За пару дней до начала войны Иван Дорн со своей семьей улетел на отдых. Музыкант с женой и детьми так и не вернулся в Украину. Мы поговорили с артистом о примирении народов, молчании коллег и ужасе, происходящем в его стране.
Интервью проходило в письменном виде, через pr-менеджера Ивана. Мы были лишены возможности задавать уточняющие вопросы. Также отметим, что во всех упоминаниях слово «Россия» музыкант писал с маленькой буквы.
— Где вы сейчас находитесь и чем занимаетесь?
— Мы с семьей сейчас в Европе. Точного города нет смысла называть, мы скитаемся из одного места в другое, пытаясь жить свою временную жизнь и хоть за что-то здесь зацепиться. Спотыкаюсь о людей, о культуру, об административные вещи, об отцовскую ответственность тоже спотыкаюсь. В общем, много оголенных нервов сейчас жизненных, с которыми мы справляемся.
— Что вы делали накануне войны, какие были планы на конец февраля-март?
— Мы были на отдыхе — поехали семьей на море, дети так долго ждали этих каникул. 21 февраля мы улетели, а 24 числа началось полномасштабное вторжение российских войск в Украину, началась война. Планы на весну были следующими: я весь год писал альбом и мы готовились выпустить его в марте. Он был и есть очень радостным, и он не актуален сейчас. Он поднимает абсолютно не те темы, о которых сейчас думается.
— Как вы узнали, что началась война?
— Я проснулся от слез жены. А точнее даже не от слез — это был ее внутренний крик, который выражался мимикой. От которой сразу, когда видишь ее, веет холодом. Когда я раньше видел у жены эту мимику, это значило, что-либо умирал близкий человек, либо случались другие обстоятельства, сложные с точки зрения жизни. И тут меня всего окатило холодом и страхом, Настя (жена Ивана Дорна. — Прим.Ред.) произнесла: «Украину бомбят русские». Так я узнал, что началась война.
— Что делали после?
— Я мобилизовал себя как рупор, как единицу, которой можно доверять, к которой можно прислушаться — в сторону адекватных людей России, Европы и всего мира. Начал выражать свои эмоции, транслировать важную и проверенную информацию, по моему мнению и мнению моей команды. Я созванивался с родственниками, близкими, друзьями, узнавал кто, где и какая нужна помощь. Это был бесконечный диалог, все время на телефонах. Мы не отрывали взглядов от мобильных, которые все время приносили нам какую-то новую информацию, где одна новость страшнее другой. Первое время это было невыносимо — об этом говорило все, это было видно даже по нашим детям и по всем иностранцам вокруг. В том числе, там где мы были, находились люди из России. Это было интересно, конечно, — наблюдать за теми, чья страна напала на нас… Но это другая история. Если говорить вкратце, я обращался к миру. Как и сейчас обращаюсь через наше интервью.
— Вашим детям нет и восьми лет. Вы объяснили им, что происходит? Что они у вас спрашивают о происходящем?
— Они не могли не понять, что происходит, когда мы вместе находились в одном номере на отдыхе, который 24 февраля перестал быть для них каникулами. Они видели наше настроение и конечно же, если мы пытались хотя бы первые сутки об этом не говорить, то потом уже начались вопросы: «Почему вы в таком настроении? Что происходит? Почему вы говорите о войне?» Конечно, мы объяснили, что происходит, без красок, чтобы не напугать. Говорили, что с нашим домом все будет в порядке, потому что детей это больше всего пугало. Они спрашивали: «Что будет с нашим домом? А с родными? А с друзьями?», — мы отвечали, что все будет хорошо.
Играли в сказку с детьми, в которой появилось зло, которое нужно победить всей страной. И вся страна побеждает — медленно, но уверенно. Вот так мы объясняем детям, что происходит.
— Как сейчас устроен ваш день?
— У меня сейчас административная жизнь. Я пытаюсь где-то временно укорениться со своей семьей. Как только это произойдет — мы отдаем детей в школу. Сначала все семейные вопросы, а позже — творчество. И как только я до него дохожу, получается, что нам нужно уезжать из города. По разным причинам — сложности с деньгами, с оформлением документов, с восприятием новой культуры и нового менталитета. Мы путешествуем из города в город, прыгаем зиг-загами. И в этой административной жизни я останавливаюсь, чтобы с командой построить планы помощи и поддержки для дальнейшей жизни украинцев и нашей культуры.
— Вы общались со своими знакомыми/друзьями из России. Как у них позиция?
— Я общался с теми, кто понимает, что происходит. С теми, кто не понимает, у меня нет желания этого делать, с ними не о чем говорить. Если вопрос заключается в том, звонил ли я кому-то с вопросом: «Ты понимаешь, что происходит?», а в ответ слышал вовсе не то, что хотел услышать — нет, такого не было. Вся моя аудитория и мои друзья из России либо уехали оттуда, либо с пониманием относятся к ситуации, сидят тихонечко в стране и молятся на то, что скоро все изменится. Кто-то из моих российских друзей выходил на митинги против войны и их задерживали. Все люди, с которыми я общался, — понимают, что происходит, сожалеют в первую очередь как граждане и чувствуют на себе ответственность и то бремя, которое растет с каждым днем. Но, к сожалению, эти адекватные и проснувшиеся люди количественно в меньшинстве. В противном случае весь ужас, что творит Россия, уже давным-давно бы остановили.
— Как думаете, почему столько артистов, которые родом из Украины и которые многие годы работали и продолжают работать в России, сейчас молчат? Как относитесь к тем российским артистам, поддержавшим войну?
— Давайте с конца. К тем артистам, которые поддержали войну, у меня нет никакого отношения. И, кстати говоря, никогда не было. Все те, кто сейчас поддержал войну, никогда не были в поле моего интереса, я абсолютно никак не был замотивирован обращать на них внимание. Почему артисты молчат? В самом вопросе уже заложен определенным образом ответ — они работают в России, в какой-то степени зависят от финансовых и других мощей этого государства. Я не берусь их никак оправдывать и искать причины, почему они молчат. А возможно, они применяют тактику «молчание — золото» и не понимают, что эта тактика здесь не подходит. На войне не может быть «тактик» и полутонов, здесь может быть только «позиция». Сейчас музыка не может быть вне политики, молчанием ты поощряешь убийства.
— Вы продолжите петь на русском языке?
— В моем репертуаре появится гораздо больше песен на украинском языке.
— Расскажите про свою Masterskaya (украинское музыкальное издательство, основанное Иваном Дорном — Прим. ред).
— Ребята из Masterskaya создали целый волонтёрский штаб — развозят еду всем нуждающимся, медикаменты, связываются и настраивают свою сеть для закупок нужного. При этом они еще успевают записывать и выпускать музыку. Я ими очень сильно горжусь. Сейчас мы говорим о том, чтобы организовать свой спот, в Европе. Полноценные продакшн-румы, куда смогут приехать украинские музыканты, выражаться, записывать и творить. Сейчас крайне важно дать условия для культуры, чтобы артисты могли писать историю и транслировать всё, что переживает наш народ.
— Кто-то из Masterskaya ушел воевать?
— Мы делаем всё, что можем для победы. Я знаю точно, что все ушли волонтерить, помогают и обеспечивают надежный тыл. Все, что сейчас происходит, показывает насколько сильно важны все слои «фронтов» на войне — военный, волонтерский, информационный. Наша Mastersksya выбрала волонтерский, гуманитарный фронт, потому что в этом мы чувствуем себя как рыба в воде, в этом мы сильнее и полезнее всего.
— Как вы сейчас поддерживаете украинскую армию?
— Деньгами, верой, поддержкой, личным общением и благодарностью — это сейчас важнейшее, что можно сделать. Мы планируем организацию благотворительных концертов для сбора помощи Украине. Очень много поддержки происходит от меня и моего окружения — мой друг детства Саша Хомяк сейчас в Украине и быстро организовался с режиссером Димой Авдеевым. Они создали склад и сделали из себя мощный волонтерский состав. Уже много чего купили и развезли — еду, лекарства, экипировку. И склады растут, размножаются ежедневно по всей Украине.
— Три месяца назад, в интервью Гордону, вы описали то, что тогда происходило на Донбассе с 2014-го, как «пи***ц». Есть слова, которые могут описать нынешнюю ситуацию?
— Нет слов. Как выразился наш президент в одном из интервью — «одни эмоциональные буквы».
— Самое страшное, что вы лично видели или слышали после начала войны?
— Я не хочу рейтинги выставлять и по шкале оценивать. Все, что происходит, — это страшно. Все, что происходит на земле, которую я люблю, среди людей, которых я люблю, все что происходит сейчас в Украине, — это все страшно, одинаково сильно страшно.
— Кого-то из близких вы потеряли?
— Я теряю знакомых ежедневно. И все они — потрясающие люди, на которых я всегда хотел отвести отдельное время, чтобы пообщаться и вдохновиться. Да, мы теряем этих людей. Их забирают в плен, их грабят, у них отнимают жизнь.
— Ваш тесть — заместитель директора по безопасности Чернобыльской АЭС. У вас есть с ним связь? Что он рассказывает о происходящем?
— Мы стараемся быть постоянно на связи с родителями, они в Славутиче. Они долгое время были без электричества, без поставок продуктов, без отопления, но сейчас все восстановилось. Там уже успели побывать российские войска и убить людей. Собственно, это мне рассказал тесть. Он говорил, что они всем городом вышли, когда пришли российские войска, и героически выпихивали их из Славутича просто голыми руками. Этому свидетельствует большое количество видео и постов в соцсетях. Мои родственники тоже выходили на этот митинг. Сейчас российские войска покинули город.
— Как вы думаете, когда закончится война, смогут ли россияне, белорусы и украинцы нормально общаться?
— Время покажет, возможно нам всем снова нормально общаться или нет. Сейчас на этот вопрос по-другому не ответить. Как вернуться хотя бы к довоенному уровню отношений, я не понимаю. То, что творит Россия с народом Украины и нашими жизнями, простить невозможно. Уйдут десятки лет на то, чтобы мы смогли хотя бы смотреть друг другу в глаза. Я не думаю о том, когда закончится война, я верю в то, что она скоро закончится. Что все проснутся, кому нужно проснутся, и все это остановится. Не хватает тут силы, между нами сейчас пропасть. Забыть и простить Бучу невозможно.
— Что бы Иван Дорн сказал украинцам?
— Я бы сказал украинцам, что мы сильнейшая нация, мы сильнейшие люди. Мы самые свободные люди из всех, кого я знаю. А я много по миру поездил. И сейчас — я не видел такого единства за все 30 лет независимости. Я горжусь и люблю свой народ. Я люблю культуру Украины, я люблю природу Украины, я люблю свою родную землю. И мы победим.
— Что бы Иван Дорн сказал белорусам и россиянам?
— Я хочу, чтобы люди в Беларуси и России не принимали участия в этой войне. Я хочу, чтобы они услышали, что таким образом они помогут сохранить суверенность страны, которая соседствует рядом с ними. И которая прошла через большую длинную историю. И которой еще суждено пройти очень много, и с которой вам еще предстоит переплетаться в будущем. Все, конечно, время расставит на свои места. Просто так хочется, чтобы в будущем эти переплетения были без крови. И это все зависит от народов Беларуси и России. Я хочу, чтобы никто не участвовал в этой войне, чтобы они (белорусы и россияне. — Прим.Ред.) делали все возможное, чтобы ее остановить. Я думаю, что у них ко мне за это время сложилось большое доверие. И вряд ли они думают, что я заблуждаюсь в мотивах этой войны и в реальных оценках происходящего. Нет. Остановите, остановите эту войну. Мы свободные. А вы любите свободу? Так поборитесь за нее. Два тирана б***ь, два диктатора, которые управляют массами людей. Покажите, что вы не просто массы, а думающие, умеющие мыслить люди. Я тут могу бесконечно говорить… Остановите войну.