Последовавшие за протестами 2020 года репрессии со стороны властей затронули и сферу культуры. Наиболее известной стала история с разгромом главного театра страны — Купаловского. Однако похожие события происходили и в регионах. Актриса Ирина Купченко на протяжении десяти лет играла в Гродненском драмтеатре, а также развивала независимый театральный проект, со спектаклями которого выступала в Минске и Гродно. Столкнувшись с фактическим запретом на профессию после выборов 2020 года, она уехала жить в польский Гданьск. В интервью блогу «Отражение» Ирина рассказала о проблемах региональных театров до и после 2020 года, работе в Польше таксисткой, странных пассажирах и случаях за рулем, а также первых шагах по созданию собственного театра за границей.
«Арендодателям сказали: хотите получить штраф — можете продолжать сотрудничать с Купченко»
— Вашим директором в Гродненском областном драматическом театре был депутат Совета Республики, полковник запаса Игорь Гедич. Каким он был на своем посту?
— Как ни странно, он старался. Шел с актерами и сотрудниками театра на контакт, приглашал режиссеров, когда мы говорили, что пора что-то менять. У Гедича все было «по закону». Планы выполнялись. А что еще надо?
Но искусство и культуру нельзя разложить по полочкам, высчитывать их по формуле. Речь идет о более тонком уровне восприятия. А у Гедича его, к сожалению, не было. Для него было нормой, что из Санкт-Петербурга приезжают танцовщики и выступают на сцене Гродненского театра полуголыми. Наши артисты смеялись, называли их стриптизерами. Это пример, когда люди не понимают, чем профессиональный театр отличается от самодеятельного.
Возможно, Гедич мог бы научиться, если бы рядом с ним был амбициозный художественный руководитель. Но такого тандема не получилось. Да и в целом запала, энергии и желания развивать театр, к сожалению, не ощущалось. Спектакли выпускались по плану, но были одинаково «неинтересны». Между собой мы говорили, что наш коллектив застрял в 1970-х — 1980-х, остался на уровне любителей Бродского (смеется).
А то, как поступил директор с артистами и сотрудниками, уволив их, доказывает лишь то, что он ничего не понимает в театре. Это, мягко говоря, несправедливое решение напоминает нам, что он винтик системы, а не руководитель творческого коллектива. Театр не может не отражать действительность. В белорусском государственном театре это запрещено.
— Уровень театра стал причиной для ухода?
— Да. Мне в общем не нравилась политика региональных театров. Общалась с коллегами и поняла, что практически везде аналогичная ситуация. Белорусская культура в целом развивалась не так активно, как хотелось бы. Государство выделяло на нее не так много средств и не уделяло должного внимания. Но в региональных театрах с этим была совсем беда.
Конкретно в гродненском драмтеатре руководство все устраивало. Им казалось, что коллектив на должном уровне. Нам не давали возможности хотя бы ввести современные нотки в постановки. На закупку современной аппаратуры, чтобы улучшить техническое качество спектаклей, не было денег. Режиссеры «со стороны» вроде бы приглашались, но крайне редко. Да и «свои» относились к ним с ревностью.
В какой-то момент поняла, что еще даже не достигла достойного результата в профессии, а уже начала деградировать. Последней каплей стала ситуация, когда выходила на поклон на одном из спектаклей, и поняла, что чувствую стыд. Это ощущала не только я. Поэтому ушла, чтобы двигаться дальше.
В театре я отработала десять полных лет. Когда приняла решение уволиться, меня не отпустили — сказали, что нужна. Дождалась окончания контракта, но затем отработала еще полгода по договору [подряда], выходила на разовые спектакли, чтобы за это время отдать свои роли другим актрисам. Окончательно ушла в марте 2020-го, еще до выборов.
— За вами уже после президентских выборов из театра ушли более десятка актеров.
— Важно напомнить, что они не ушли по собственному желанию. Актеры очень любили театр. Понимали, чем рискуют [выходя на протестные акции в 2020 году], но до конца никто верил, что это закончится увольнением.
Напомню, что тогда произошло. Осенью 2020-го двух актеров задержали на одном из митингов. Тогда коллектив в знак солидарности прекратил спектакль. Решение было общее. Актер Игорь Уланов вышел к зрителям и сообщил об этом. Именно его первым из театра и «попросили».
После этого последовали увольнения других актеров, игравших в этом спектакле. Затем часть труппы решила принять участие в забастовке, объявленной Светланой Тихановской. Тех, кто ее инициировал, тоже уволили. В том числе двух режиссеров: главного – Геннадия Мушперта и режиссера-постановщика Сергея Куриленко. За ними уволили актеров. Всего – 14 человек.
Уже после Нового года уволили еще и актрису Оксану Пликус. Ее «вели» на заслуженную артистку, мы все были уверены, что она получит это звание. Не продлили контракт и балетмейстеру Виктории Бальцер, которая в качестве хореографа работала над многими спектаклями. Мне кажется, она была единственным человеком в Гродно с классическим балетным образованием.
У многих уволенных были дети, найти работу в региональном городе творческому человеку сложно. Каким бы ни был театр, это была платформа для зарабатывания денег.
— Вы пытались создать альтернативные проекты?
— Во время увольнения ребят я всегда была с ними рядом. Мы успели показать выжимки из наших спектаклей во дворике Центра городской жизни (частная образовательно-культурная площадка в Гродно, созданная журналистом Павлом Можейко; ликвидирована властями в мае 2021-го. — Прим. ред.). Правда, показ проходил на фоне автозаков. Затем был показ в самом помещении Центра, также мы сделали проект «Нерасстраляная паэзія», посвященный жертвам репрессий 1930-х. Руководство Центра помогло нам реализовывать свои идеи, когда болело, когда хотелось говорить.
А еще до выборов я пыталась развивать свой проект «Театр без названия». У нас было два спектакля. Один из них — «Солнечная линия» — мы ставили с актером Купаловского Иваном Трусом. Показывали его в Минске, а также в гродненском ночном клубе — для этого ставили на танцполе стулья и делали партер, удлиняли сцену и создавали таким образом атмосферу настоящего театра.
[После августовских событий 2020-го] Ваня уехал в Петербург, я собиралась ввести в спектакль другого актера — кстати, уволенного из местного Театра кукол. Но моим арендодателям позвонили из горисполкома и сказали, что гастрольные листы (документы, необходимые артистам для легальных выступлений в Беларуси. — Прим. ред.) не подписаны. Мол, они не давали разрешение на показ спектакля. Мы стали собирать паспортные данные, чтобы все-таки сделать эти листы, но в горисполкоме сказали арендодателям: если вы хотите визита «гостей», а затем получить штраф, то можете продолжать сотрудничать с Купченко. Мне [арендодатели] сказали: «Ты же понимаешь». И я ответила: «Понимаю».
Это было весной 2021 года, и тогда я окончательно поняла, что не смогу развиваться и вести какую-либо деятельность в Беларуси. То, от чего я бежала, из-за чего ушла из Гродненского драматического, стало реальностью: белорусский театр начал превращаться в какую-то самодеятельность. Мы прекрасно понимаем, что происходит с Купаловским и другими коллективами. На места уволенных приходят другие артисты — скажем так, с меньшим опытом и пониманием театра. От этого стало совсем грустно. Все это наложилось на мои внутренние страхи — и я решила уехать.
— Ваши коллеги из Гродненского театра уехали еще раньше. Почему они не объединились как «Купалаўцы» (ушедшие артисты из труппы Купаловского театра создали новый проект, в котором показывают спектакли как офлайн, так и онлайн на YouTube и других площадках. — Прим. ред.)?
— Из уволенных Гродно покинули не все. А те, кто уехал, перебрались в разные места. Некоторые — в Польшу: одна актриса в Варшаве, другая — в Белостоке, в том же городе режиссер Сергей Куриленко и его жена, актриса Валентина Харитонова. Не все из уехавших остались в профессии. Да и в целом между собой... они не все общаются. В общем распалось все совсем. Так вышло, что в силу характеров, разного видения и понимания театра, общих работ и идей у них быть не может. А работать словно лебедь, рак да щука, когда каждый тянет на себя, не стоит.
«Выходишь в город или в магазин — от 40 до 60% говорят на русском, иногда даже больше»
— Почему вы уехали именно в Гданьск?
— Изначально я собиралась ехать с гродненскими ребятами в Вильнюс. По ряду причин отказалась — думала, приеду попозже. Но не сложилось. Визу в Польшу получилось сделать быстрее и легче, чем в Литву. А в Гданьске уже были друзья по прошлой театральной жизни: актер, ушедший из театра вслед за мной, а также актриса, с которой мы здесь недавно создали детскую сказку. Но это случилось только спустя полгода после переезда. А тогда я уезжала с четким пониманием, что на первом этапе буду работать в такси. Да и средства, накопленные в Беларуси, очень быстро закончились
— Почему именно такси?
— Я люблю водить и чувствую себя за рулем уверенно. Мне это казалось приключением, которое подойдет и для состояния души, и для зарабатывания денег.
К тому же у меня нет опыта другой работы или знания языков. В теории я могла бы заучить монолог на польском и показаться в местном театре. Но приехала в разгар пандемии — все показы были отменены. Да и не знала на этом языке ни слова: ни «здравствуйте», ни «до свидания», ни «извините». У меня был очень сильный внутренний протест, я очень долго не хотела учить язык. Проблема была не только с польским. Я не могла принимать красивые виды, архитектуру Гданьска, которая мне очень близка. Мне говорили: «Как же так, ты же живешь у моря!» А я как-то закрылась и не разрешала себе влюбляться в эти красоты.
— Как вы работали в такси, не зная польского?
— Извинялась за уровень знания языка, но пыталась общаться. Меня обычно спрашивали, не из Украины ли я. Я рассказывала о Беларуси, отвечала на их вопросы.
— В итоге вы выучили польский?
— Наоборот. После того, как ушла из такси, ежедневная языковая практика исчезла, и я забыла напрочь все. Общаюсь с белорусами, [в моем окружении] здесь очень много русскоязычных. Выходишь в город или в магазин — от 40 до 60% говорят на русском, иногда даже больше.
Но постепенно пришла к выводу, что неправа. Последней каплей стала новость с родины: передали, что мной интересуется милиция, и в Беларусь лучше не возвращаться. Поняла, что должна какое-то время пожить здесь, а значит интегрироваться. В конце концов я должна уважать культуру страны, которая меня приняла, и знать ее язык. Это даже как-то неприлично.
— Вернемся к теме такси. Как вы туда устроились?
— Проблем с языком не возникло. В бюро [по трудоустройству], куда я пришла, работала женщина-украинка, которая все переводила. В принципе в такси работает много своих, белорусов. Есть приложение на русском языке. Для работы на арендной машине требуется наличие водительского удостоверения со стажем не менее двух лет, а еще справка, что я не судима на территории Польши и не нахожусь в розыске. Также необходимо пройти психологические тесты.
— Сколько вы зарабатывали?
— Однажды за неделю получилось заработать 1400 злотых (около 330 долларов). Но это было всего один раз. Были моменты, когда зарабатывала и 300 злотых (около 70 долларов) в неделю. Работала в самый нелегкий период, зимой: нет туристов, пандемия, праздники все закончились. Январь очень глухой месяц. А еженедельная сумма за аренду машины — 600 злотых (около 150 долларов). Хотя за счет такси, конечно, можно было жить — особенно, если работать ночами и больше, чем одну смену.
Случалось разное. Однажды везла наркомана. Он не захотел платить и ушел, не оставив ни копейки. Меня пытались перехитрить, обмануть. Как-то везла пьяную женщину, которая вдруг решила, что ее собака безумно больна. Возила ее в разные ночные клиники, откуда ее просто выгоняли. У нее не было с собой денег, она не хотела платить. Настояла, чтобы она вернулась домой, оставив в залог сумку. В конце концов она мне заплатила, оставила чаевых и даже купила гостинцев для родных — шоколадок и батончиков.
Пассажиры и замуж меня звали, и на свидания приглашали, и на кофе. Но был случай, когда подъехала по заказу к каким-то гаражным постройкам. А мне пассажир пишет: «Сука, сюда подъезжай». Для меня было достаточно увидеть первое слово, чтобы отменить заказ, развернуться и уехать.
Хотя положительных историй было куда больше. Возможно, я просто больше обращала на них внимание. Научилась выключаться, выстраивать стену между собой и пассажиром. Сначала очень часто приезжала и плакала на руле. Иногда от усталости, иногда от эмоциональных всплесков. Не только отрицательных, но и положительных. Со мной ехали разные люди со своей энергетикой. Я — человек впечатлительный и эмоциональный, реагировала на все. Особенно, когда их вопросы касались Беларуси и того, почему я здесь.
Чтобы не одолевала рутина, придумывала себе развлечения. Со знакомыми таксистами постоянно болтали, проверяли, кто сколько проехал за день. Представляла, что я — музыкант, навигатор — мои ноты, а я играю какую-то пьесу. Считала, кого я больше везу, девушек или парней. В общем, придумывала, как отвлечься, потому что мне было скучно.
«Как смотреть в глаза людям, которых могу назвать предателями?»
— Начало войны вы встретили еще за рулем?
— До 24 февраля я работала стабильно. В этот день первый заказ у меня был рано утром, но пришло сообщение в Telegram: «Война началась». Я ощутила сильный удар в районе грудной клетки. Высадила пассажира, прочитала новости и поехала домой. Потом заставила себя все же выехать на работу. Вторым пассажиром оказалась девушка. Ехали молча. Нон-стопом работало радио. Я слушала польскую речь, первые новости были об Украине. В какой-то момент зарыдала и не могла остановиться. На заднем сидении сидела полька, которая все поняла и зарыдала вместе со мной. На прощание взяла меня за плечо — очень мило, с пониманием. Пожелала всего хорошего, чтобы я держалась.
Скоро я ушла волонтерить. Люди, в частности белорусы, наша команда, организовались быстрее, чем государственные учреждения. Мы собирали помощь для Украины, распределяли ее, отправляли на границу и в саму страну с водителями, которые оттуда привозили людей. Помогали приехавшим с расселением, продуктами первой необходимости, одеждой. Лично я занималась поиском транспорта, логистикой. Несколько раз сама встречала и возила людей в центры помощи — делала это на машине такси, арендуя и заправляя ее за свои средства. А затем поняла, что больше не могу работать, и через полторы недели вернула автомобиль в парк.
— После начала войны отношение к белорусам в Польше поменялось?
— Пару заказов я еще выполнила, поэтому общалась на эту тему с несколькими людьми. Да, их отношение поменялось. Мне было сложно понять, почему еще вчера они с пониманием относились ко мне, возмущались Лукашенко, а теперь я видела их осуждающие взгляды. Таких человек было всего несколько.
С куда более яркими эмоциями я столкнулась во время работы волонтером. В нашем офисе висели украинский, польский и бело-красно-белый флаги. Украинка, которая принесла помощь, спросила: «Вы ведь белорусы?» В ее глазах было дикое непонимание. «Да, — ответила я. — Вы правильно думаете». «Вы же на нас нападаете», — ответила она. «Вы видите меня в Польше. Меня и других ребят-волонтеров, помогающих вашим согражданам. Вы видите своими глазами то, чем мы занимаемся. Власть не равна стране и народу», — сказала я. И она в ту же секунду поменялась в лице: «Ну да, ну да, вы такие молодцы, спасибо вам большое!»
— Чем вы занялись после ухода из такси и волонтерства?
— Снова занялась театром. Я ведь и ехала в Польшу, потому что мне запретили играть в Беларуси. Понимала, что больше без театра не смогу. Выбрала эту профессию, хочу в ней развиваться. Одна из местных инициатив предоставила для «Театра без названия» площадку, где мы можем показывать свои спектакли.
Я полтора года не выходила на сцену. За это время появляется синдром самозванца. Актер теряет себя, становится холодным, деревянным. И это страшно. Сто раз спрашиваешь у себя: не опозоришься ли, имеешь ли право выходить на сцену? Поэтому когда играла здесь взрослый проект, не стала называть его моноспектаклем. Придумала жанр монозарисовки, чтобы «прощупать» саму себя.
Кроме монозарисовки, мы показываем детскую сказку. Делали ее больше для заработка. Но даже здесь я увидела реакцию зрителей — слезы мам, которые подходили после спектакля и говорили, что вспоминали совместные походы с детьми в театры в Беларуси. Сейчас играем спектакли на русском языке. Несмотря ни на что, он остается интернациональным. Его понимают и белорусы, и украинцы, и русские, и даже некоторые поляки.
— Вы сознательно не хотите играть спектакли по-польски?
— Раньше я была гораздо эгоистичнее. Не думала о нашей стране, о каких-то глобальных вещах. Сейчас я мыслю другими категориями и очень хочу, чтобы все было не зря. Да, мы не в тюрьме, мы за границей. Но у нас тоже есть какая-то миссия. Я хочу сохранить для себя, коллег, для детей-зрителей любовь к нашей культуре. Поэтому в планах — спектакли на белорусском языке, музыкальный вечер, посвященный белорусской поэтессе Ларисе Гениюш.
Ведем переговоры с актерами из Минска, с режиссерами, ищем финансирование, чтобы создать здесь что-то приличное, качественное, профессиональное. Да и вообще я законченная оптимистка, поэтому надеюсь, что сколько веревочке не виться, все равно конец будет. Верю, что мы сможем вернуться и что-то изменить в культуре нашей страны.
— Представьте, что вы возвращаетесь в Гродно. Будете развивать свой проект или готовы вернуться в драмтеатр?
Сейчас сложно ответить на этот вопрос. Очень хотелось бы развивать культуру на государственном уровне. Но при том руководстве и людях, которые остались в Гродненском драмтеатре, конечно, нет. И это нет — категорическое.
Как стоять на одной сцене, как смотреть в глаза людям, часть из которых можно назвать предателями? Кто-то остался вынужденно — не гребу всех под одну гребенку. Но есть случаи, когда коллеги вели себя крайне неприлично.
— Насколько ваши доходы теперь сравнимы с заработками в такси?
— Это несравнимо. Сейчас я делаю только шажочки, ведь играю за донаты. Сегодня они есть, завтра — нет. Нужен постоянный репертуар, костюмы, реквизит. О доходах сейчас говорить очень рано.
— Где берете деньги на жизнь?
— Кроме театра, я преподаю онлайн ораторское мастерство. Если наберу группу для занятий офлайн, мне этого хватит [на жизнь]. Если нет — вернусь за руль. Сейчас в Гданьске много туристов, значит, работа есть. Но такси забирает все свободное время. Думала о трехдневной подработке для поддержания штанов (смеется). У меня есть опыт знакомого, работающего в таком формате. Если буду ездить больше, не смогу постоянно заниматься театром.
Хочется, пока я здесь, путешествовать, а не выживать. Решила, пока нахожусь в Гданьске, должна использовать все возможности по максимуму. Нужно наполнять себя, свой мозг, развивать эстетический вкус, чтобы потом использовать это в спектаклях для белорусов.