С последних президентских выборов прошло ровно три года. События 9 августа 2020-го навсегда изменили Беларусь: такого уровня подъема гражданского общества и репрессий наша страна еще не знала. Как мы изменились за это время? Почему произошедшее стало возможным? Об этом в годовщину начала протестов мы говорим с бывшим главой Института социологии Национальной академии наук Геннадием Коршуновым.
Ничто не предвещало взрыва
— В 2020 году Институт социологии НАН Беларуси, который вы тогда возглавляли, наверняка проводил социологические опросы. Каким в то время было состояние белорусского общества и фиксировали ли вы какие-то признаки того, что может случиться то, что случилось?
— Предсказать то, что произошло, в процессе было очень сложно. Про вероятность такого взрыва не писал никто. В феврале или марте 2020 года была статья профессора Андрея Вардомацкого о том, что общество деполитизировано, была статья Сергея Николюка примерно с тем же выводом.
Если речь идет о социологических данных, то по ним можно было говорить о снижении доверия к Лукашенко. У меня есть данные двух исследований Института социологии, часть из них не публиковалась, и читатели «Зеркала» будут первыми, кто их увидит. Это информация за февраль и май 2020 года.
Во время проведения зимнего исследования имена кандидатов в президенты еще не были известны, и в таких случаях социологи обычно спрашивают: «За кого вы проголосуете — за представителя власти, за представителя оппозиции и за самовыдвиженца?» Я напомню, это февраль, коронавируса еще не было. За представителя власти тогда были готовы проголосовать 19% опрошенных. Это было классическое социологическое исследование методом face-to-face (личное интервью с опрашиваемым. — Прим. ред.). Доверия к власти в феврале уже не было.
В конце марта было исследование о доверии власти, результаты которого тогда просочились в медиа. Тут надо понимать, что доверие всегда выше электорального рейтинга. По Минску респондентов, которые сказали, что доверяют Лукашенко было 24%, по стране в целом — 33%. Также был опрос об оценке деятельности власти. Скорее положительно его оценивали 36%.
Можно было ожидать, что недоверие к власти даст о себе знать, но взрыва это не предвещало. В классическом сценарии для того, чтобы он произошел, что-то должна делать оппозиция. Но мы помним, что их праймериз в 2020 году закончились ничем.
— С точки зрения социолога, что произошло в Беларуси в 2020 году?
— Здесь нужно понимать вот что. Обычно, когда мы говорим про 2020-й, то мы говорим про протесты, марши, сильную мобилизацию общества. Я на это смотрю с несколько другой перспективы, с социально-исторической. И в таком развороте я думаю, что правильно говорить про революцию. Тот взрыв, который произошел в 2020 году, в какой-то степени был предопределен. Если бы это не произошло в 2020 году, то случилось бы позже.
Революция — это не только смена политического режима, смена власти — конец, пик революции. В нашем случае есть только первый этап, когда произошел взрыв, который созревал десятилетиями, и на него повлияли несколько групп факторов.
Первое — это факторы тектонического характера, которые развивались десятки лет. Началось все с урбанизации, которая после Второй мировой войны была едва ли не самой быстрой в Европе. До начала 2000-х годов рост городского населения Беларуси происходил на 1% в год, то есть по 10% в десятилетие — это уникальный темп. В какое-то время Минск был одним из самых быстрорастущих городом мира, быстрее развивался только Мехико.
Но было принципиальное отличие. В Мексике люди просто ехали в город, а в Беларуси не только ехали в город — и это второй тренд, — у нас развивалась индустриализация, люди ехали и сразу же получали работу на заводах.
Третий тренд — рост образования, развитие научных и инженерных школ. Успех Парка высоких технологий в Беларуси — один из результатов развития этих школ.
Следующая группа факторов начала развиваться со второй половины нулевых годов. Первый — развитие частного сектора. Когда-то мы привыкли, что в Беларуси все государственное, что государство обеспечивает людям основное место работы. Но вдруг оказалось, что это не так. Огромная часть людей начала работать в частном секторе, он стал давать более половины ВВП.
Второй фактор этого блока — цифровизация. Этот процесс начал развиваться во второй половине нулевых годов. Были периоды, когда темпы роста доступности интернета в Беларуси были чуть ли не самыми высокими в Европе. Это очень быстро меняет как поведение, так и осознание государства, общества, мира, себя.
Третий момент — это довольно быстрое развитие того, что можно назвать средним классом. Или, если иначе — интенсивный рост экономического благосостояния. Правда, он закончился в конце десятых годов, но до этого темпы прироста ВВП в Беларуси были самыми высокими среди всех стран-соседей.
Последние три фактора, которые спровоцировали взрыв в 2020 году, — это, во-первых, политизация 2019 года, когда шли разговоры про дорожные карты интеграции с Россией. Люди начали шевелиться, начал напрягаться бизнес. Плюс к конце года прошел ряд мероприятий — начиная от перезахоронения останков Калиновского, когда люди были ошеломлены от того, как их много, и заканчивая сносом крестов в Куропатах, когда люди тоже были шокированы, но по другому поводу.
После наступил 2020 год и COVID-19. Данные исследований показывали, что люди, когда увидели, что государство их бросило один на один с вопросом жизни и смерти, первые лица говорили, что ничего страшного не происходит, но они видели, как умирают их близкие и соседи — все это вызвало вал возмущения. Взрыву очень поспособствовало то, что выборы были назначены почти сразу после первой волны ковида, когда люди поняли, что общество само смогло справиться при помощи самоорганизации, а не государства. На этой волне появились политики новой генерации, и люди их поддержали.
«Настроение ядра протеста не изменилось»
— Вы как директор Института социологии писали какие-то докладные и аналитические записки после проведения исследований для государственных органов? На них была реакция, какая-то обратная связь?
— Мониторинг ситуации проводился, но его базовые вопросы разрабатывались в нулевых годах. Например — откуда люди чаще получают информацию: из телевизора или интернета? Какие-то выжимки из результатов исследований, конечно, делались, они были больше описательного плана.
Например, если исследование проводилось по заказу Министерства здравоохранения или Национального банка, то после его проведения какая-то коммуникация с этими ведомствами была. Но если что-то отправлялось в администрацию президента, то вопросов не было. Однажды я понял, что на самом деле нас не читают и состоянием общества никто не интересуется: чиновники из администрации уточнили, что значит один из индексов. Я объяснил, они сказали, что все равно ничего не поняли, и все.
Нормальной системы социологического мониторинга ситуации в стране нет — это 100%. Разовые исследования теоретически могут быть, но системы нет.
— Сейчас общество еще сохраняет оптимизм или люди смирились с происходящим, ушли в подполье?
— В обществе есть три крупные группы людей. Первые — это те, кто поддерживает режим, вторая — ядро протеста, третья — условная середина, которая в 2020 году выступила против власти.
— Какие доли этих групп?
— Сейчас исследования проводить сложно, и вопрос о доверии власти такой, на который люди не хотят отвечать честно, поэтому можно говорить о продолжении трендов прошлого года.
Исходя из ответов об отношении к России, войне, ядерному оружию, я бы сказал, что доля упорных «ябатек» вряд ли больше 30%. Если говорить про ядро протеста, то это тоже примерно треть общества. Большая часть — это то, что можно назвать политической серединой.
— Какие настроения в этих трех группах общества?
— Условные «ябатьки» как поддерживали власть, так и поддерживают, но у них начинает возникать напряжение из-за конфликта в Украине. Тут есть тотальный консенсус в белорусском обществе — все, независимо от политического разделения, выступают против участия Беларуси в войне.
Вторая группа — ядро протеста. Сейчас мы заканчиваем обработку данных «Народнага апытання», которое описывает динамику в этой группе общества, но уже сейчас я могу сказать, что в сравнении с 2020 годом настроения ядра практически не изменились, цифры двигаются в границах ошибки выборки. Среди этих людей разочарования в 2020 году нет. Это важно, потому что несмотря на все репрессии в стране, скандалы среди демократических сил, ядро протеста события 2020 года продолжает оценивать положительно.
Самая сложная группа — это середина, потому что ситуация непростая. В Беларуси господствует пропаганда, альтернативные источники информации признаются экстремистскими, и за взаимодействия с ними можно получить большой срок. Лукашенко научился эффективно использовать тот факт, что Беларусь своей армией не участвует в войне в Украине, и этот тезис отзывается белорусскому обществу, и этот фактор играет на пользу власти. После начала войны были негативные прогнозы о состоянии экономики, но они не сбылись, экономика, по крайней мере пока, удержалась. Проблемы есть — ассортимент товаров, зарплаты, нехватка сотрудников, — но обвала не произошло. Поэтому середина сейчас скорее положительно оценивает то, что происходит в стране.
«Протестный потенциал не задушен»
— Может ли вновь накопиться протестный потенциал и когда это может случиться?
— Я бы не использовал термин «накопиться», я думаю, что потенциал и так есть. Противостояние государства и общества, которое было, осталось. На системном уровне власти не сделали ничего, чтобы оно разрешилось позитивным путем. Они использовали, используют и будут использовать только насильственные методы.
Недавно было интервью с [Михаилом] Бедункевичем, заместителем руководителя ГУБОПиК, о том, что репрессии будут продолжаться потому, что если их остановить, то начнется противодействие и белорусы опять что-то задумают. С этим тезисом Бедункевича я согласен. Протестный потенциал сейчас задушен, есть разочарование, страх, отсутствует понимание того, что можно сделать, но как только будет возможность, все недовольство тем, что происходит, будет выплеснуто.
— Когда читаешь исследования, сделанные в последнее время, то многие из них начинаются с сообщения о том, что проводить опросы с соблюдением всей методологии сейчас невозможно и люди не хотят отвечать честно из-за угрозы преследования. Тем не менее эти исследования проводятся. Почему социологи этим занимаются?
— Социология не сводится только к полевым исследованиям. Мы работаем и со статистикой, и с другими типами исследований, которые проводят политологи, культурологи, антропологи. Это один момент.
Второй — исследования проводить можно, но некоторые прямые вопросы в лоб задавать не стоит, люди боятся. Профессиональные социологи знают, что в исследовании задается ряд вопросов, потому что люди обманывают всегда. Иногда не специально, иногда они дают социально ожидаемые ответы, это так называемая спираль молчания, феномен, открытый в восьмидесятые годы. Все это мы знаем, и такие механизмы работают в любом обществе. В тоталитарном они усиливаются, но есть инструменты для того, чтобы это измерять.
В конце 2022 года Chatham House провел небольшой эксперимент в рамках исследования, и было выяснено, что фактор страха отыгрывает свою роль, где-то до 10%. Профессионализм социологов состоит в том числе из того, чтобы задать плюс-минус нейтральные вопросы и на их базе, благодаря в том числе математическим методам, структурировать общество по тем критериям, которые нам важны.
Поэтому, конечно, определенные ограничения сейчас есть, иногда они очень жесткие, но они никоим образом не отменяют ни возможность проведения социологических исследований, ни их пользы от понимания того, что сейчас происходит в обществе.
