В последние два года белорусская пропаганда стала более агрессивной и местами даже жестокой. Тех, кто не поддерживает Александра Лукашенко и его политику, там называют то «фашистами», то «нацистами» — будь это иностранные политики или белорусские граждане, на налоги которых существуют и государственные медиа, и органы власти. А вместо того, чтобы выступать за мир, как часто заявляется накануне 9 мая, незадолго до начала войны работники госСМИ порой открыто призывали напасть на Украину. Что за метаморфозы произошли с белорусской пропагандой и как так получается, что ей, как будто никто не верит, но есть люди, поддающиеся ее влиянию? Об этом мы поговорили с медиаэкспертом Павлюком Быковским.
«В 2020 году люди оказались закрытыми в своем информационном пузыре»
— Как за последние два года изменилась пропаганда в Беларуси?
— Давайте для начала разберемся с понятием. В понимании обывателя чаще всего под этим определением понимается то, что специалисты называют черной пропагандой. Она распространяет информацию иногда полностью ложную, как правило, с целью контроля за мышлением, поведением своей целевой аудитории через воздействие на эмоции и разум людей. Делается это для того, чтобы подтолкнуть к какому-то решению, причем не обязательно полезному.
Когда государство полностью или частично контролирует пропаганду, то продвигает через нее свою картину мира. Но в 2020 году, во время первой волны коронавируса, власти столкнулись с проблемой: появилось два разных нарратива. Российские телеканалы, которые в Беларуси частично контролируются властями (например, «РТР-Беларусь» или «НТВ-Беларусь»), говорили, что коронавирус — это страшно, что нужно от него спасаться и что есть необходимость введения локдауна. Это сталкивалось с другой картиной, которую транслировали собственно белорусские телеканалы, и что было видно на улице — якобы это не такая большая проблема. Такое противоречие вынужденно расшатывало мнения людей. В результате многие вынуждены были прилагать усилия, чтобы понять, что происходит.
Все стало более сложным, когда начались протесты. На телеэкране картинки с улицы практически не было, но люди видели все своими глазами или в интернете. И если во время коронавируса выбор чаще делался в сторону того, чтобы остаться в состоянии комфорта, ничего в своей жизни не менять, то здесь было иначе — это мобилизовало сделать какой-то выбор и, возможно, присоединиться к большинству. Многие увидели, что тех, кому не нравится Лукашенко, много — возможно, большинство.
Все снова резко поменялось, когда государство стало активно вычищать альтернативные точки зрения, лишая аккредитации иностранных журналистов, задерживая и подвергая уголовному преследованию представителей независимых медиа. В такой ситуации люди оказались еще более закрытыми в своем информационном пузыре, чем в «мирное время», а белорусское общество — расколотым по нескольким линиям (коронавирус, события августа 2020 года). Люди поддерживали себя тем информационным продуктом, что подпитывает их взгляды, мало доверяя тому, что рассказывали политические оппоненты.
24 февраля появился еще один раскол — война. Хотя белорусские пропагандисты и официальные лица уже с лета 2021 года говорили про «киевскую хунту», «нацистов», тем самым поднимая градус восприятия. На украинцев стали навешиваться оскорбительные ярлыки, подтягивающие воспитанные советской пропагандой стереотипы про Вторую мировую войну.
Если говорить про работу белорусских госСМИ в период войны, то вначале, помимо транслирования российских нарративов, были ссылки на украинские СМИ, например, в рассказе о том, как в Киеве люди прятались от бомбежек в метро (мы нашли пример, как АТН рассказывало об остановке поездов в киевском метро из-за боев на проспекте Победы — Прим. ред.). Потом украинские СМИ, как источник информации, исчезли — остался только поток из российских медиа.
Были и другие интересные вещи. После заявления украинцев, что белорусы якобы воюют на стороне России, Минобороны запустило серию роликов о том, что это неправда, а Лукашенко раз за разом стал повторять слова в духе «Мы не будем воевать, если на нас не нападут». Потом и это исчезло.
Следом в белорусских госСМИ стали рассказывать удивительные вещи, из которых получалось, что война шла на Донбассе, а беженцы в Беларусь шли из Киева и Чернигова. Картина получалась неполная и противоречивая. Но люди, выступающие в роли журналистов, делали вид, что не замечали этих противоречий. Когда стало понятно, что невозможно молчать о том, что война идет в районе Киева, акцент делали на «хороших» и «плохих» беженцах: первые бежали к нам и в Россию, а вторые — в Польшу и другие страны Европы.
В конце-концов война вообще перестала быть основным сюжетом. Вместо этого стали больше говорить о внутрибелорусских проблемах и о том, что мы хотим мира. Интервью Александра Лукашенко Associated Press, как видим, тоже направлено на то, что, оказывается, мы всегда боролись за мир.
«Мы можем задуматься и изменить свои взгляды. Но, как правило, люди не хотят этого делать»
— Как так выходит, что часть общества верит пропаганде?
— С одной стороны, казалось бы, что таким кульбитам пропаганды нельзя верить, как человеку, который все время меняет показания. Но она работает, потому что всегда будут люди, готовые найти подтверждение тому, во что они изначально верят, и не воспринимать то, что не вписывается в их картину мира.
Но сами противоречия не значат, что пропаганда бросается из стороны в сторону — скорей, запускаются разные векторы, порой противоречивые, но в итоге в сознании людей остается, например, «Александр Лукашенко с самого начала говорил, что он против войны». Хотя, если посмотреть внимательно, сначала главным подавалось, что мы должны защитить мир, потом — что предоставили площадку для переговоров, а сейчас, оказывается, мы вообще просто за мир и против войны. Как говорят социальные психологи, чаще всего люди готовы находить объяснения и оправдания себе, своим действиям и той стороне, которую они представляют.
— Получается, несмотря на явные противоречия, посылы и заявления пропаганды, вызывающие вопросы у критически настроенной аудитории, у кого-то пользуются доверием, потому что ложатся на благодатную почву?
— Люди в принципе не любят то, что противоречит их картине мира. У каждого из нас есть свое представление о том, что хорошо, а что плохо, кто прав, а кто — нет. Когда вдруг оказывается, что у того, кого мы считаем правым, есть пятна на солнце, а тот, кого считали неправым, — не всегда людоед, то мы можем задуматься и изменить свои взгляды. Но, как правило, люди не хотят этого делать, потому что «вдруг все эти годы я все оценивал абсолютно неправильно и понес большие жертвы за то, что того не стоило». Это, конечно, не проговаривается.
— Есть стереотип, что не такое уж большое количество белорусов рискует оказаться под влиянием пропаганды. Так ли это?
— Под влиянием может быть больше людей, в том числе те, кто лично не смотрит телевизор. У многих прогрессивно настроенных людей есть убеждение, что никто сейчас не смотрит телевизор и не подвержен пропаганде. Но когда государственная пропаганда запустила миф о том, что литовцы, поляки и латыши побежали в Беларусь за солью и гречкой, то он сработал на многих, в том числе тех, кто не смотрит телевизор.
Почему? Пропаганда строится не только полностью на выдуманных фактах, но и настоящих. Она может найти примеры людей, которые приехали к нам за покупками (думаю, в первую очередь, не за солью, а за бензином). А мы знаем, что дефицит в истории уже бывал. И вот в нашу голову как будто вставляется флешка с набором фактов — и программа в нашей голове знает, что с ней делать. Дальше мы сами все додумываем.
Кроме того, то, что раньше считалось слухами и сарафанным радио, осталось в социальных сетях. Есть специально обученные люди, которые запускают всякого рода слухи, влияющие на общественное мнение. То есть пропаганда использует и социальные сети, и межличностное общение, и мероприятия (не секрет, что человек в группе людей часто начинает чувствовать то же, что те, кто стоит рядом, больше подвержен эмоциям толпы, чем логическому мышлению).
«Беларусь нарушила свой информационный суверенитет и синхронизировалась с российской пропагандой»
— В период войны белорусская пропаганда работает как военная. При этом Минск заявляет, что Беларусь не участвует в войне. Зачем тогда сотрудники госСМИ говорят то, что говорят?
— У нас есть Концепция информационной безопасности, где говорится, что для целей сохранения национальной безопасности и невовлечения Беларуси в конфликты, страна, с одной стороны, контролирует свое информационное пространство, с другой — не ввязывается в чужие информационные споры.
Как видим, Беларусь нарушила свой [информационный] суверенитет. Один из моих коллег говорит, что инфраструктура белорусской пропаганды была захвачена российским агрессором. Мне же кажется, что тут совпали представления о прекрасном у российского и белорусского правящих режимов и наши госСМИ в этот момент стали транслировать российский нарратив, чаще всего никак его не разбавляя.
Есть такое понятие как милитаризация сознания. Ее всплески были в августе 2020 года, когда Александр Лукашенко рассказывал, что вражеская Польша пытается под шумок протестов отобрать Гродненскую область и нужно защитить Союзное государство. Но тогда это не воспринималось всерьез. А вот после кризиса беженцев и когда западный мир стал говорить, что Россия собирается напасть на Украину, такого рода заявления стали выглядеть более весомо. Не то чтобы в них верили, но появлялись мнения, что дыма без огня не бывает, что натовские войска и правда почему-то скапливаются у наших границ и мы должны защищаться. Был момент, когда телеведущая говорила, что будет гордиться своим сыном, когда тот «встанет на защиту своей родины». Не говорилось, что это за война будет или кто на нас нападет, но так поднимали градус.
У белорусского народа есть глубокий нарратив: абы не было войны. А сейчас нам рассказывают, что война, может быть, это не так плохо. Кроме того, что это необычно для белорусской пропаганды, но еще и подпадает под статью Уголовного кодекса о пропаганде войны.
В целом ее направление сильно поменялось. До 2020 года дегуманизация противника [власти] в ней встречалась очень редко. Потом это появилось сплошь и рядом, но касалось оно белорусского населения. А сейчас появился враг за границей, причем это тот, кто раньше был другом и вторым после России торговым партнером Беларуси.
Не думаю, что это именно белорусская сторона включила военную пропаганду, но она синхронизирована с российской (точно это сделавшей), которая включила логику оправдания своей агрессии в духе «Мы только защищаемся», как это делали все агрессоры в XX веке.
— Как понять, что какое-то сообщение в медиа или сюжет на телевидении — это пропаганда? И как человек может ей противостоять?
— Если новость затрагивает вас эмоционально, очень часто значит, что с ней что-то не так. Чаще всего это связано с яркими кадрами, заголовками, в которых объяснено, кто хороший, а кто плохой. Когда мы видим, что затронуты эмоционально, то лучше размагнититься и попробовать оценить, что на самом деле произошло. Можно почитать ту же новость в другом источнике, сделать перерыв и вернуться к ее обдумыванию через какой-то промежуток времени.
Чаще всего манипуляции срабатывают, когда у нас ограничено время для того, чтобы провести оценку полученной информации. Собственно, именно это используют мошенники. Пропаганда — это то же мошенничество. Нам могут показывать быстрый набор картинок и подсказывать, какая реакция на них у нас должна быть или кого мы должны поддержать. Поскольку телевидение воспринимается пассивно, то там такого рода вещи срабатывают.
Еще один из важных факторов, на который стоит обращать внимание, это когда картинка, которую нам показывают, не совсем адекватно сопровождается закадровым голосом. В итоге нам может казаться, что мы своими глазами видели то, о чем нам рассказывал голос, показывая при этом все что угодно.
Одна из целей пропаганды — заставить нас что-то делать. Следует подумать, действительно ли хотим того, что приходится делать, познакомившись с этим фактом.
Важно помнить, что новостные журналисты не должны использовать ярлыки. А если это делается, то, очевидно, это пропаганда. Нужно также обращать внимание на репутацию авторов и изданий.
Я не могу дать точный рецепт, как ей противостоять. Но я бы призвал к тому, чтобы включать дополнительную бдительность, как только вы сталкиваетесь с тем, что влияет на ваши эмоции.
— Какие есть инструменты, позволяющие вывести человека, например, родственника, из-под влияния пропаганды или убедить его критически относиться к информации?
— Если мы можем построить мостик доверия между мной и вами как собеседниками, то обычно мы начинаем доверять и тому, что говорим друг другу. Чем дольше мы общаемся, тем лучше это работает. То есть если мы сможем наладить доверительное общение с человеком других взглядов, найдя общий язык по каким-то вопросам, не прямо противоположным его картине мира, то вполне возможно, что мы сможем изменить часть этой картины.
Когда мы счастливы или напуганы, менее критично воспринимаем то, что нам рассказывают. Это один из аспектов, который использует пропаганда, но это работает и в противоположную сторону.
Если убрать каналы коммуникации, которые подкармливают людей пропагандой, как это пытаются делать в некоторых европейских странах, запрещая российские телеканалы, то картина мира людей, подверженных ее воздействию, перестает поддерживаться, и они начинают сами пытаться разобраться в том, что происходит.
Чаще всего если вы рассказываете и приводите примеры того, как другая сторона врет, то критически настроенным людям это может понравиться, а вот те, кто думает, что их сторона права, скорее всего не воспримут эти аргументы — не увидят, не поверят, могут посчитать не убедительными. Но отчасти подобные вещи работают, особенно когда человек сталкивается с реальностью, которую полностью не может отрицать.
Не уверен, что борьба с пропагандой может дать стопроцентный эффект, но по крайней мере можно попытаться спасти людей, которые принимают неправильные, вредные для себя решения.