С начала войны 24 февраля из Украины по данным ООН уехало больше трех миллионов человек. Но многие все-таки остаются в стране — по разным причинам. Среди них и журналисты, которые продолжают выезжать на съемки, несмотря на обстрелы, которые хоронят своих коллег, а потом надевают бронежилет и снова идут работать — потому что «кто, если не я?» Поговорили с украинским журналистами, которые работают «в поле» с начала войны — про страх и вклад в победу.
«У мяне дзень сурка, які пачаўся 24 лютага, і так і не скончыўся»
Евгения Кытаива — военный корреспондент, с самого начала своей журналистской карьеры освещала войну на Донбассе, работала на войне в Нагорном Карабахе, теперь снимает сюжеты на улицах Киева для «5 канала». То, что она будет работать сейчас, даже не обсуждалось: если в стране война, журналист, как военный или спасатель, выполняет свою задачу, уверена собеседница. Евгения говорит с нами на украинском, и просит переводить свои слова только на белорусский язык:
— 24 лютага я прачнулася амаль у пяць раніцы, пачула выбухі. Не трэба было лезці ў інтэрнэт, я адразу зразумела, што гэта авіяатака. Падрабязнасцяў я не ведала, але намагалася хутчэй сабрацца і даехаць да працы, бо разумела, што мы ўсё роўна выйдзем у прамы эфір, — вспоминает журналистка.
Темы, с которыми сейчас работает Евгения, она объединяет одной фразой: «агульная гісторыя болю».
— Усё, над чым я працавала раней, засталося ў мінулым жыцці. Гісторыі, якія я здымаю, гэта людзі: якія спрабуюць уцякці ад вайны, якія выходзяць з растраляных аўтамабіляў і дастаюць адтуль сваіх дзяцей. Здымаю ваенных, якія, нягледзячы на раны, эвакуююць параненых таварышаў, якія не адчуваюць болю, а толькі злосць. Зараз я бачу целы памёрлых цывільных людзей… Я не ведаю, як я гэта ўсё перажыву і які ў мяне будзе стан пасля вайны, але цяпер ўспрымаю гэта ўсё нібы дзень сурка, што пачаўся 24 лютага, і так і не скончыўся.
Стабильного графика у журналистки сейчас нет, как и выходных — с начала войны их было только два или три. Руководство предлагает отдохнуть, но если Евгения чувствует в себе силы работать, она едет на съемки. А потом, если успевает до комендантского часа, работает в офисе, если нет — доделывает сюжет ночью дома или с утра. И снова выезжает на съемки.
На вопрос, откуда берутся силы работать в таком режиме, журналистка просто отвечает: не знаю. Рассказывает, что научилась спать сидя, в дороге на съемки и назад, старается спать по ночам. Причем собеседница подчеркивает: дома спит как и раньше, в пижаме, не в одежде — верит в украинские вооруженные силы.
Видя боль каждый день, журналистка продолжает работать — и признается, что способов справляться с этой болью у нее пока нет.
— Я проста кажу сабе, што пасля перамогі ў мяне будзе час на тое, каб я плакала — за гэтыя дні я нават не плакала ніводнага разу. Я страціла вельмі шмат сяброў, але ў мяне няма зараз магчымасці сумаваць. Да таго ж, ёсць калегі, якія побач з табой, мы падтрымліваем адно аднаго, таму няма адчаю, і таму ёсць сілы. Мы разумеем, проста трэба нейкі час пратрымацца, і арганізм пад гэта падстройваецца, — делится Евгения.
Эта война для собеседницы не первая, но сейчас страха больше. Причина в том, что на этой войне нет никаких правил, говорит журналистка: стреляют в мирных жителей, в людей с надписью «пресса», и журналистов не защищает практически ничего.
— Мы ўжо маем страты сярод нашых калег у часы гэтай вайны, і проста спадзяемся, што іх не стане больш. Стараемся працаваць максімальна асцярожна, арыентавацца ў сітуацыі, камунікаваць з ваеннымі, узважываць рызыку. Небяспека заўсёды ёсць: я выязджаю за межы Кіева, працую там, дзе нашыя ваенныя трымаюць удар. Але стараюся максімальна сябе засцерагчы — і пакуль атрымліваецца.
— Але вы разумееце, што можаце не вярнуцца са здымак?
— У мяне няма такіх думак: усе восем год, што я асвятляю вайну, ніколі не думала ў гэтым напрамку. Я разумею, што мёртвы журналіст — гэта кепскі журналіст, таму я павінна быць максімальна сканцэнтравана. Таму я не дапускаю такіх думак, каб не згубілася мая рашучасць, упэўненасць, каб не было сумневаў. Я павінна цвёрда верыць, што я выканаю рэдакцыйнае заданне, усё зраблю і вярнуся, змантую сюжэт і выдам яго ў эфір. Зразумела, я не робат, у мяне таксама ёсць страхі, але змяняць рашэнне зараз не да часу — пакуль мая краіна змагаецца, я буду змагацца на сваём, інфармацыйным фронце столькі, сколькі змагу.
Когда работаешь на войне, сталкиваешься со смертью людей, которые раньше были героями твоих сюжетов. На этой войне Евгения потеряла уже много друзей, знакомых, людей, которых она снимала — среди них военный Валерий Гудзь.
— Валер Федаравіч не адзіны, хто загінуў з тых, каго я ведала і каго лічыла сваімі блізкімі сябрамі. Зразумела, гэта цяжка, але не цяжей за тое, каб жыць далей. І працаваць далей. Я ведаю, што ён бы падтрымаў тое, што я раблю. Таму няма варыянтаў рабіць штосьці іначай. І гэта дае сілы, бо страты не могуць быць марнымі, бо такія людзі, як Валер Фёдаравіч Гудзь не могуць загінуць проста так.
Пока журналисты в Украине рискуют жизнью, чтобы снять обстрелянный роддом в Мариуполе или разбомбленный частный сектор в Киеве, сотрудники государственных СМИ в России и Беларуси показывают абсолютно противоположную картину. Про таких людей Евгения говорит коротко: «я не лічу іх журналістамі».
— Гэта не прафесіяналы, гэта людзі, якія не вераць у тое, што яны кажуць, і з імі няма пра што размаўляць. Стукаць у іх дзверы і казаць праўду я намагалася на працягу шматлікіх гадоў. Але іх галава настолькі «засрана», што ці трэба мне яе чысціць?..
Чалавек кажа: нашы ваенныя працуюць па ваенных аб’ектах. А пасля мы бачым удары па драматычнаму тэатру ў Марыупалі, дзе хаваюцца жанчыны з дзецьмі. Як ты можаш дакрычацца, калі ёсць 100 500 мільёнаў доказаў, але яны іх усё роўна не ўспрымаюць? Ніяк.
«Якое я маю маральнае права не знаходзіць у сабе сілы выконваць сваю частку працы?»
Сергей Еременко — журналист издания «Вікна новини». В профессии он уже 14 лет, на войне тоже работает не впервые — несколько раз ездил освещать события на Донбассе. Но большой разницы между войной тогда и войной сейчас, не видит. Как и Евгения, Сергей говорит с нами на украинском — по его просьбе переводим слова на белорусский язык:
— Вайна паўсюль бязглуздая, гэта смерць, слёзы людзей, гора. І розніца паміж тым, як мы працавалі ў АТО і працуем зараз у тым, што раней я ехаў восем-дзесяць гадзін на фронт, а зараз дастаткова праехаць 30 хвілін за межы Кіева, — рассказывает журналист.
Опыт работы на войне здорово помогает, рассказывает Евгений: освещать боевые действия страшно в первый раз, потом это становится привычкой. Привычкой становится и страх: первые дней девять он был почти постоянно, а потом привыкаешь. Практически.
— Я еду на здымкі, чую выбухі — пагадзіцеся, тут нармальна баяцца. Было б не нармальна, калі б мой арганізм рэагаваў на гэта, як на штосьці звычнае. Наадварот, калі мне страшна за сябе, за калег — гэта азначае, што я не з’ехаў з глузду, — делится Сергей. — Страху ўсё менш, але ёсць злосць, і з кожным днём яе больш. Я гэта бачу па сабе, калегах, людзях, якіх здымаю. Мы, украінцы, міралюбівая нацыя, ніколі не сунемся на кагосьці. Але калі хтосьці прыходзіць да нас дамоў, хай не крыўдуе.
Про страх за свою жизнь Сергей говорит мало: да, есть и понимание, что, выехав на съемки, можно с них не вернуться. Но кто-то ведь должен это делать — риторически замечает журналист.
— Хтосьці павінен ваяваць, хтосьці — распавядаць пра гэта. Я рызыкую жыццём, але ўсе два мільёны людзей, якія зараз у Кіеве, рызыкуюць жыццём: можа прыляцець на здымках, а можа — калі ты знаходзішся ў офісе ці спіш у кватэры. У дадзеным выпадку я працую на інфармацыйным фронце — гэта таксама пытанне інфармацыйнай бяспекі.
Найти в себе силы продолжать работать помогают сравнения — всегда есть те, кому хуже, говорит журналист:
— Хлопцы, якія ваююць, медыкі, якія таксама на фронце, ратаўнікі, якія разграбаюць завалы — яны ўсе ў нашмат горшых умовах, і яны рызыкуюць значна больш. Я бачу сваіх суайчыннікаў, якія робяць неймаверныя рэчы, каб дапамагаць адно аднаму, ратаваць адно адного — і якое я маю маральнае права не знаходзіць у сабе сілы выконваць сваю частку працы? Не маю. Адсюль і сілы.
Для мяне вельмі паказальная сітуацыя: мы неяк выйшлі з калегамі на вуліцу, а каля рэстарана бачым, як я зразумеў, уласніка — ён загортвае ў папяровыя пакеты лавашы, яшчэ цеплыя, і дае нам. Мы адмаўляліся, намагаліся яму заплаціць, але ён кажа: «Вы што, ніякіх грошаў». І пакуль мы шлі, раздалі гэты хлеб бабулям, пакармілі сабачку. Гэта такі маленькі ўрывачак, 20 хвілін з нашай страшнай штодзённасці, але калі ёсць такія гісторыі, ты разумееш, што ўкраінцаў гэта вайна згуртавала.
Сюжеты, которые снимает собеседник, на разные темы, но все про войну: репортажи про обстрелянные здания, с фронта, разборы российской пропаганды. Еще журналисты «Вікна новины» пишут тексты для ведущего в кадре, собирают оперативные новости.
— На абстрэле будынку ў Кіеве было так: людзі стаяць моўчкі, без слёз нават… Проста стаяць і глядзяць, як руйнуецца ўсё, што яны будавалі гадамі, як дагараюць усе рэчы, у якія яны ўкладалі душу, сэрдца, грошы.
Сярод іх быў мужчына, амаль дзядуля. І ў яго была кошка. Калі мы прыехалі туды, ён стаяў пад будынкам, як і ўсе іншыя жыхары, глядзеў, як ратавальнікі гасяць пажар, разбіраюць завалы. І ў пэўны момант яму вынеслі ягоную кошку, загорнутую ў коўдру. Ён адразу пабег да хуткай — а дактары кажуць, што ўсё, няма кошкі. І мне так стала горка — гэта, напэўна, нейкая прафдэфармацыя, бо каля будынка ляжыць цела чалавека, які загінуў, а я… Вядома, мне ўсіх шкада, але гэта гісторыя закранула — акрамя кошкі ў гэтага чалавека нікога і нічога не было. А цяпер у яго ні гэтай жывёлы, ні будынку, нічога. У яго ёсць толькі ён. І ты стаіш, намагаешся знайсці словы… Але не існуе такіх словаў, каб неяк адрэагаваць на ўсё гэта.
Работать в таких условиях во многом помогает команда телеканала, рассказывает Сергей: за почти месяц коллеги стали самими родными людьми.
— Мы ўжо чацверты тыдзень спім у бамбасховішчах. Там сыра, халодна, бетонныя сцены. Але гэты час мы з калегамі кругласутачна разам — і гэта найбольш родныя людзі на дадзены момант. Канешне, ёсць фізічная стомленнасць, бо калі ты спіш тры тыдні ў падвале, і эфіры кожны дзень у розны час (сёння [17 сакавіка] - з 23 да 4 раніцы)… У нас збіўся рэжым сну, цяжка фізічна, але панічных настрояў абсалютна няма.
С момента начала войны картинка российских и белорусских государственных СМИ очень сильно расходится с той, которую видят украинские журналисты, работающие в городах под обстрелами. Этих людей Сергею, скорее, жаль, говорит собеседник — потому что они не принадлежат сами себе.
— Тых, хто верыць у тое, што кажа, вельмі мала, і часцей за ўсё яны сядзяць на вельмі высокім заробку: Азаронак, Салаўёў, Сіманьян. А сярэднестатычны супрацоўнік СМІ збольшага разумее, што кажа няпраўду. І мне здаецца вельмі важным, каб гэтыя людзі разумелі, што на іх руках таксама кроў, і адмываць яе будзе вельмі складана.
У самого Сергея в начале войны был выбор, говорит он: оставаться и работать или уехать в безопасное место. Но обдумав все в первый день войны, он принял решение работать:
— 24 лютага, а 5 раніцы я прачнуўся ад званка калегі. Пабачыўшы прозвішча і час, я усё зразумеў яшчэ да таго, як адказаць. Мяне адразу кінула то ў холад, то ў спёку, але я сеў на кухні, заварыў сабе кавы, і шчыра сам з сабой пагутарыў. Ці бачу я сабе дзесьці ў іншым горадзе, дзе я не магу займацца тым, што рабіў усё жыццё? Не, не бачу. Ці разумею, што калі паедуць усе, то не будзе справы? Разумею. І вось такімі простымі пытаннямі я сфармуляваў рашэнне заставацца да перамогі.
«Смотреть войну по телевизору страшнее, чем на ней присутствовать»
Журналист Ян Доброносов сейчас работает в Николаеве, снимает сюжеты для издания «Телеграф». До этого много работал в АТО — с 2014 по 2016 год, потом освещал события в парламенте. Но на этой войне камеру взял не сразу: первые три дня вывозил в безопасное место жену и дочь. А после вернулся, получил аккредитацию в минобороны, бронежилет — и начал работу.
— Встаешь утром: если есть «прилет» — едешь по оперативной информации, если нет — есть другие темы: на войне люди живут в подвалах, кто-то приютил животных, снимать есть что. За день я разрабатываю один-два сюжета, — описывает свою работу Ян. — Недавно мы снимали частный сектор в Николаеве — и там почти нет целой улицы. Было достаточно сложно там работать — много жертв.
Вчера мы снимали автосалон «Бавария» под Николаевом — он был полностью разбит. И там на стульчике сидят сторож и две собаки — охраняют. И я его спросил: «Вы собираетесь оставаться?». Он говорит: «Да», а я со стороны смотрю — этот автосалон ведь не будет работать, что там охранять?..
На вопрос про страх журналист отвечает просто: страха за себя нет, но есть за ситуацию в целом. Настроение виляет: пять минут ты уверен, что Украина победит, а в другой момент понимаешь, что город окружают российские войска. В этом плане журналист сравнивает их с морем: «Пока ты не видишь врага, как и море, кажется, что он очень далеко».
То, что враг на самом деле близко, журналист ощутил только один раз:
— Вчера (17 марта — Прим. Zerkalo.io) с водителем выехали из Николаева за наш блокпост в сторону одного из поселков. Не доезжая метров 50 до очередного блокпоста видим военных с красными повязками — у наших таких нет. Мой водитель резко развернулся и уехал. Нам действительно повезло — ни автоматной очереди по машине, ничего. Поехали в ближайший поселок, спросили у людей — нас там по-доброму назвали «дебилами» и сказали, что блокпост не наш уже три дня. В тот момент было страшно — с начала войны это единственный такой случай, — рассказывает собеседник.
К тому же сейчас ситуация в Николаеве спокойная — благодаря местной власти и довольно известному мэру Виталию Киму. Российскую армию откинули от города, рассказывает журналист, и последние три-четыре дня люди намного позитивнее, появилась вера. А с журналистами теперь общаются даже активнее, чем до войны — местные стараются рассказать как можно больше.
К работе на войне Ян, кажется, привык. Рассказывает, что еще в АТО понял, что тяжелее всего тем, кто живет на войне. А если понимать, что ты просто на работе, а живешь где-то в безопасном месте, становится проще.
— Бывает страшно, ты просто к этому привыкаешь. К тому же смотреть войну по телевизору страшнее, чем на ней присутствовать: тут что-то полетело, и ты поехал, поснимал. Конечно, рисков больше, но все-таки работать на войне легче, — уверен журналист. — К тому же я мужчина — я себе не прощу, если буду ссыкуном. Это моя земля, мое государство — какое я имею право сейчас это бросить?
Начало войны Ян помнит хорошо: и семь авиаударов 24 февраля, и собранные сумки, и то, как вывозил свою семью, а потом возвращался назад. Чертой, которая обозначила, что старой жизни больше нет, для него стал календарь в киевской квартире:
— Я там отмечал синими и желтыми фломастерами пленарные и не пленарные недели, пока работал в Раде. И вот приехал домой спустя неделю работы, нашел этот календарик — а там все еще 24 февраля. И тут точно понял: предыдущая жизнь закончилась. И после войны, когда мы победим, жизнь уже не будет прежней. Но тогда я буду чувствовать себя хорошо, потому что я никуда не убежал — я воевал за свою страну с камерой.
