля «Бульбамуви». Там у меня случился дивный дуэт с Алексеем Ворсобой. В мирное время было совершенно немыслимо, чтобы я запела под аккордеон. Зная мои рокерские мозги, этот инструмент никак не вписывался в мою систему координат. Но раз так случилось, значит, внутренний рост происходит (смеется).
— Получается, что вернулась ситуация первой половины десятых, когда от театральной невостребованности вас спасла музыка?
— Не соглашусь. Тогда, в десятые годы, было ощущение, что золотые годы проходят. Ты — молода, при этом уже есть опыт, жажда творчества, но находишься в вакууме и не получаешь ничего. Сейчас все находятся в таких обстоятельствах. Но даже в них я востребована. Количество предложений сейчас в разы больше, чем десятилетие назад. Нет ощущения депрессивности.
Сейчас в странах с белорусской диаспорой возник большой запрос на песни группы NAKA: к моему человеческому сожалению и творческой радости, они приобретают другую актуальность и переосмысливаются. Впрочем, мы продолжаем работать над новыми песнями. Сейчас они вынужденно будут более электронные, а к Новому году должна случиться премьера нового клипа.
— Вы поддерживаете контакты с прежними коллегами из Горьковского?
— Очень завуалированные. При теперешнем уровне репрессий люди после общения со мной стирают переписку, чтобы лишний раз не засветиться.
— Готовы спустя какое-то время вернуться в Горьковский?
— Я мечтаю, что вернусь в новую Беларусь и в обновленный Горьковский театр. Это не значит, что там будут работать другие люди. Мечтаю, чтобы там действовали другие правила и ценности. Некоторые коллеги из старшего поколения — они похожи на тех, кто остался в Купаловском, — любят говорить, что являются актерами, а потому выше всего этого. Мол, наше дело творить. Но я не понимаю, как можно творить на высокие темы и что получить в итоге, когда издеваются над людьми и нарушаются все мыслимые и немыслимые законы и права человека. Я бы хотела пересмотреть эти принципы.
В принципе, гостеатр выполнял указания сверху, постоянно договаривался с властью, что можно, а что нельзя, и при этом понимал, какая это власть. Работая в его труппе и осознавая все это, странно рассчитывать, что этот театр будет другим. Надеюсь, когда изменится власть, у нас изменится и репертуарная политика, исчезнет маленькая внутренняя диктатурка, которая там сформировалась, что естественно при государственном служении Горьковского театра.
Во всяком случае, в моих детских мечтах и видениях, когда я пришла в Горьковский в 16 лет, театр был совершенно другим. Мне хотелось развивать его как коллектив свободных, творческих, талантливых людей, актуальнее и шире смотреть на все, о чем мы можем говорить со сцены.
— Как в новом коллективе контактировать с людьми, которые в лучшем случае были против вас, а в худшем - писали на вас доносы?
— На этот вопрос не существует однозначного ответа, нет идеальной формулы. Мы слишком живые, и в каждом из нас существуют слишком сложные миры, чтобы представлять ответ как-то однозначно или плоско. Не думаю, что стоит сделать вид, мол, ничего не произошло. Если сложилась острая ситуация, я лучше поговорю об этом вслух, спрошу, почему оппоненты так думают. Исходя из этого разговора я бы и принимала решение, какая между нами будет дистанция.
Знаю людей, которые меня искренне не любят. Понятно, что мне комфортнее с теми, кто относится ко мне наоборот. Но если обстоятельства сведут меня с противоположной стороной, то лучше я проговорю систему координат.
«Хотелось, чтобы люди переосмыслили свое поведение»
— В Украине вы основали онлайн-школу для белорусов. Как родилась ее идея?
— Мы приехали с детьми сюда с уверенностью, что уезжаем максимум на несколько месяцев. К середине сентября, когда начался учебный год, стало понятно, что быстро вернуться не сможем. Дети получали задания из гимназии, в которой учились в Беларуси. Но ничего общего с нормальным полноценным обучением это не имело. Я стала изучать вопрос, куда можно отдать детей учиться в Украине.
Понятно, что можно было пойти в местную школу. Но меня очень смутило, что дети перестанут изучать белорусский язык, литературу и историю. Не будет и русского языка с литературой. Когда мы вернемся в Беларусь и пойдем в свою гимназию, по этим предметам образовался бы пробел.
Кроме того, в украинской школе образование идет на языке этой страны. Понятно, что украинский язык нам близок, но профессиональной терминологией овладеть получится не так быстро. Меня испугало, что до того, как мой старший сын начнет понимать алгебру, геометрию и физику, у него выпадет громадный блок знаний.
Я выбрала онлайн-формат, поскольку белорусы не пускают корни в Украине и в других странах. Непонятно, где они будут находиться в следующий момент и где им будет комфортно. У людей сейчас подвижное географическое состояние. Не будем забывать и о ковиде.
Я смогла договориться с частной школой, которая дает аттестат государственного образца Украины. Украинские учителя читают предметы, понимая, что взаимодействуют с белорусскими детьми, не знающими языка. Таким образом происходит мягкая украинизация. Мы существуем с конца октября прошлого года — и наши дети, которые учатся второй год, читают по-украински, понимают язык и уже могут говорить несложные слова и выражения. Они мягко социализируются в эту среду.
Кроме того, в нашей школе работают 13 репрессированных отечественных учителей. Большинство из них находятся в Беларуси, несколько — за ее границами. Они преподают белорусский блок предметов. В итоге дети — всего их 45 — учат четыре языка — белорусский, русский, украинский и английский.
— Как удержать внимание детей перед экраном?
— Конечно, есть дети, которые могут не включить микрофон или отключить камеру. Поэтому общаемся с родителями о том, что ребенку надо привить ответственность. Не ту, советскую, которая осталась в белорусских школах и базируется на страхе, а ответственность, что я могу пропустить что-то интересное на уроке.
Вообще, удержать внимание — это задача учителя. Насколько вижу по своим детям, им эти уроки интересны. Но исходя из этих соображений мы и не берем учеников младше четвертого класса. Более младшие дети сложно усваивают информацию от человека с экрана.
— Как вы изучаете онлайн физику и химию, где предполагаются лаборатории и опыты?
— У нас есть возможность раз в месяц встречаться офлайн в нашей базовой школе. В ней много корпусов со своими конюшнями, театром, спортзалами и, разумеется, лабораториями. В основное время работаем онлайн: ученики используют подручные материалы, учителя проводят опыты и презентации.
Вообще, нельзя создать идеальную структуру. Надо понять, что тебе ближе: пойти в украинскую школу, отказаться от белорусского цикла предметов, но делать опыты в лаборатории. Правда, не все понимая, поскольку преподавание ведется на украинском.
Да и в целом, мы сейчас живем в переходный период. Я не думаю, что мы так легко всем миром выйдем из пандемии. Поэтому за онлайн-обучением будущее.
— Безусловно, школа — благородное дело. Вы имеете с этого доход или это пока благотворительность?
— Я думала, что школа будет востребована, поэтому в перспективе это станет коммерческим проектом. Мониторя рынок, я сформировала минимальную стоимость — 150 долларов в месяц. Но за последний год, взаимодействуя с белорусами, поняла, что ошиблась. Как минимум, ближайший учебный год проект будет сугубо социальным. Люди, которые уезжают из страны, находятся в сложной финансовой ситуации. Поэтому озвучиваю им такой вариант: платить столько, сколько смогут. Не могу отказывать тем родителям, у кого совсем нет денег. Поэтому 12 детей учатся бесплатно. Естественно, у нас образовались долги: частная школа стоит денег, а белорусские учителя нуждаются в регулярной оплате, некоторые из них живут за счет преподавания в школе. Поэтому пишу в фонды и ищу доноров, которым будет близка эта идея.
— Какая вообще атмосфера царит в белорусских диаспорах?
— Разная. Есть примеры невероятной солидарности, но часто проявляется нелюбовь и неприятие друг друга. Я долго думала об этом и пришла к выводу, что 27 лет режима победили в нас способность к сопереживанию, состраданию и доверию. Я бы хотела, чтобы люди осознали, что все мы — жертвы режима, и несмотря на это научились консолидироваться. Хотелось, чтобы люди переосмыслили свое поведение и убили в себе все то, что не дает им быть людьми — добрыми, открытыми и эффективными. Если этого сейчас не произойдет у беларусов за пределами страны, то уменьшаются шансы, что что-то произойдет внутри Беларуси.
Беларусь в тюрьме, а мы — на воле, но мы очень сильно связаны друг с другом. И нам очень важно существовать как единый организм. Сейчас от этого — даже больше, чем от решений Лукашенко или Путина, — зависит будущее нашей страны.