Роль Макея можно было сравнить с усилителем сигнала в обе стороны — от Лукашенко на Запад и обратно. В прошлые годы без него сигнал шел бы хуже, но сейчас, чтобы привлечь внимание Запада, от Минска потребуются настолько радикальные перемены во внутренней и внешней политике, что их сложно будет с чем-то перепутать, пишет политический аналитик Артем Шрайбман в колонке для Фонда Карнеги за международный мир.
Скончавшийся в субботу Владимир Макей был одним из самых узнаваемых чиновников Беларуси, уступая по известности только Александру Лукашенко. За десять лет работы министром иностранных дел он нажил себе репутацию главного прозападного голоса в белорусской власти, поэтому неудивительно, что его внезапная смерть в 64 года породила множество конспирологических теорий. Тем более что в свой последний день жизни он выглядел абсолютно здоровым и активным — недавно вернулся с саммита ОДКБ и собирался на днях поехать в Польшу на мероприятия по линии ОБСЕ.
Круг тех, кому теоретически могла быть выгодна смерть важного и близкого к Лукашенко министра, может включать в себя и белорусских силовиков, и их российских коллег. Но белорусское независимое издание «Наша Ніва», у которого нет очевидного интереса покрывать кого-то из возможных организаторов этой смерти, первым сообщило со ссылкой на свои источники, что Макей умер от инфаркта, не обратившись вовремя к врачам.
Поэтому до того, как появятся хоть какие-то крупицы информации от властей и близких покойного, логичнее всего оставаться агностиками по поводу причин его смерти. Зато есть смысл поговорить о ее последствиях.
Западник по должности
Макей был одним из немногих долгожителей на верхнем этаже белорусской власти. С 2000 года он работал помощником Лукашенко, с 2008-го — главой его администрации, с 2012-го руководил МИДом.
Его часто ассоциировали с прозападным крылом в окружении Лукашенко, потому что именно Макей был лицом и мотором самого длительного сближения Минска с Западом после начала российско-украинского конфликта в 2014 году. В этом образе есть доля правды.
Макей не был замечен в пророссийских взглядах, зато в меру своих возможностей двигал внешнеполитический курс Минска в сторону нейтралитета и, соответственно, дистанцирования от России. По его собственным словам, он хотел однажды увидеть Беларусь «восточноевропейской Швейцарией».
МИД под его руководством оказался самым оппозиционным ведомством во время массовых протестов 2020 года — в отставку тогда подали десятки дипломатов. А затем уже Макей больше года увольнял тех из них, кто не ушел сам, но так или иначе показал себя ненадежным во время кризиса.
Глава МИД чаще других высших чиновников говорил на белорусском. Он выдавливал из страны напористого российского посла Михаила Бабича в 2019 году, а на должности главы администрации Лукашенко зачищал госаппарат от слишком одиозных сторонников русского мира еще до того, как игра в ползучую белорусизацию стала идеологическим мейнстримом.
Из-за такого прошлого многие в Беларуси и на Западе смотрели на Макея с надеждой во время кризиса 2020 года. Он был первым кандидатом на то, чтобы подать в отставку или перейти на сторону протеста, чтобы запустить раскол элит, столь необходимый для успеха постсоветских революций.
Но силу убеждений министра явно переоценили. Для самого Макея его прогрессивность в сравнении с остальными чиновниками была скорее стилем, методом решения задач, чем идеологией.
Те, кто работал или регулярно общался с ним, описывают его не как либерала или затаившегося диссидента, а как весьма авторитарного руководителя, умело лавировавшего в номенклатурных интригах, хитрого переговорщика, готового говорить иностранным визави то, что те хотят услышать.
В критический момент лояльность режиму Лукашенко оказалась сильнее именно потому, что дружба с Западом и отдаление от России были для Макея не самоцелью, а лишь способом повысить устойчивость системы. Многовекторность и балансирование давали белорусскому режиму больше шансов сохраниться в условиях растущих аппетитов Кремля на постсоветском пространстве.
Досрочный уход с кастинга
Лукашенко сложно будет найти равновеликую замену Макею, учитывая его опыт и номенклатурный вес. Это значит, что и внутрисистемная роль МИДа, пережившего несколько волн сокращений и чисток в последние годы, скорее всего, снизится еще больше.
На случай транзита власти в Беларуси — вынужденного, внезапного по здоровью или даже добровольного — Макей вполне мог бы стать одним из потенциальных преемников, хотя в Москве его кандидатуру вряд ли встретили бы с большим восторгом.
С другой стороны, в отличие от силовиков и многих других высших чиновников, от Макея ждали ухода из системы в 2020-м. Но он остался верным, несмотря на крах своего проекта многовекторности. И это сделало его преданность Лукашенко в некотором смысле более проверенной.
К тому же дипломатия — не единственное занятие в резюме экс-министра. У него был и важный для многих в белорусском режиме силовой бэкграунд — Макей начинал карьеру в советском ГРУ и дослужился до полковника. Найти общий язык с белорусскими генералами он бы смог, с российскими — не факт.
Теперь, даже если Лукашенко в каком-то отдаленном будущем начнет искать преемника, кандидатуры Макея точно не будет в списке. Но и сам транзит власти в Беларуси находится, скорее всего, за горизонтом конца войны. А значит, сегодня прогнозировать перечень претендентов, как и сам формат передачи власти, не имеет большого смысла.
Усилитель сигнала
Уход Макея до 2020 года был бы важным событием для внешней политики Беларуси. Тогда все решения в стране тоже принимал Лукашенко, а его советские взгляды, характер и зависимость от Москвы явно ограничивали пространство возможного для Макея и его ведомства. Но в режиме, который делает ставку на балансирование во внешней политике, главный дипломат — по определению весомая фигура. И судя по всему, в те годы Макей — пускай из собственных соображений — действительно пользовался своим влиянием, чтобы уговаривать Лукашенко ослабить гайки в стране и развивать диалог с Западом.
Однако изоляция после всплеска репрессий и соучастия Минска в российской войне оставила для белорусской дипломатии настолько узкий коридор возможностей, что смерть Макея, как и любые его усилия, останься он жив, просто не способны ничего изменить.
Сейчас даже полное упразднение белорусского МИДа не сильно скажется на региональной роли Минска и его способности строить отношения с оставшимися партнерами. Связи с главным из них — Москвой — всегда были в ведении лично Лукашенко, правительства и в последнее время все больше — военных.
Да даже в последние месяцы Макей пробовал доносить до своих западных собеседников какие-то сигналы. Весной он написал письмо нескольким европейским министрам и попросил снять санкции, обещая, что белорусская армия не вступит в войну. В сентябре на Генассамблее ООН Макей кулуарно встречался с чиновниками Госдепа и европейских МИДов — видимо, пытался продать им планы Лукашенко провести амнистию, в том числе политзаключенных.
Ничего не получалось. Вместо ответа на весеннее письмо кто-то из европейских дипломатов слил его в СМИ. Встречи в Нью-Йорке тоже, по всей видимости, ничего не принесли, потому что вскоре Лукашенко, вопреки своим прежним заявлениям, исключил политзаключенных из законопроекта об амнистии.
После 2020 года куда более прохладным стало отношение многих западных столиц к самому Макею. Все понимали, насколько уменьшился его политический вес внутри системы из-за доминирования силовиков и погружения Лукашенко в российский окоп.
Запомнили в западных столицах и то, как летом 2020 года Макей настойчиво убеждал их в частных беседах, что всех оппозиционных кандидатов на выборах заслал Кремль, чтобы навредить отношениям Минска и Запада. А считанные недели спустя, осенью того же года, белорусский министр не менее страстно рассказывал про попытки Запада разжечь революцию в Беларуси, чтобы поссорить ее с Россией.
С Макеем или без, сейчас сложно представить, что Минск сможет вернуться к многовекторности во внешней политике, пока Лукашенко остается у власти или тем более пока продолжается горячая фаза войны в Украине. А когда такие тектонические сдвиги рано или поздно произойдут, на их фоне фигура главы белорусского МИДа будет второстепенной. Восстанавливать субъектность придется делами, а не словами.
Роль Макея можно было сравнить с усилителем сигнала в обе стороны — от Лукашенко на Запад и от западных политиков к Лукашенко. В прошлые годы без него сигнал шел бы хуже и, вероятно, в какие-то моменты терялся бы по пути. Но сейчас, чтобы привлечь внимание Запада, от Минска потребуются настолько радикальные перемены во внутренней и внешней политике, что их сложно будет с чем-то перепутать. Поэтому куда большие сложности будут не с тем, чтобы на Западе их услышали, а с тем, чтобы Лукашенко на них отважился.
