Александр Лукашенко постоянно называет беларусов и россиян «братскими народами» — один из последних эпизодов случился в прошлом апреле. За три года до этого, в 2021-м, Владимир Путин использовал этот же нарратив, назвав украинцев и русских «единым народом», а его пресс-секретарь добавлял, что «единый» и «братский» в понимании российского президента — синонимы. Впрочем, таких примеров можно найти десятки, если не сотни. Но старая пропагандистская схема понемногу перестает работать. Подавляющее большинство жителей Украины теперь говорит в быту на украинском и не считает русских братским народом. Откуда вообще появился этот странный, неизвестный науке термин? Разбираемся.
Идея киевских интеллектуалов и западнорусизм
Истоки появления термина «братский народ» следует искать в событиях далекого прошлого.
Еще в ХIV веке предки современных беларусов и литовцев выбили татар с украинских земель и включили эти территории в состав Великого княжества Литовского, где те находились до 1569 года. Тогда ВКЛ и Польша объединились в Речь Посполитую, но наши западные соседи «под шумок» забрали себе украинские земли — мы рассказывали, как это было, в отдельном тексте.
Национальный и религиозный гнет (поляки были католиками, украинцы — в основном православными) спровоцировал ряд восстаний. Самое масштабное из них, под руководством Богдана Хмельницкого, переросло в освободительную войну. Основой украинской армии стали казаки — особая общность людей, сформировавшаяся к середине XVI века на территории Дикого поля (область в современной Украине между Днестром и Доном, в ее центре находится Днепр). Казакам требовался союзник, поэтому в 1654 году на Переяславской раде они приняли подданство Русского государства.
После длительного конфликта между Москвой и Речью Посполитой территории, лежащие западнее Днепра (Правобережная Украина), остались частью РП. А лежащие восточнее (включая Киев) отошли к России, сохранив в ее составе автономию.
По мнению украинского историка Ярослава Грицака, именно в тех событиях кроются предпосылки появления термина «братский народ». «Когда Казацкое государство вошло в состав Московского царства, будущая империя была большой, но отсталой и очень нуждалась в образованной элите, — говорил исследователь. — В то время наши православные киевские предки решили укрепить эту империю, потому что считали ее в значительной степени своей из-за того, что это было православное государство. И они создали миф о существовании так называемого славянского народа. Впервые о существовании „великого славянского народа“ утверждалось в „Синопсисе Киевском“, и этот учебник переиздавался довольно долго, вплоть до начала XIX века».
«Синопсис Киевский» появился в 1674 году. Именно в этом сочинении впервые появляются тезисы о «триедином русском народе» и о титуле самодержца «Великой, Малой и Белой Руси». По словам историка Алексея Мустафина, «эта концепция должна была стать основой для вмешательства московского царя в конфликт между подданными Речи Посполитой, украинцами и поляками, на стороне украинцев». Но, как подчеркивает Грицак, «в этой концепции киевских интеллектуалов еще не было идеи братства. А мифология братства возникает только в начале XIX века в связи с романтизмом (доминировавшем тогда направлении в искусстве. — Прим. ред.)».
Как объяснял ученый Сергей Абашин, тогда антропологи обнаружили, что «термины родства обозначают не столько биологические, сколько определенным образом организованные социальные отношения». Например, «целый класс людей, знания о кровной/брачной близости с которым уже утеряны (или даже никогда не существовали), но в отношении которых сохраняется определенный набор правил поведения и нормативных обязательств».
Одной из таких метафор, по словам Абашина, стал термин «брат», который использовался для указания на некую близость стран и народов, легитимировал дипломатические переговоры, образование союзов, объяснял захваты территорий. Отсюда пошли словосочетания «братские отношения», «братский союз», «братская дружба», «братские страны» и «братские народы».
Абашин отмечал, что во второй половине XIX века — начале XX века эти метафоры были популярны во всей Европе и использовались от имени немцев, поляков, итальянцев и других народов. Не была исключением и Российская империя, которая апеллировала к «братьям-славянам» (речь о южных славянах — болгарах, сербах и так далее), чтобы обосновать свое легитимное право вмешиваться в дела Османской империи на Балканах для защиты или даже «освобождения» этих народов, тогда подчиненных туркам.
Параллельно с этим в Российской империи шел другой процесс. В ходе него идеи восточнославянского «родства» и «братства» использовались для консолидации внутри самой империи «большой русской нации», якобы состоящей из великороссов (современных русских), малороссов (современных украинцев) и беларусов.
Как отмечал Абашин, «эта идея возводила историю трех народов к общим предкам в Киевской Руси (средневекового государства, существовавшего на территории трех современных восточнославянских стран. — Прим. ред.) и искала общие корни в их культуре. Она служила задаче как более плотной интеграции и унификации славянско-православного большинства в империи, создания из нее своеобразной метрополии, имперского национального ядра, так и уменьшения влияния конкурирующих идей национального строительства, которые рождались на самих окраинах и/или поддерживались извне».
Идеологическим обоснованием этой теории стала концепция западнорусизма, о которой мы уже подробно рассказывали.
Если пересказывать суть этой концепции кратко, то, как писал исследователь Александр Цвикевич, представители западнорусизма считали, что «Беларусь не з’яўляецца краінай з асобнай нацыянальнай культурай і не мае <…> права на самастойнае культурнае і палітычнае развіццё, <…> што яна з’яўляецца культурна і дзяржаўна часткай Расіі і таму павінна быць разглядана як адзін з яе састаўных элементаў. Прадстаўнікі гэтай плыні імкнуліся давесці, што Беларусь як „Заходняя Расія“ непадзельна звязана з цэлым — „адзінай вялікай Расіяй“ і што беларусы як адныя са славянскіх плямёнаў арганічна ўваходзяць у склад „единого русского народа“».
Уход от идей «братских народов» в Европе — и сохранение в СССР
В ХХ веке идеи «братских народов» отошли на второй план. Они остались только в тех государствах, которые объединяли несколько крупных наций.
Например, в 1918–1993 годах в Европе существовала Чехословакия, включавшая в себя, как это понятно из названия, Чехию и Словакию. Все это время в ее пространстве использовались фразы о «братских чешском и словацком народах», причем словаки трактовались как «младшие братья» (о таком выражении мы поговорим немного ниже). Но после мирного «развода» двух народов в 1993 году термин сразу исчез из употребления.
Второй пример — Югославия (некоторое время называлась Королевством сербов, хорватов, словенцев), возникшая в 1918-м и распавшаяся в девяностые — нулевые годы. В нее входили современные Сербия, Черногория, Хорватия, Словения, Босния и Герцеговина, Северная Македония и частично признанное Косово. Все они, за исключением косовских албанцев, были южными славянами. Но Иосиф Броз Тито, правивший страной в 1945–1980 годах, сделал критерием «братскости» не этническую и языковую близость народов.
В основу югославского нарратива легла необходимость объяснить, почему столько народов должны жить под крышей одного государства. И на культурную близость обращали мало внимания. Так, когда Тито надеялся на включение в состав Югославии Болгарии и Албании, братьями называли славян-болгар и албанцев, которым уже «по-братски» предоставили автономию в Косово. Фактически за фасадом «братства» скрывались геополитические амбиции Сербии, традиционно игравшей в югославской политике первую скрипку.
Но отношения между народами, населявшими Югославию, были сложными, местные жители порыв Тито не оценили, и после югославских войн с идеями братства было покончено.
К сожалению для беларусов, едва ли не единственной европейской страной, сохранившей в своем лексиконе термин «братскости», осталась Россия — преемник СССР. Впрочем, обо всем по порядку.
Казалось бы, революция 1917 года и приход к власти большевиков, отрицавших преемственность с дореволюционной Россией и выступавших с позиций интернационализма, должны были заставить Москву отказаться от прежней идеологии. Но этого не произошло.
Среди целей новой власти были мировая революция и освобождение пролетариата. Как писал Сергей Абашин, «советские правители и идеологи <…> сохранили метафору „братства народов“ и включили ее в свой пропагандистский язык, переосмыслив из этнической в идейную. Задачей нового государства <…> стало <…> объединение всех народов, независимо от их принадлежности к расам и языкам, в одной „братской семье“, [которая] <…> означала теперь не родственную, а духовную или, точнее, политическую близость. Отсылка к „брату“, какой она была в классификационных системах родства, в данном случае уже подразумевала не столько общее происхождение, не кровную (языковую) близость, а скорее общность политической и экономической жизни, общую судьбу, общие цели, набор общих правил поведения и взаимных нормативных обязательств».
В принципе, этой же трактовки как раз придерживались Чехословакия с Югославией. А еще СССР продолжал использовать ее на международной арене на протяжении почти всего своего существования.
Так, в 1968-м советские войска вошли в упоминавшуюся выше Чехословакию, чтобы подавить Пражскую весну — попытку построить в этой стране более либеральный «социализм с человеческим лицом». Накануне ввода войск в воинских частях и подразделениях прошли митинги и собрания, на которых личному составу зачитали заявление ТАСС (Телеграфного агентства Советского Союза). В нем говорилось, что партийные и государственные деятели Чехословакии обратились к Советскому Союзу и другим союзным государствам с просьбой об оказании братскому чехословацкому народу неотложной помощи, включая помощь вооруженными силами. Ввод войск объяснялся необходимостью защитить «братский чехословацкий народ» от происков внутренней и внешней контрреволюции. То есть лозунгом «братства» прикрывалась агрессия и военная интервенция в отношении другого государства.
Аналогичные термины использовали в 1956-м для оправдания советской агрессии в отношении Венгрии, в 1979-м — чтобы объяснить ввод советских войск в Афганистан. Очевидно, что в случае с последним вообще никакой речи о культурной или исторической общности идти не могло — лишь о политических мотивах. Тем не менее нарратив о «братстве» использовали и здесь.
Русские в СССР: от врагов до «старшего брата»
Как Кремль пользовался нарративом о «братских народах» во внешней политике, мы описали выше. Внутри же СССР тоже существовали свои особенности — и они не сильно отличались от того, что было во времена Российской империи.
Как писала культуролог Юлия Чернявская, в Советском Союзе еще в первой половине 1930-х было «крайне непопулярно слово „русский“, якобы демонстрировавшее великорусский шовинизм. Оно устойчиво связывалось с белогвардейцами (противниками коммунистов в ходе Гражданской войны. — Прим. ред.), как бы монополизировавшими „русскость“. Вместо этого следовало говорить „советский“».
Исследовательница приводила отрывок из дневника Нины Костериной, московской школьницы, позже погибшей во время войны: «Когда я после осмотра выставки шла домой через центр, по Красной площади, мимо Кремля, Лобного места, храма Василия Блаженного, — я вдруг почувствовала какую-то глубокую внутреннюю связь с теми картинами, которые были на выставке. Я — русская. Вначале испугалась: не шовинистические ли струны загудели во мне? Нет, я чужда шовинизму, но в то же время я — русская».
То есть национальный фактор внутри СССР в целом как бы отходил на второй план. Однако постепенно политика стала меняться. Ее предпосылкой можно считать решение Иосифа Сталина: в борьбе за власть он еще во второй половине 1920-х предложил отложить идею мировой революции и выступил за строительство социализма в отдельно взятой стране. А решающими стали изменения в его политике второй половины 1930-х.
По словам Чернявской, «сперва все „хорошие русские“ автоматически стали считаться более, что ли, советскими. Достаточно вспомнить помпезный юбилей [русского поэта Александра] Пушкина в 1937 году, где он представал как революционер и яростный враг царизма. Благодаря этому многие дети росли в святой уверенности, что Пушкин был советским писателем. Подобный случай описан в неизданном дневнике писательницы Фриды Вигдоровой (родилась в Орше. — Прим. ред.). Она решала со своей дочерью Галей кроссворд, и им встретилась такая строка: „Известный советский поэт“. Галя сказала: „Некрасов“. „Какой же он советский!“ — возразила писательница. „А разве он не советский? Ведь он же хороший“. Если в начале тридцатых годов слово „русский“ заменялось словом „советский“, то в их конце появилась обратная тенденция: слово „советский“ стало все сильнее и сильнее отождествляться со словом „русский“».
По мнению Чернявской, причины были в ожидании войны, для которой Кремлю были нужны святыни и «высокие примеры». А их тогда было немного: Владимир Ленин, первый глава спецслужб Феликс Дзержинский и сам Сталин. «Потому возникла необходимость всколыхнуть более давнюю историю, выкопав из анналов имена [героев русской истории] Александра Невского, Дмитрия Донского, Александра Суворова, Ивана Грозного и многих других, вплоть до былинных богатырей и Ивана-дурака. В детском кино пошли в ход Емели, Иваны — младшие сыны, Никиты Кожемяки: именно они были героями фильмов [режиссера] Александра Роу в те да и в более поздние годы», — отмечала Чернявская.
Поворот к русской истории и культуре привел и к возврату прежней концепции о «братских народах», которая теперь вышла на новый уровень. Историк Александр Вдовин упоминал такие примеры:
- В предпоследний день 1937 года в газете «Ленинградская правда» была помещена статья «Старший среди равных». В ней говорилось: «Когда русский народ поднялся во весь рост, свободолюбивый, талантливый, мужественный, справедливый, как бы народ, несущий на своих знаменах свободу, он по-братски был признан первым другими народами СССР. Так братья, равные в дружной семье, отдают первенство старшему».
- В статье газеты «Правда» от 14 февраля 1938 года отмечалось: «В этой братской семье народов [СССР] русский народ — старший среди равных».
- В брошюре «Великий русский народ», выпущенной в августе 1938 года, утверждалось: «Народы СССР гордятся своим старшим собратом, первым среди равных в братской семье народов — русском народе».
После Второй мировой войны ситуация не поменялась. Наоборот, 24 мая 1945 года на кремлевском приеме в честь победы Сталин произнес тост «За русский народ!». «Я хотел бы поднять тост за здоровье нашего советского народа и, прежде всего, русского народа, — сказал диктатор. — Я пью, прежде всего, за здоровье русского народа потому, что он является наиболее выдающейся нацией из всех наций, входящих в состав Советского Союза. <…>. Я поднимаю тост за здоровье русского народа не только потому, что он руководящий народ, но и потому, что у него имеется ясный ум, стойкий характер и терпение».
Эти установки сохранились и после смерти диктатора. В 1954-м в СССР праздновали 300-летие Переяславской рады — той самой, на которой запорожских казаков приняли в подданство Русского государства (мы писали об этом в начале текста). По этому поводу от имени Центрального комитета КПСС были опубликованы «Тезисы о 300-летии воссоединения Украины с Россией». В них, в частности, отмечалось, что «только благодаря братской помощи великого русского народа и других народов СССР Украина была освобождена от фашистского ига». Как отмечал Ярослав Грицак, окончательно идея старшего и младшего братьев больше всего закрепилась именно в 1954 году: «Собственно, только тогда возникает эта мифологема о русском народе как старшем брате и украинском как младшем брате».
Как видим, сама идеологическая конструкция о «братских народах» появилась раньше 1954 года. Но после того юбилея она окончательно закрепилась в советской идеологии и продолжает влиять на жизнь жителей постсоветского пространства до сих пор.
Тогда как можно называть беларусов, украинцев и русских?
Никто из ученых серьезно не рассматривает вопрос о существовании «братских народов» — это исключительно пропагандистский нарратив, который использовался разными странами и политическими режимами. Но если в большей части Европы от него отказались, то на постсоветском пространстве он получил вторую жизнь, который используется диктаторами, в первую очередь Владимиром Путиным и Александром Лукашенко, для конкретных целей — в частности, обоснования необходимости совместной политической и экономической жизни стран (обычно под контролем РФ).
Если говорить о Беларуси и России, то в последние два года речь идет, в том числе, о совместном участии в агрессии в отношении Украины (а несогласие последней с кремлевской политикой трактуется как отход от «братства»). В этом контексте термин «братские народы» звучит особенно цинично, ведь между странами идет кровопролитная война, а русские и украинцы убивают друг друга.
Разумеется, все вышесказанное не значит, что между этими народами отсутствуют какие-либо связи. И беларусы, и русские, и украинцы — это восточные славяне. У трех народов хватает общих страниц истории: все они совместно жили в Киевской Руси, а беларусы и украинцы затем продолжили делать это в составе Великого княжества Литовского и Речи Посполитой. Лишь позднее русские захватили территории двух других народов — из того же времени и берет свои корни концепция о «братстве».
Более корректные (хотя и все равно довольно спорные) термины для характеристики этнокультурной близости трех восточнославянский наций — близкие или родственные народы. Такое определение более точно с исторической точки зрения (и даже его может оспорить ряд историков — не все, ученые например, согласны, что когда-либо вообще существовал некий общий язык предков беларусов, украинцев и русских, и, соответственно, даже во времена Древней Руси единого восточнославянского этноса не было). Оно также не входит в диссонанс с объективной реальностью в виде войны России и Украины, ведь вооруженные конфликты между близкими народами бывают часто (между «братскими» — едва ли). Лучший пример — все те же народы бывшей Югославии, которые жили в составе одной страны, а затем ожесточенно воевали друг с другом.
Пока что Путин, Лукашенко и подчиненные им пропагандисты просто пользуются советским и российским имперским нарративом, продвигая миф о «братских народах», которых никогда в реальности не существовало. В будущем на смену ему должно прийти обычное сотрудничество соседних стран, основанное на общих интересах в политике, экономике и культуре.
Читайте также
