Режиссер Владимир Ушаков 17 лет возглавлял столичный Современный художественный театр (СХТ), который был коммерчески успешен и собирал полные залы. Но в 2020-м он поддержал забастовку — и в итоге лишился всего. Теперь мужчина живет в Финляндии — и уже получил серьезный грант, обойдя конкурентов в лице тысяч местных авторов. «Зеркало» поговорило с режиссером об отъезде из Беларуси, жизни в Финляндии, изучении языка и успешной адаптации в новых условиях.
«После 2020 года точно считаю себя беларусом»
— Вы родились в Томске, потом жили в Казахстане, России и Беларуси. Когда вы впервые попали в нашу страну?
— Я был сыном военного, которого постоянно переводили по разным местам службы, а мы ездили вместе с ним. Поэтому, например, в Томске я родился, но, когда мне был год, меня оттуда увезли. Больше ничего об этом городе не помню и ни разу там не был. А мама была беларуской, в Гомеле жила ее мама, моя бабушка, меня отправляли к ней на летние каникулы.
— Чувствовалось отличие от этого города от тех, где вы жили?
— Конечно, было как-то побогаче, чем в Казахстане, где отец служил после очередного переезда. Хотя не скажу, что мы бедствовали, — все-таки отец был военным. Но и бабушка старалась, готовила самое вкусное для внука. Делала мне телячьи котлеты, но в детстве я ел очень плохо. Поэтому вместо того, чтобы съесть, выбрасывал эти котлеты в пространство за столом. Один раз она наводила там порядок и нашла огромное кладбище котлет (смеется). Конечно, тряпкой я тогда получил очень сильно.
В Гомель окончательно переехал только в выпускном 10-м классе школы. Поэтому и беларусский язык не учил. В аттестате стоял прочерк (в советское время детям военных разрешалось не изучать языки республик, в которых те жили. — Прим. ред.)
— А когда вы в итоге выучили беларусский?
— Я его еще не выучил. Сейчас на этапе изучения. Учу сразу три языка: английский, финский и беларусский. Но стараюсь, веду соцсети на беларусском, чтобы постепенно на него перейти. Очень хочу его знать, ставить на нем спектакли. Все понимаю, но пока еще не готов на нем говорить. Проще изъясняться на русском (например, когда веду репетиции).
— А вы себя считаете беларусом или русским?
— После 2020 года — точно беларусом.
— А до этого?
— До этого я не сильно задумывался об этом.
— После школы вы окончили Ташкентский институт, работали там же в Узбекистане в местном Театре киноактера. Тогда почему вернулись в Беларусь?
— Началась перестройка, затем республики объявили о независимости. В Узбекистане перевели на узбекский все делопроизводство. Смысла оставаться там не было. Отец к тому времени вышел на пенсию. Они с мамой поменяли квартиру и переехали из Подмосковья в Гомель. А я к ним.
— А что для вас стало триггером, когда вы ощутили себя беларусом?
— Это произошло еще в 2017-м. Я ставил в Тбилиси спектакль «Чайка» по Борису Акунину. Грузины стали рассказывать мне о войне с Россией, о том, как россияне захватили их территории. До этого я не сильно интересовался этим вопросом: занимался театром и относился отстраненно ко всем политическим течениям. А там, в Тбилиси, я почувствовал боль. Театр имени Сандро Ахметели, который меня пригласил, эту боль высказывал — в его репертуаре были спектакли-высказывания по поводу войны.
До того мне казалось, что эта тема для зрителей не так сильно интересна и нужна. И грузины просто сломали мои стереотипы. Поэтому, вернувшись из Тбилиси, я в 2018-м поставил в СХТ спектакль «Дракон» с Денисом Дудинским (по сюжету, дракон правит городом четыреста лет, ежегодно забирая в жертву одну красивую девушку. Однажды в город приходит странствующий рыцарь Ланцелот. Он готов освободить людей, но жители против — они привыкли к порядку, установленному драконом. — Прим. ред.).
— Ваш СХТ был коммерчески успешным?
— Наверное, был, раз он 17 лет просуществовал без государственных дотаций. Всего один раз, когда министром культуры был Павел Латушко, нам дали денег на спектакль «Минск, я люблю тебя». На остальное зарабатывали сами и работали не меньше, чем государственные Купаловский или Горьковский. Обычно играли 20-30 спектаклей в месяц, могли себе позволить достойную зарплату и выпускать за сезон три-четыре премьеры.
— В 2020-м вы потеряли заработанные деньги?
— У нас в репертуаре было 12 спектаклей. Но нас начали выгонять с разных площадок. Сперва из «Дипсервис Холл» (учреждение, принадлежащее Управделами Лукашенко. — Прим. ред.), затем с нашей основной базы, из концертного зала «Минск». Последнее случилось после того, как осенью 2020 года мы поддержали забастовку. Когда я уезжал из Беларуси, декорации и костюмы хранились в разных местах. Думаю, они либо утеряны, либо уже непригодны для использования. Так СХТ потерял свое основное имущество.
— У вас есть сожаление по этому поводу?
— Оно было первые полгода. Любое дело, которому ты служишь, всегда больно и неприятно терять. Но время диктовало другие цели и принципы. Сейчас, видя, что происходит в мире, видя трагедии других людей, на эту потерю смотришь очень легко.
— Вы пытались восстановить СХТ в Украине. Что пошло не так?
— Мы выпустили две премьеры. В том числе «Бывшего сына» по Саше Филипенко: в нем главный герой говорил по-беларусски, все другие — по-русски. А потом перешли на украинский, позвали в нашу команду украинских ребят. На весну 2022 года была назначена третья премьера по пьесе Вуди Аллена. Хотели показать ее в самом центре Киева, рядом с Майданом. Надеялись, что наконец-то привлечем внимание местной публики и выйдем на качественный уровень, когда сможем зарабатывать не как антреприза, а как полноценный беларусский театр.
Но началась война. Нам, как и другим беларусам, сразу заблокировали карточки. Финансирования больше не было. Я уже, естественно, понимал, что Беларусь и беларусский театр в Украине больше не нужен. Даже на украинском языке.
— Как выезжали из страны?
— Как и другие беларусы. Шла война, даже дорога до Львова заняла в два раза больше времени, чем обычно. Естественно, слышали и перестрелки, и взрывы. Были проблемы по дороге — один из блокпостов, увидев беларусские номера на нашей машине, отправлял нас на беларусскую границу: «Езжайте домой к своему Батьке».
«Стоимость аренды — 800 евро. Это еще недорого»
— Почему вы выбрали Финляндию, далеко не самую близкую страну?
— Еще осенью 2021 года завязались контакты с организацией Artist-risk. Речь шла о резиденции (приглашении для представителя искусства поработать над своим проектом в другом городе или стране. — Прим. ред.) в Хельсинки. Когда началась война, они вышли на связь. Нужно было быстро принимать решение, и я согласился. По приезде меня сразу стали знакомить с местным театральным сообществом. Мне понравилось, и после того, как окончилась резиденция (она дается на несколько месяцев), я остался.
— Какие у вас бытовые условия жизни в Финляндии?
— Хорошие (улыбается). Какое-то время снимал комнату в квартире с финнами. Когда у меня появилась работа, смог позволить себе снимать жилье отдельно. Это квартира-студия площадью больше 40 метров. Стоимость аренды — 800 евро. Это еще недорого — Финляндия очень дорогая страна.
— Как вы изучаете финский?
— Существует государственная программа по легализации. Если подаешься на временную защиту (механизм ЕС для защиты граждан и жителей Украины, введенный после начала войны. — Прим. ред.), предлагают обучение языку. Я первый год не использовал эту возможность. Откровенно говоря, финский казался очень тяжелым и непонятным. Но затем решился, чему искренне рад. Пока я занимаюсь только полгода.
— Получается полноценный рабочий день.
— У финнов не так, как у нас. Это для беларусов характерно совмещать учебу с работой. У них это исключительно учеба, больше ничем не занимаешься. Поэтому государство поддерживает тебя, если идешь учиться, создает все условия, выделяет жилье и стипендию. Последнюю сейчас не получаю. Как только появилась работа, отказался от нее.
— А кто с вами учится на этих курсах?
— В нашем классе представители 14 национальностей: украинцы, эстонец, люди из Боснии, Греции, Туниса, Индии, Бангладеш, Филиппин, Сомали, Афганистана, Ирака, Ирана.
— Какова методика преподавания языка?
— Финская методика очень интересная. Из-за нее я даже немного забросил беларусский и английский — очень сложно совмещать.
На первый взгляд она выглядит смешной. Первое время мы, как в детском саду, вырезали из бумаги, клеили, что-то лепили. Такой детский, немного наивный и простой подход — но при этом очень эффективный. За эти пять часов не устаешь, тебе не скучно. Учителя все время поддерживают внимание и держат интригу: а что же будет дальше?
Причем преподаватели говорят с нами только на финском. Сначала я ничего не понимал. Промолчать при ответе на вопрос было моим любимым делом. Люди, говорящие на одном языке, пытались друг у друга выяснить, о чем речь, но это пресекалось. Даже на перерыве останавливали такие разговоры: «Говорите только на финском». В лучшем случае преподаватели изредка могли что-то сказать на английском, когда уже совсем никто ничего не понимал. Мне кажется, что на первом этапе учителя должны быть еще и немного артистами, чтобы все показать, сыграть сценку и объяснить, что значит то или иное слово.
— Получается, вы уже можете общаться в магазинах?
— У нас уже несколько человек пошли туда работать. Полученного уровня вполне достаточно.
«Там норма — смотреть свое национальное телевидение и слушать национальное радио»
— Вы чувствуете себя актером, режиссером, продюсером?
— Сейчас чувствую себя только режиссером. Не хочу заниматься актерством. Иногда по необходимости делаю это в театре и кино. У меня фантазии, слава богу, хватает. Даже когда я еще в Минске приглашал режиссеров, то понимал, что не могу молчать, когда те предлагают мне и другим актерам какие-то вещи, с которыми не согласен. Все время комментировал. Люди, естественно, обижались. Мне было самому неудобно, но я не мог молчать, потому что понимал, что можно сделать точнее или лучше. Поэтому для меня важно, что могу высказаться о чем-то наболевшем.
— Недавно вы ставили спектакль по Бертольту Брехту для финской Национальной радиокомпании.
— Да, это был радиоспектакль.
— Но у нас, в Беларуси, такой формат совсем непопулярен.
— А в Финляндии популярен. Знаете почему? Потому что там норма — смотреть свое национальное телевидение и слушать национальное радио. В Беларуси мы уже привыкли к звучащему оттуда обману. А финны доверяют своим новостям. Каждый житель этой страны платит отдельный налог на работу национальной телерадиокомпании (речь об общественной телерадиокомпании Yle. — Прим. ред.). Даже те, кто имеет ВНЖ, — и я в том числе.
— Как вы туда попали? Благодаря компании Artist-risk?
— Да. Она не ограничивалась только психологической поддержкой, а сразу занималась организацией знакомств и завязыванием связей. Меня привели в театрально-информационный центр Финляндии и познакомили с руководством разных театров. В том числе с главной режиссеркой Национального радио, которой я и предложил поставить «Разговор беженцев» Брехта. Целый год мы работали, чтобы получить авторские права — в Финляндии с этим очень серьезно. Пока не получено одобрение, работу над самим спектаклем даже не начинают.
— На каком языке работали?
— На русском. И спектакль был на русском. В нем был занят Вилле Хаапасало (финский актер, известен на постсоветском пространстве по российским фильмам «Особенности национальной охоты», «Кукушка», сериалу «Убойная сила» и другим. — Прим. ред.).
В Финляндии очень большая численность русскоязычного населения, многие из которых приехали в страну задолго до 2022 года. Финны понимают, что с этой аудиторией надо работать. Эти люди должны чувствовать, что переживают беженцы из Украины.
— А после этого спектакля у вас были еще какие-то предложения от радио и телевидения?
— Вообще в Финляндии предложения так быстро не делаются: иногда театры расписывают свой график премьер на срок до пяти лет (обычно до трех). Естественно, предварительно какие-то вещи проговариваются. Имею при этом в виду, что сроки все время откладываются на более позднее время.
Сейчас у меня большой проект. Я получил грант Финского фонда культуры и буду делать спектакль «Зима под столом» — про эмигранта, который вынужден для жилья снимать место под столом: о том, как он выживает и радуется жизни. Это французская пьеса, что неудивительно: они даже эмиграцию обсуждают с бокалом вина.
А вообще грант — это серьезный результат: на него подавалось около десяти тысяч человек, выбрали только чуть более тысячи. Конкуренция за них была очень жесткая, и многие хорошие заявки остались без финансирования.
Это будет проект на финском языке. Поэтому я сейчас активно его учу, чтобы мог работать без переводчика (на предыдущих проектах пользовался их услугами).
— А вам могут его предоставить?
— Если я буду просить, то могут. Но я хочу себя мотивировать, чтобы общаться на финском или же на английском.
— Теперешний уровень вашего финского достаточен, чтобы вести репетиции?
— Не совсем, мы даже немного перенесли начало работы. Я люблю работать с артистом, люблю задавать вопросы. Мне важно понимать, что они отвечают (смеется). Поэтому продолжаю учить финский язык — и одновременно веду переговоры с несколькими театрами, чтобы спектакль вошел в их репертуар.
— Где вы находите финских актеров?
— У меня достаточно много друзей среди актеров и волонтеров. Но вообще в Финляндии на грантовые деньги можно делать кастинг актеров и творческой группы.
— Если бы вы получили грант в Беларуси, я бы не удивился. Но как это удалось в Финляндии — в стране, где вас не знают и где вы еще неидеально знаете местный язык?
— Сам не знаю (смеется). Есть очень хорошее слово «мотивация». Мне даже один театральный художник говорил: «Все творческие люди не любят писать заявки на гранты». В чем-то я с ним согласен. Нужно сформировать идею, обосновать самому себе, почему ты хочешь взять эту пьесу. А потом фонд задаст уйму вопросов, на которые ты должен будешь подробно и четко ответить. «Не, я подаваться не буду», — говорил мне художник. «А я буду. Я буду учиться писать эти заявки», — ответил я.
Вижу в этом смысл научиться чему-то новому. Слава богу, в Беларуси я даже не знал, что можно писать гранты и получать за это деньги. Мне было проще брать и делать. Поэтому здесь была мотивация разобраться в этом. Хотя я сам был очень удивлен, что нам дали деньги.
«В марте или апреле при температуре пять-шесть градусов тепла многие гуляют в шортах»
— Насколько финны по своей философии и психологии отличаются от беларусов?
— Это северная страна и северный народ. У них зимой вышло солнце — и люди уже идут в шортах. Для нас это дико, а для них норма. В марте или апреле при температуре пять или шесть градусов тепла (если есть солнце) многие гуляют в шортах.
На самом деле, когда я приезжал в Финляндию как турист, мое восприятие этой страны было другим. Как помню, мы приехали на Сенатскую площадь [в Хельсинки], а там куча снега. Его толком не убирают зимой. Снег накапливается, начинает таять, а потом его уже чистят. Действует принцип экономии, а для нас это было дико.
А вот когда прилетел из Украины, восприятие оказалось другим. Зашел в туалет в аэропорту — а попал в лес, где тебе птички поют. Чувствуется отношение к человеку.
Или другой пример. В Финляндии на улицах достаточно много ремонтов, это всегда всех раздражает. Меня совершенно нет. Потому что все огорожено. Вечером идешь по этой дорожке рядом с ремонтируемым местом — уйма фонарей. Ощущение, что обо мне позаботились, все продумано до мелочей. Такое впечатление, что находишься внутри конструктора «Лего».
— А вам приходилось обращаться в финскую поликлинику? Как она работает у них по сравнению с нашей?
— Если совсем плохо себя чувствуешь, есть дежурный врач. Но к своему врачу ты можешь попасть через месяц-полтора. Финны сами постоянно возмущаются из-за этого. Но у них, как мне говорят друзья-товарищи, которые давно живут в Финляндии, умереть тебе не дадут.
— Ваши планы связаны исключительно с Финляндией? В странах Балтии есть русскоязычные театры.
— Я бы не хотел ставить на русском языке. Мне кажется, сейчас не время для него.
— Но вы на нем говорите.
— Да, это парадокс. Я бы с удовольствием на нем не говорил, если был бы другой вариант. Пока же я не знаю в точности другого языка и не хочу выглядеть глупо или примитивно. Да, у меня отец русский, в России есть родственники. Но мне кажется, когда идет война, неправильно поддерживать язык и литературу агрессора.
— Но вы же ставили в Грузии русскоязычного Акунина, который против войны. Как тогда быть?
— У каждой страны есть свои антифашисты. Слава богу, что они есть и будут. Но они говорят на своем языке. А я не хочу.
— Вы готовы вернуться в Беларусь или Украину, если там изменится ситуация?
— Конечно. В Украину я планирую через какое-то время съездить волонтером. Нужен ли им сейчас беларусский театр даже на украинском языке? Не знаю, мне кажется, скорее нет, чем да, и украинцы в своем отрицании будут правы. И, разумеется, хочу когда-то вернуться в Беларусь. Нашей стране будет нужен новый театр. Актуальный, честный, пытающийся понять все стороны, потому что в любом случае нам со сторонниками власти надо будет разговаривать (не с теми, кто совершал преступления, а с обычными людьми). Театр будет одной из площадок для этого разговора. Нужно будет убеждать или переубеждать, доказывать какие-то вещи, чтобы были мир и согласие или хотя бы взаимопонимание.
Главной проблемой беларусского довоенного театра была его вторичность по отношению к России. Даже наших авторов сначала ставили в Москве, а потом уже у себя. Поэтому нам нужно уйти от вторичности и найти свою самобытность.
Читайте также
