Когда началась война, Сергей Бабкин с семьей был в Харькове. Позже им удалось выехать за границу. Мы поговорили с музыкантом про то, чем он сейчас занимается в Европе, украинских националистов, русский язык, войну и будущее.
Сергей Бабкин — украинский музыкант и актер. Участник группы «5'nizza», за время сольной карьеры выпустил 11 альбомов. После начала конфликта на Донбассе в 2014 году давал концерты в России, за что подвергался критике на родине.
— Где вы сейчас находитесь и чем занимаетесь?
— Я в Германии. Играю благотворительные концерты, доходы от которых идут на помощь Украине. Если бы не получилось петь, пошел бы работать кем угодно. У меня уже был опыт и разнорабочим, и официантом. Главное для меня — быть полезным моей стране.
Сейчас я в Мюнхене. С жильем помогла знакомая Мария Климовских. Она привозила нас с гастролями в Германию, организовывала наши концерты и спектакли. Ей позвонила Снежана (жена Сергея. — Прим. ред.), чтобы спросить: «Как дела? Какая обстановка?», а ответ мы услышали: «За минуту до нашего разговора мне знакомый немец сказал, что он отдал часть своего дома для украинцев, но есть еще три свободные комнаты. Теперь я знаю, кто там будет жить. Нажимайте на педаль и приезжайте сюда». Уже было легче, знали, где остановимся.
— Сколько уже удалось собрать денег?
— Благодаря сольным концертам мы отправили в Украину уже около 19 тысяч евро. Большая часть пошла в Харьков: больницы, лекарства, обеды, тактические аптечки. Сольно я выступал в Берлине, Гамбурге, Саарбрюккене, Нюрнберге. И буду продолжать. Также, когда приехал в Германию, у нас собралась небольшая команда. Мне написала Елена Кравец (комедийная актриса, участница «Квартал-95». — Прим. ред.): «Сережа, мы ищем артистов, которые выехали. Есть комики, есть Alina Pash, Джерри Хейл, ты, Димка Монатик. Давайте вместе будем играть групповые концерты: „Доброго вечора, ми з України“». Я, конечно, согласился. У нас уже было 9 концертов, мы собрали больше 2,5 миллионов гривен (около 81 500 евро. — Прим. ред.).
— Как вы выехали из Украины?
— Все по закону. Я отец трех несовершеннолетних детей, поэтому меня выпустили. Если бы детей было меньше, то остался бы в Украине. Есть отцы, у которых и четыре ребенка, но они никуда не поехали. Это выбор и позиция, которую я очень уважаю, преклоняюсь перед такими людьми. Но вообще с чего все началось? Харьков, 24 февраля, 4:50 утра, бах-бах-бах. Мозгом понимаю, что происходит, но сердце и душа сопротивляются. Что это может быть? Война? Нет. Нет. Нет. Но да. Это взрывы. Желудок начинает крутить, идет рвота, я в туалет. С организмом происходит жесть. Я такого никогда не чувствовал. У нас в гостях еще были родственники из Днепра. Они смотрят на нас, а мы со Снежаной на них.
Потом кто-то из родных говорит: «Мы поехали к себе, если что — ждем вас. Жилье есть, частный дом». Мы их провели, а потом я жене сказал: «Пойдем еще полежим». Часа не прошло, как все опять началось. Самый младший продолжал спать, а старшие проснулись. Мы им рассказали, что происходит. Потом опять тишина. Я решил, что поеду в город и возьму кофе. А там машины ездят, люди ходят, жизнь продолжается. Самое начало — еще никто не понимает, что происходит. Кофейни были закрыты, поэтому пришлось вернуться домой. Говорю Снежке: «Давай соберем тревожный чемоданчик, поставим в прихожей». А через 30 минут опять началась бомбежка. Мне показалось, что взрыв был очень близко с нашим домом. Быстро все собрались, прыгнули в машину с детьми и котами и поехали в Днепр.
Там жили в небольшом частном доме с родственниками, нас было 10 человек. Когда были сирены, прыгали в погреб, который мы оборудовали. Так было два дня. Потом мне знакомый военный сказал: «Не надо спускаться по каждой сирене. Поверь, ты поймешь, когда нужно туда бежать». Так и жили до 11 марта. Потом уже начало прилетать в Днепр, и я понимал, что дурею в этих стенах, нужно было куда-то ехать.
Мы добрались до Кропивницкого. Поселились на ночь в гостинице. Только зашли — сирена. Мы бежим в ресторан, он находится в подвале. Там и сидели еще три часа. Потом заселились в комнату, а в 4 утра опять сирена. Мы неспешно начали собираться. И тут как е****о, раза три. Совсем рядом. Я хватаю малого с кровати, все в подвал. Долго там сидели. Решил, нужно уезжать. И дальше у нас Винница, граница, Молдова, Румыния, Венгрия, Германия.
— Сколько границу проходили?
— Нам повезло, мы попали, когда не было больших очередей, поэтому стояли не очень долго. Наши пограничники меня узнали, мы сфоткались, они сказали: «Сергей, только возвращайтесь домой».
— Вы для себя определили момент, когда это произойдет?
— Мы когда договорились на интервью, я подумал, что ты про это спросишь. Начал размышлять. Первое — должен умереть Путин. Весь мир про это знает. Он в гробу. Хороший знак. Можно собирать вещи и готовиться к отъезду. Второе — заговор или бунт в Кремле. Прекрасный сигнал.
— А думали оставить семью в Германии и вернуться назад?
— Конечно. С самых первых дней, когда еще в Днепре был. Я не мог нормально жить. Думал, что занимаюсь не тем, чем сейчас нужно заниматься мужчине. Здоровому, с руками, с ногами. Не тем. Я же могу пойти на фронт. Но мне супруга говорила: «Успокойся, пожалуйста. Что ты там можешь сделать? У тебя с глазами беда». Когда уже оказался за границей, говорил себе: «Я выехал по закону, я один мужчина в семье, рядом трое детей, жена, ее мама и бабушка. Все нормально». В чем моя сила сейчас? Я могу помогать Украине, людям и армии своим талантом. Раньше как говорили: «Ой, какой хороший исполнитель, у вас такие классные песни, у вас такой красивый костюм». Это все фуфло. Сейчас я зарабатываю и отправляю все деньги на помощь стране: еда, оружие, лекарство. Понимаешь, это все благодаря песням из моего рта и головы.
Здесь к разговору присоединяется Снежана, жена Сергея.
— Хочу добавить. Сережа об этом не говорит. Но мне кажется, что это важно. В прошлом году у него было три больших операции на глаза. Врачи тогда прямо сказали: «Если ты за пару недель ничего не сделаешь, то тебе выключат свет навсегда». Взять ружье и пойти в тероборону или обучиться и оказаться в ВСУ — это хорошо, но резких движений делать нельзя, напрягаться тоже, много ограничений. И когда он мне сказал: «Я пошел». Ответ был такой: «Иди, но ты можешь ослепнуть. Как ты будешь помогать потом? Слепой Бабкин. Что ты сделаешь для страны?» Это был очень серьезный разговор. И еще. Нам в Instagram пишут: «Вы, наверное, 50% забираете себе с концертов». Мы сейчас живем в Германии на 340 евро социальной помощи на человека. Нам ее выдали один раз. Остальные все деньги отправляем в Украину.
— Сергей, вы из Харькова, как там относились к русскоязычным, притесняли ли кого-то?
— Я с рождения говорю на русском языке. В школе украинский прошел мимо меня. Единственную базу, которая у меня есть, получил в Институте искусств, где учился. У нас все говорили на том языке, на котором удобно. Например, человек говорит на чистом, красивом украинском. Я с ним встречаюсь и говорю на русском. Человек мог спокойно перейти на русский и мы продолжали общение. И это нормально. Я 43 года живу в Харькове. Это какая-то запредельная фантасмагория о притеснении русскоговорящих. Есть люди, которые не умеют говорить на украинском. Им сложно перестроиться. Все нормально.
Я в институте потихоньку начинал писать на украинском. Например, песня «Я не той». Человек, который хорошо знает наш язык, может сказать: «Здесь какие-то странные конструкции, так никто не говорит». Но для меня это было счастье — я написал песню на украинском! И их становилось все больше и больше. Сейчас говорить на украинском — это позиция. В первую очередь ты заявляешь сам себе: «Сергей, ты украинец». Мне хочется полномасштабно переходить на украинский и как можно чаще его использовать в жизни. Но говорить — не мыслить. На русском я думаю. В украинском пока еще много слов, которых я не знаю.
— Продолжите петь на русском языке?
— Я не буду гнать от себя мысли и строчки для текстов, если они будут приходить на русском. Может же получиться отличная песня. Я не буду говорить: «Так, стоп. Она же на русском. Давай, переводи на украинский». Я иногда так делаю, но только если песня на нашем языке звучит еще лучше. У меня есть песня: «Эй, Малый слетай в рашку, на верхушку, вбей Буратинам гвоздички в макушки». На украинском она бы так остро и злободневно не прозвучала. А главное так по-русски. Это же важно. Чтобы они там поняли. Зачем говорить: «Все, я перешел на украинский, больше никогда не буду говорить на русском». Не надо так. Тем самым ты показываешь: «О, смотри, Бабкин писал-писал на русском, а начал штамповать на украинском. Точно. Им нельзя. Их там унижают и притесняют. Какой бедняга». Будут мысли на русском — буду писать на русском. Но к украинскому языку у меня намного больше любви.
— Один раз украинские националисты сорвали ваш концерт, у других музыкантов были похожие ситуации. Какое у вас отношение к ультраправым?
— У каждого из нас есть моменты, когда чересчур. Я такого не люблю: ярость и фанатизм. Но сейчас, оглядываясь назад, я себя вижу среди тех людей, которые пришли тогда ко мне на концерт и говорили: «Извинись. Скажи, что Путин — *****, российское правительство — сволочи». Я сейчас себя вижу там. А тогда думал, почему эти люди такие агрессивные. Б**, ребята, оставьте меня в покое. Я песни пишу. Зачем вы меня смешиваете с г*****. Но сейчас я понимаю, за что они тогда боролись. Есть люди на разных этапах. Кто-то сразу включается и понимает, к чему все происходящее может привести. А кому-то нужно разогнаться. Я еще не понимал, что происходит. А со временем погружаешься, погружаешься и о********.
— Со стороны казалось, что исполнители побаиваются националистов.
— Был такой момент, что едешь на Запад Украины, а у тебя легкий мандраж, потому что понимаешь, что к тебе на концерт могут прийти. Когда это происходит, твое выступление срывают, какие-то крики вокруг, а ты стоишь в шоке. Конечно, это неприятно.
Но это опыт. Я прошел его. Сейчас у меня очень четкая и ясная позиция.
— Сейчас вы не думаете, что выступать в России после 2014 года, было ошибкой?
— Конечно. Мне досталось и я получил по заслугам. Не просто же так на меня тогда обрушились, они же не думали: «На кого нападем? О, Бабкин. Погнали. А-а-а-а-а. Иди на***, на*** твои концерты, пророссийский чувак». Есть реальный прокол украинца. Я получил отметочку. Думаю, что заслуженно.
— Зато теперь переделанный «Я солдат» чуть ли гимн ВСУ.
— Гимн — это очень громко. Но для меня это большая заслуга. Лично для меня новый «Солдат» — это гимн ВСУ.
— В Instagram вы написали: «Сегодня наши личные жизни исчезли как явление. Превратились в единую гражданскую цель. Полное сосредоточение на борьбе с рашизмом». Можете объяснить, что такое рашизм?
— Мы сейчас смотрим интервью с разным умными выходцами из России. Они давно поняли в чем дело. Евгений Киселев как-то сказал, что, когда Путин начинал свой политический путь, ему очень быстро создали образ бравого парня в СМИ. Путин понимал, как работают медиа, и решил все прибрать к своим рукам, а начал с захвата НТВ. Сейчас почти все СМИ по факту работают на одного человека — это рашизм.
Уничтожать страну, высасывая из нее весь ресурс и продавать его на экспорт, не строить свое государство, а существовать по принципу «пока я живу, все будет мне» — это рашизм. То, что люди живут в нищете, а его СМИ рассказывают про особый путь и великость, — это рашизм.
Кажется, что нас, здравомыслящих, мало, но нас много. И в России они есть. Но там десятки миллионов людей. От того, что народ не просвещают, не обогащают материально, закрывают их внутри страны — люди темнеют.
— В песне, которую вы выложили в Instagram есть строчки, где вы обращаетесь к людям из Кремля: «Лестно шепчут крысы, лижут попы, писи, фу, какая мерзость — преданность и верность». Вы думаете, что существует некий коллективный Путин или решение принимает только один человек, а спорить с ним нельзя?
— Первоначально она написана про одного режиссера из театра, где я работал. Он управлял театром 25 лет. Представь, он директор, худрук и главный режиссер. Все в одном человеке.
— Очень знакомая ситуация.
— Насколько талантливый человек. 25 лет все спектакли идут один в один. На ковер я часто тогда ходил. И получилось, что я писал про него, но вышло довольно объемно, поэтому можно отнести к кому угодно. В том числе и к Лукашенко, и к Путину. Это про всех них. Знаешь, такая детская песня, но очень хорошая. Когда ее сейчас пою, я прям вкладываюсь. Я убежден, что если не станет Путина и Лукашенко, то все изменится на корню. Никаких последователей не будет. Они одни. Все их приближенные спят и видят, чтобы их не стало. Это просто маски. Они лгут и боятся.
— Ваше отношение к Зеленскому изменилось?
— Мне был очень симпатичен этот человек и вся его команда, когда их только увидел на сцене. Потом мы познакомились. Я следил за тем, что они делают. Кайф. И потом он стал президентом. Наша семья голосовала за него. Сейчас я восхищаюсь им. Сколько всего Владимир Александрович сделал за эти 2,5 месяца! Восхищение и благодарность!
— Как вы думаете, настанет ли момент, когда россияне, белорусы и украинцы вновь смогут нормально общаться?
— Не знаю. У меня есть в Беларуси друзья. Их немного. Мне они дороги. Вся остальная страна мне неизвестна. Ведь связь — это люди. Чтобы ты любил страну, там должны быть люди. А домики и красоты — это прилегающая атрибутика. Это гарнир. Главное — человек. А с Россией? Не знаю. Может быть. Хотя нет, не знаю. Боль очень большая. Да, мы вернемся к мирной жизни, начнем заниматься своими делами, вновь любить, рожать детей, строить, но пока мы живы — все это будем помнить. И наши дети тоже не забудут. Я не хочу никаких отношений.
— Чтобы вы сказали россиянам и белорусам?
— Когда?
— Сейчас.
— Каким россиянам и белорусам? Россиянам из Бурятии?
— Там живут разные люди.
— Мирным россиянам и белорусам я бы хотел сказать, что я знаю — вы прекрасно понимаете, что сейчас происходит, что сделали ваши страны, какой ужас они несут Украине. Я понимаю, в какой безвыходной ситуации находитесь вы. С такими вождями никогда ни одна страна в мире не могла спокойно существовать и развиваться. Радует, что мало диктаторов доживали свою жизнь. Они плохо заканчивали. А после падения диктатора страна начинала расцветать. По чуть-чуть, потихонечку начинала приобретать облик здоровой, розовощекой, не бледной кожи. Когда началась война, единственный кто мне позвонил из России — мой товарищ. Он долго плакал. На что я ему ответил: «Вы в капкане. Это ваш выбор, это ваш путь. Терпение. Надежда. И вера в лучшее». Можно, если осторожно, что-то пытаться менять. Соединиться в этом порыве с другими людьми и расширяться. И так на теле всей страны зарубцуются все раны. Моя вся родня из России, но мне никто не позвонил и не написал за это время. Вот так.
