Осенью 1909 года в кабинет начальника московской сыскной полиции Аркадия Францевича Кошко ворвался пьяный студент. Лучшему сыщику Российской империи незваный гость сбивчиво поведал об очень странном происшествии, невольным свидетелем которого ему давеча пришлось стать. Все началось с того, что студент устроился секретарем к состоятельному инженеру Гилевичу. Условия хорошие, заработок отличный, но есть один нюанс: работодатель постоянно как-то нездорово всматривался в своего сотрудника, разглядывал его. Их рабочие отношения закончились так же быстро, как и начались. Во время командировки в Киев «патрон» и студент остановились в одном номере отеля. Начальник подарил секретарю свой старый пиджак и отправил спать. Посреди ночи студент тайком приоткрыл глаза и заметил, как его начальник пристально на него смотрит, а затем тот и вовсе подошел к чемоданчику и вынул из него пару длинных ножей. Секретарь вскочил с кровати и убежал, оставив подаренный костюм. Как позже выяснилось — не зря. Несколько недель спустя в комнате дешевой гостиницы Петербурга нашли обезглавленное тело в том самом пиджаке от «патрона». Жуткое преступление прогремело на всю Российскую империю, а раскрыл его (и много других запутанных дел) наш земляк Аркадий Францевич Кошко.
Мы продолжаем проект «Предки» — это цикл статей о людях, тесно связанных с Беларусью. Его герои — уроженцы нашей страны, чьи имена в свое время гремели на весь мир — и не всегда в хорошем смысле слова. От невероятных ученых и предпринимателей до гангстеров и основателей современного Голливуда. О них знают и помнят далеко за пределами Беларуси, а мы хотим, чтобы и на родине их не забывали. Истории «Предков» вдохновляют, удивляют, шокируют. Но неизменно вызывают интерес.
Аркадия Кошко многие беллетристы называют «русским Шерлоком Холмсом». Это не так. Во-первых, не русский. Родился Аркадий Францевич в деревне Брожка Бобруйского района Могилевской области. И хоть большую часть своей жизни он провел в Москве на службе Его Императорского Величества, а все равно наш, тутэйшы.
Во-вторых, это не Аркадий Францевич Кошко белорусский Шерлок Холмс, а Шерлок Холмс — это британский (и сильно распиаренный) Аркадий Францевич Кошко. Работали они примерно в одно и то же время, расследовали одинаково запутанные преступления, оба обладали незаурядным умом, смекалкой, прокачанной дедукцией, маскировались, внедрялись к убийцам и грабителям, пользовались услугами широкой агентурной сети.
Да, в карьере Аркадия Францевича не было дела о собаке Баскервилей, он не разгадывал шифра с пляшущими человечками, не дрался с архизлодеем Мориарти у Рейхенбахского водопада. Но и Шерлок Артурович не выводил на чистую воду мелкого воришку Ваську Смыслова, не придумал хитрой комбинации, чтобы задержать кучера Петьку, который стащил фамильные ценности барыни, не расследовал таинственного дела убитого и воскресшего инженера Гилевича, не находил украденного бриллианта с иконы Божьей Матери Рижского кафедрального собора. Кто вернул московской барыне ее пропавшего сибирского кота Альфреда «с этакими зелеными глазищами и огромными, пушистыми усами»? Нет, не Шерлок Холмс, не Эркюль Пуаро, не Ниро Вульф, не комиссар Мегрэ, не мисс Марпл и даже не Эраст Петрович Фандорин, а Аркадий Францевич Кошко. Рассказываем об удивительных приключениях нашего земляка.
«Кошко есть крайне бедного состояния»
Человек широкой души и благородных кровей Аркадий Кошко родился в январе 1867 года в имении Брожка. Тогда — Бобруйский уезд Минской губернии. Ныне — одноименная деревня в Бобруйском районе Могилевской области. Крестили мальчика в Могилевском римско-католическом соборе. Отец Аркадия Францевича был дворянского происхождения, до отставки трудился коллежским асессором (чин соответствовал званию майора сухопутных войск) и вроде как имел неплохое жалование, но через год после рождения сына вынужден был запросить в петербургской полиции так называемую «Справку о бедности»:
«Дано сие Францу Кошко на основании предоставленных им документов, что он, Кошко, есть крайне бедного состояния и потому воспитывать детей собственным коштом не может и никаких к тому средств не имеет, в чем полицейское управление с приложением казенной печати свидетельствует», — говорилось в документе, который до сих пор хранится в Центральном государственном историческом архиве Санкт-Петербурга.
Получив домашнее образование, Аркадий решил пойти по стопам брата и стать кадровым военным. В 17 лет юноша поступил в 5-й пехотный Калужский полк. Затем перешел в Казанское пехотное юнкерское училище, из которого выпустился три года спустя в чине подпрапорщика. Вернувшись в полк, Аркадий продолжил службу, но надолго там не задержался. Уже в 1888 году он в звании подпоручика подал прошение об увольнении со службы и был зачислен в запас.
После нескольких лет стабильной, прибыльной, спокойной, но невыносимо скучной и монотонной работы на железной дороге Аркадий Францевич с семьей переезжает в Ригу, где поступает на службу помощником участкового пристава в городскую полицию. Отсюда и начал он долгий и сложный путь по высокой карьерной лестнице уголовного сыска.
Рига. Эпидемия убийств весьма свирепого свойства
«В ту пору я был новичком в сыскном деле, а потому не без робости принял это назначение, — писал Аркадий Кошко в своих мемуарах. — Рига и тогда была крупным центром с весьма пестрым населением, особенно преобладали латыши и немцы, а следовательно, в борьбе с преступностью приходилось учитывать и их психологию, весьма своеобразную и мало схожую с русской. Судьба отнеслась ко мне строго и с места в карьер предъявила мне на разрешение ряд сложных задач».
В первые же месяцы службы Аркадия Францевича в городе вспыхнула эпидемия убийств «весьма свирепого свойства». Первое тело нашли в центре города за православным собором. Убитым оказался 17-летний гимназист Детерс, сын местного богатого купца.
«Тело мальчика было истерзано: множество ножевых ран, поломаны ребра, сломан нос, выбит глаз; на шее кровоподтеки. Характерно, что изо рта убитого был извлечен кусок мяса, оказавшийся первой фалангой мизинца (одного из убийц. — Прим. ред.). Этот кусок мизинца, как и общий вид трупа, не оставлял сомнений в отчаянной самозащите убитого», — писал Аркадий Францевич.
Позже нашелся новый труп — вора-рецидивиста Ульпэ. У него был разбит затылок, а в оскаленных зубах торчала записка с текстом: «собаке собачья смерть». Примерно через неделю в пригороде убили извозчика, еще через несколько дней — дворника. Выйти на след преступника Аркадию Францевичу помог портсигар, который преступники забрали с тела убитого гимназиста.
Кошко отправил агентов в местные ломбарды и ювелирные магазины на поиски пропавшей улики. Вскоре ценную вещь нашли. Приемщик ломбарда вспомнил, что искомый предмет к ним принесла пухлая высокая женщина. Оказалось, что она была возлюбленной убитого вора Ульпэ, который при жизни входил в банду грабителей под руководством некого Озолиньша. Опасаясь, что преступники могут свести счеты и с ней, женщина все рассказала сыщику. Всех участников банды вскоре задержали, а вот с главарем пришлось повозиться.
Сыщики выяснили, что Озолиньш прятался за городом, и местные могли его предупредить, если нагрянут полицейские. Чтобы выяснить, где находится логово, Кошко вместе с помощником перевоплотились в скупщиков шерсти, которые весной часто ездили по латвийским селам и не вызывали подозрений у местных. Когда «скупщики» пришли к деду Озолиньша, тот не заметили подвоха и стал показывать свой товар.
Хозяин даже предложил гостям остаться ночевать. Те не возражали. В полночь Аркадий Францевич увидел, как из дома выбежала девушка и направилась в лес с корзинкой. Он проследил за ней и понял, что она несет еду к дереву, на котором прячется ее брат — преступник Озолиньш. На следующий день полицейские окружили дуб и начали его рубить. Вскоре Озолиньш крикнул, что сдается, и спустился к правоохранителям.
«Оказалось, что у убийцы было сооружено целое логовище в ветвях дуба, своего рода крепкий замок, обнесенный со всех сторон, так сказать, живым трельяжем. <…> Вся почтенная семейка была мною арестована и под конвоем привезена в Ригу. Таким образом, недельки через две после этого в моих руках находились не только главарь шайки, но и два видных ее члена, причем против каждого из них имелись веские улики», — вспоминал Аркадий Францевич.
Озолиньша приговорили к пожизненной каторге, но после четырех лет в Сибири он сбежал и вернулся в Ригу. Здесь он зарубил топором сдавшую его полицейским возлюбленную убитого им ранее рецидивиста Ульпэ. За это Озолиньша позже казнили.
Рига — Царское Село
Успехи Аркадия Францевича в Риге не остались незамеченными. Количество раскрытых дел росло, а сыщик стремительно продвигался по лестнице чинов: коллежский секретарь — титулярный советник — коллежский асессор. Вскоре его назначили начальником сыскной полиции Риги. На этой должности Кошко проработал пять лет, но в 1905 году подал рапорт о переводе. Решение было неожиданным для его коллег. Биографы считают, что на такой шаг нашего земляка вынудили пойти угрозы, которые ему поступали от радикалов-революционеров. По долгу службы Аркадий Францевич не занимался политическим сыском, но расследовал налеты на рижские банки, в которых принимали участие некоторые социалисты. Они, видимо, и передавали упрямому сыщику «пламенные приветы».
Вскоре Кошко с семьей перебрался в Царское Село на должность замначальника полиции. Затем пересел в кресло помощника начальника Петербургского сыскного отделения. Здесь он с нуля создал широкую агентурную сеть, которая, как и в Риге, помогала ему раскрывать даже самые запутанные дела. В 1907 году Аркадий Францевич получил чин надворного советника и высокую награду — «золотые с цепочкою часы с изображением Государственного герба».
«Новый министр внутренних дел Петр Аркадьевич Столыпин быстро замечает неординарного сыщика и назначает его главой московского сыска», — писали авторы книги «Повседневная жизнь петербургской сыскной полиции».
Москва. «В первый год моего пребывания в Москве я чуть не сошел с ума от огорчения»
В 1908 году сыщик приехал в Москву. Город произвел на него удручающее впечатление: большой, шумный, опасный. В одни районы ходить было страшно, в другие — опасно, в третьи — противно. После градоначальника Анатолия Рейнбота, уволенного за казнокрадство, в Москве была ужасная криминогенная обстановка: уровень преступности был несоразмерно высок, количество нераскрытых преступлений зашкаливало. Как вспоминал Аркадий Францевич, дела он «застал в большом хаосе».
«Помню, что в первый год моего пребывания в Москве я на Рождество чуть не сошел с ума от огорчения. 27 декабря было зарегистрировано до шестидесяти крупных краж с подкопами, взломами, выплавливанием несгораемых шкафов, а о мелких кражах и говорить нечего: их оказалось в этот день более тысячи», — писал Кошко.
Бороться с преступностью Аркадий Францевич стал всеми доступными ему силами, благо подчиненных для этого хватало.
«Я решил произвести облавы. Частичные, мелкие облавы стали производиться чуть ли не ежедневно, но вскоре же опыт показал, что средство это недостаточно; действительно, преступные элементы при приближении незначительного наряда полиции частью благополучно скрывались, а если и попадались люди, не имеющие права жительства в столицах, то, будучи отправлены на родину этапным порядком, вскоре бежали оттуда и вновь появлялись в Москве, где и пребывали до следующей поимки. Этот своеобразный „перпетуум мобиле“ приводил меня в отчаяние. Но, не имея возможности осилить его, я прибег к паллиативному средству: если не в моих силах было устранить этих мошенников раз и навсегда из Москвы, то я мог все же на горячее праздничное время их обезвредить. Для этого нужно было, чтобы в праздничные дни эти нежелательные элементы находились бы либо на пути следования к своему местожительству, либо в самом местожительстве, наконец, в крайнем случае, на обратном пути в Москву, словом — только не в самой Москве. Этого мне удалось достигнуть с помощью грандиозных облав», — описал свои методы сыщик.
«Генеральное сражение российским мошенникам» Кошко давал три-четыре раза в год. Даты облав он заранее никому не сообщал — даже своим подчиненным, чтобы избежать утечки. В намеченный день он собирал в одном месте сотни московских правоохранителей под предлогом ознакомления с каким-либо новым циркуляром или для получения общих указаний по очередному сложному делу. Когда все были на месте, начальник запирал двери и оглашал облаву.
«После этого никто из них уже не только не выпускался из помещения, но им строжайше запрещалось даже разговаривать по телефону. В состоянии „арестованных“ они пребывали до ночи, то есть до самого начала действий», — делился Кошко.
Затем полицейские выдвигались в назначенную точку, оцепляли злачные кварталы и проверяли дом за домом, квартиру за квартирой, комнату за комнатой. По воспоминаниям Аркадия Францевича, во время облав практически всегда обнаруживалось краденое, находились разыскиваемые. Нарушителей задерживали и отправляли под арест.
«Приведенные в участки поились в 6 часов утра горячим чаем, каждому выдавался фунт хлеба и кусок сахару. На следующий же день им распределялось тюремное белье, обувь и одежда, и, согретые, одетые и накормленные, люди препровождались в сыскную полицию, где мы и приступали к выяснению личности каждого. <…> Предпраздничные облавы дали прекрасные результаты, и помнится мне, что на четвертый год моего пребывания в Москве была Пасха, не ознаменовавшаяся ни одной крупной кражей. Рекорд был побит, и я был доволен», — похвалился в своих мемуарах сыщик.
«Один агент, проверяя другого, в то же время подвергался и сам тайной поверке»
Жесткий контроль Кошко установил и за своими подчиненными. При нем в ведомстве была выстроена такая сложная система сдержек и противовесов, в которой все следили за всеми. При каждом полицейском участке Москвы состоял надзиратель сыскной полиции, имевший под своим началом трех-четырех постоянных агентов и целую сеть осведомителей, вербовавшихся из разных слоев населения района. Несколько надзирателей объединялись в группу, возглавляемую чиновником особых поручений сыскной полиции. Эти чиновники ведали не только участковыми надзирателями и их агентами и осведомителями, но имели и свой особый секретный пул агентов, с помощью которого контролировали деятельность подчиненных.
«Чиновники и надзиратели состояли на государственной службе. Агенты и осведомители служили по вольному найму и по своему общественному положению представляли весьма пеструю картину: извозчики, дворники, горничные, приказчики, чиновники, телефонистки, актеры, журналисты, кокотки и др. Некоторые из них получали определенное жалование, большинство же вознаграждалось хлопотами полиции по подысканию им какой-нибудь казенной или частной службы. К этому прибавлялись даровые билеты в театры, по железным дорогам», — писал Кошко.
Деятельность чиновников особых поручений — то есть надзирателей за надзирателями — контролировал лично Аркадий Францевич. Как? С помощью еще примерно двадцати секретных агентов, имена которых были известны только ему.
«Но для чего было создавать целую иерархическую лестницу в розыскном деле, где один агент, проверяя другого, в то же время подвергался и сам тайной поверке и наблюдению? Жизнь показала всю необходимость подобного метода. Например, бывали такие случаи: мне становилось известным, что в таком-то месте организовался притон-клуб, где всякие шулера жестоко обыгрывают в „железку“ доверчивых посетителей. Я отдавал приказ надзирателю соответствующего района пройти с ночным обходом в этот клуб и в случае обнаружения азартной игры — его закрыть. Надзиратель делал обход, но запрещенной игры не оказывалось. <…> Между тем жалобы продолжали ко мне поступать. Обходы надзирателя становились подозрительными, и я приказывал чиновнику особых поручений соответствующей группы проверить действия надзирателя. Иногда этот чиновник и обнаруживал злоупотребления, но случалось, что сведения чиновника совпадали с рапортом надзирателя, между тем жалобы на притон продолжались. Тогда я прибегал к своим секретным агентам и с их помощью обнаруживалась преступная корысть того и другого. Оказывалось, что надзиратель заблаговременно извещал хозяина притона о предстоящем обходе и, получая за это соответствующую мзду, делился с чиновником», — описывал свои методы работы с персоналом сыщик.
Дело о чудном, дивном, несравненном сибирском коте Альфреде
Несмотря на высокий чин, Аркадий Францевич всегда был накоротке с народом. В приемной при Московской сыскной полиции он поручил повесить плакат, в котором говорилось, что «начальник принимает по делам службы от такого и до такого-то часа, но в случаях, не терпящих отлагательства, — в любой час дня и ночи».
Причем принимал Кошко всех: и бедняков, и знать. Смогли бы вы сейчас без предварительной записи зайти со своей проблемой лично к начальнику Главного управления уголовного розыска белорусской милиции? Вряд ли — застряли бы на КПП у входа в здание. А к Аркадию Францевичу можно было. Однажды этим воспользовалась вполне состоятельная москвичка, которую наш земляк в своих мемуарах назвал «психопаткой». Женщина ворвалась в кабинет главного сыщика страны около полуночи и заявила, что у нее пропал сибирский кот Альфред. От такой наглости Аркадий Францевич «разинул рот и вытаращил глаза». Вот как он рассказал об этой встрече в своей книге:
— Ах ты, дурища этакая! — подумал я, но не успел произнести слова, как моя странная посетительница затрещала безудержно, безнадежно, не переводя дыхания.
— Да, господин начальник, чудный, дивный, несравненный сибирский кот, с этакими зелеными глазищами и огромными, пушистыми усами, — и дама, вытаращив глаза и надув щеки, постаралась изобразить всю красоту пропавшего кота.
— Послушайте, сударыня, неужели вы думаете, что у меня есть время заниматься подобными пустяками? Сделайте ваше заявление в моей канцелярии, и меры к розыску вашего животного будут приняты.
— Ах, как вы можете, господин начальник, называть постигшее меня горе пустяками… Хороши пустяки, когда я не ем, не сплю и лишилась покоя. Да знаете ли вы, что Альфреда моего я любила больше мужа, больше жизни (тут дама истерично взвизгнула), да и как можно было не обожать его? Ведь это был не только красавец, но и удивительный ум. Ах, господин начальник, до чего он был умен! Скажешь ему, бывало, Альфред, прыг мне на плечо, и он тотчас же, изогнув грациозно спину и взмахнув хвостом, делал тигровый прыжок и оказывался моментально на плече…
— Послушайте, сударыня, — начал было я, но она перебила:
— И заботилась же я, господин начальник, о моем милом котике! Я не только внимательно следила за его желудком, но и стремилась предугадывать все его желания.
Дама опять заплакала.
— Так, может, его никто и не крал? — сказал я, сдерживая улыбку. — А он просто покинул вас и бродит сейчас где-нибудь по крышам. Не забывайте, сударыня, ведь март месяц!
Моя собеседница презрительно на меня поглядела и, пожав плечами, сухо, но с достоинством промолвила:
— Мой Альфред никогда подобной подлости не сделал бы.
Аркадий Францевич даме не отказал. К счастью, при московской сыскной полиции имелся летучий отряд из 40 человек, в который входили эксперты в определенных областях: «лошадники, коровники, собачники, магазинщики и театралы». Был там и один кошатник Никифоров. Ему и поручили найти Альфреда.
На следующее утро Никифоров принес начальнику сверток, в котором сидел подходящий под приметы сибирский кот. Питомца посадили в камеру, чтоб опять не убежал, а хозяйку попросили явиться срочным порядком в участок. Через 15 минут она была на месте.
— О, благодарю, благодарю вас, господин начальник… Недаром же я обратилась именно к вам! Я знала, что нет для вас невозможного. Неужели, неужели же мой Альфред найден?! — и она крепко потрясла мне руку. — Но где же он?
— Сейчас вам его принесут. Он посажен в камеру.
— О… В камеру… Господин начальник… — укоризненно протянула она.
— Не мог же я его хранить на сердце, сударыня?!
— Конечно, ну, а все-таки…
Хозяйка признала Альфреда. После их воссоединения последовали «слезы умиления, безумные поцелуи, тискание, прижимание к сердцу».
Таинственная история инженера Гилевича
Умение выслушивать всех, кто внезапно врывался в его кабинет, помогло Аркадию Францевичу раскрыть одно из самых громких убийств Российской империи. В самом начале московского этапа карьеры сыщика к нему пришел студент одного из учебных заведений. Посетитель был «сильно подвыпивши», но Кошко дал ему выговориться. Оказалось, что ранее студент устроился на работу секретарем за весьма щедрое жалование к состоятельному человеку. Тот проявлял подозрительный интерес к его внешности. Однажды они вместе поехали в командировку в Киев и остановились в одном номере гостиницы. Перед сном патрон попросил студента примерить его костюм. Наряд сел как влитой, и работодатель предложил секретарю забрать его себе. После этого студент лег спать, но посреди ночи проснулся «под тяжестью устремленного взгляда».
«Приоткрывая глаза, вижу, что патрон мой пристально на меня смотрит. Я снова зажмурился, но настолько, чтобы иметь все же возможность наблюдать за ним. Прошло минут десять, в течение которых он не отрывал от меня взора. Тогда я принялся нарочно похрапывать, и он решил, видимо, что я сплю, тихонько встал, подошел к чемоданчику, стоявшему у его кровати, и вынул из него пару длинных ножей. <…> Все это он проделал тихо, осторожно, по-прежнему не спуская с меня взгляда. Меня объял дикий ужас, и я, раскрыв глаза, приподнялся на постели и спустил ноги на пол. Увидя это, он быстро спрятал ножи, а я, схватив брюки, быстро напялив их на себя, не надев даже кальсон и едва застегнув тужурку, под предлогом расстройства желудка выбежал из номера», — рассказал напуганный и все еще пьяный студент Аркадию Францевичу.
Молодой человек выскочил из номера киевского отеля так стремительно, что забыл там и подаренный костюм, и свою мыльницу с вензелем «А». Он помчался сразу на вокзал, прыгнул в поезд и вернулся в Москву.
«Я отпраздновал свое избавление от несомненной опасности и явился к вам, чтобы рассказать этот более чем странный случай», — объяснил потерпевший.
Аркадий Францевич записал показания посетителя, после чего тот ушел, пообещав на следующий день вернуться и рассказать, где же в Москве жил его таинственный «патрон». Своего обещания студент не сдержал, и сыщик отправил свои заметки в стол.
Через пять дней начальнику московского сыска позвонил коллега из Петрограда. Выяснилось, что в номере дешевой гостиницы нашли обезглавленное тело мужчины, который был одет «в новый пиджак хорошей работы». Голову трупа нашли в печке в сильно обезображенном виде: вырезаны щеки, отрезаны уши, содрана кожа на лбу. Следователи выяснили, что пиджак убитого был пошит московским портным Жаком. Начальник петроградской сыскной полиции попросил Аркадия Францевича направить сотрудников в ателье с образцом материи, чтобы узнать имя заказчика костюма.
Выяснилось, что костюм пошили для инженера Андрея Гилевича. Имя это было у сыщиков на слуху — он проходил подозреваемым по делу о крупном мошенничестве. Фотография Гилевича была в картотеке московской полиции.
«Я тотчас же позвонил Филиппову (начальник петроградской сыскной полиции. — Прим. ред.) и сообщил полученные от Жака сведения. Вместе с тем я добавил, что имею основания полагать, что убит вовсе не Гилевич и что, как мне кажется, дело пахнет инсценировкой. Принимая во внимание, что у Гилевича было большое родимое пятно на правой щеке, факт обезображения лица усиливал мои подозрения», — писал Кошко в своих мемуарах.
В комнате убитого было найдено два длинных ножа и серебряная мыльница с вензелем «А» — та самая, которую в номере киевского отеля забыл недавний визитер Аркадия Францевича. Сыщик сразу выдвинул версию, что Гилевич не жертва, а исполнитель преступления. К тому времени в морг Петрограда успели приехать мать и брат инженера, которые подтвердили, что обнаруженное в гостинице тело именно его. Их показания убедили начальника петроградской сыскной полиции Филиппова, а вот у Аркадия Францевича остались вопросы.
«Для меня не оставалось сомнения, что убийство на Лештуковом переулке — дело рук Гилевича. Однако мотив убийства оставался для меня неясен. Что могло побудить Гилевича пойти на это страшное дело? Казалось, ни корысть, ни месть не руководили им. Какие же стимулы двигали его преступной волей? Половое извращение, садические наклонности? Но зачем же тогда это переодевание трупа в собственный пиджак? Для чего же это старательное искажение лица убитого», — писал Кошко.
Аркадий Францевич решил в первую очередь установить подлинную личность погибшего. Он написал ректорам всех московских высших учебных заведений с просьбой дать сведения о студентах, которые за последние две недели брали долгосрочные отпуска. К письмам он приложил некоторые приметы убитого студента. В ответ ему переслали списки, по которым набралось около 30 фамилий учащихся, подходивших под описание.
«По всем полученным адресам я разослал агентов и лично принялся рассматривать их рапорты. Из 30 рапортов лишь два обратили на себя мое внимание. В первом говорилось, что студент Николай Алексеевич Крылов такого-то числа выехал в Петроград, а во втором, что студент Александр Прилуцкий, найдя занятия, выехал на два месяца в Петроград, оставив в Москве за собой комнату. Я кинулся по последнему адресу», — вспоминал сыщик.
Во время обыска московской комнаты студента полицейские выяснили, что Прилуцкий — сирота и имеет лишь тетю, которая живет в небольшом имении Смоленской губернии. Туда Аркадий Францевич направил своего агента с фотографиями трупа и мертвой головы. Женщина рассказала ему, что ее родственник около двух недель тому назад прислал письмо, в котором сообщил, что нанялся секретарем к Гилевичу и уезжает с ним в Петроград. Все сошлось. Более того, из Петрограда пришли вести: жизнь инженера была застрахована на крупную сумму, и его мать уже успела предъявить в страховое общество полис для получения выплат.
Мать и брата Гилевича сразу же задержали и отправили под арест, а сам махинатор успел к тому времени уехать за границу. Схватили его уже в Париже, когда тот, представившись убитым Прилуцким, попытался снять в банке 5000 франков, оставленных отцом погибшего сыну для продолжения образования.
«Из банка он был препровожден в комиссариат вместе с ручным чемоданчиком, с которым он приехал, очевидно, прямо с вокзала. Теперь, принеся повинную, он попросил разрешения еще раз тщательно помыться, ввиду недавней гримировки (под Прилуцкого. — Прим. ред.). Ему разрешили, и он, в сопровождении полицейского, отправился в уборную, захватив из своего чемоданчика полотенце и мыло. В уборной он незаметно сунул в рот отколотый кусочек мыла и, набрав в руки воды, быстро запил его. Не успел полицейский его отдернуть, как Гилевич уже пал мертвым. Оказалось, что в мыле он хранил цианистый калий, который и проглотил в критическую минуту. Тело Гилевича было набальзамировано и отправлено в Петербург. Так покончил земные счеты один из тяжких преступников нашего времени», — завершил рассказ о громком деле Кошко.
«Ежели не повесить меня — то много еще крови невинной прольется». Как вор Васька стал убийцей
Несмотря на долгие годы работы в сыске, Аркадий Францевич не очерствел. Видел он и сцены массовых убийств, залитые кровью полы, допрашивал самых гнусных душегубов, но все же не дал угаснуть своей вере в человека. Однажды его пути переплелись с вором Васькой Белоусом. Внимание сыщика он привлек тем, что грабил своих жертв, стараясь не причинять им вреда, и сам же потом рассказывал о своих преступлениях в письмах Аркадию Францевичу.
Все закончилось плохо. Слишком долго Васька смотрел в бездну, и бездна проглотила его. Сначала он убил одного человека, за ним — второго, потом и своего сообщника застрелил за то, что тот изнасиловал жертву их совместного ограбления. К тому моменту московские сыщики уже вышли на след злоумышленника.
Однажды подчиненный Кошко увидел Ваську на улице и попытался его задержать. Вор оказал сопротивление и застрелил сыщика, но скрыться не сумел. Задержанного бросили под арест, а затем повесили. Как рассказывали очевидцы казни, Васька с приговором согласился, раскаялся, сам надел себе на шею петлю и выбил из-под ног стул — чтобы палач не брал грех на душу.
«Братцы! Вот политики говорят, что вешать людей нельзя, что правительство не имеет на это никакого полного права, что человек — не собака и т.п. Врут они все! Такой человек, как я, — хуже собаки! И ежели не повесить меня — то много еще крови невинной прольется», — сказал он перед смертью тюремщикам.
Аркадия Францевича история Васьки опечалила. Он искренне верил, что человек это был не пропащий.
«Глубокое раздумье и какая-то жалость охватили меня. Несмотря на все его злодеяния, Васька не представлялся мне отвратным. Мне думалось: попади этот человек в иные условия, вырасти он в иной среде, просвети он свой разум оплодотворяющим знанием, и явил бы он миру не преступную, а великую душу. Мне почему-то казалось, что именно из такого теста лепит природа больших людей и что в данном случае тесто его было взято сдобное, добротное, да не хватило не то дрожжей, не то растопок для печки, и в результате — тесто, не поднявшись, скисло», — писал Аркадий Францевич.
Большой куш в Харькове. Последнее дело Аркадия Францевича
Последним делом легендарного начальника московской полиции стало ограбление банка в Харькове. В декабре 1916 года преступники, устроив подкоп со двора соседнего с финучреждением дома, проникли в хранилище, распилили стальные несгораемые шкафы и вынесли крупную сумму. Сам император прочитал о дерзком преступлении в газетах и вызвал к себе министра внутренних дел. Августейшая особа потребовала жесточайше во всем разобраться и найти нахалов как можно скорее. Напуганный министр поручил разобраться во всем Аркадию Францевичу. Тот без промедления отправился в Харьков.
«Общая картина преступления заставляла думать, что в данном случае орудовали так называемые „варшавские“ воры. Эта порода воров была не совсем обычна и резко отличалась от наших. Типы „варшавских“ воров большей частью таковы: это люди, всегда прекрасно одетые, ведущие широкий образ жизни, признающие лишь первоклассные гостиницы и рестораны. Идя на кражу, они не размениваются на мелочи, т.е. объектом своим выбирают всегда лишь значительные ценности. Подготовка намеченного предприятия им стоит больших денег: широко практикуется подкуп, в работу пускаются самые усовершенствованные и весьма дорогостоящие инструменты, которые и бросаются тут же, на месте совершения преступления. Они упорны, настойчивы и терпеливы. Всегда хорошо вооружены. Будучи пойманы — не отрицают своей вины и спокойно рассказывают все до конца, но не выдают, по возможности, сообщников», — писал в своих мемуарах Аркадий Францевич.
С собой сыщик взял несколько фотографий тех самых «варшавских» воров, которые уже были судимы за подобные преступления и чьи данные были в его картотеке. Первым делом следователи допросили владельца дома, с чьего участка преступники вырыли подкоп. Тот оказался банковским служащим с не самой чистой репутацией, но железным алиби — в день ограбления клерк с женой был за городом. На допросе банковский служащий возмущался по поводу своего задержания, уверял, что чистейшей души человек, ни о каком ограблении не слыхал и ни в чем плохом не участвовал.
Клерка оставили под арестом, а Аркадий Францевич тем временем стал обходить гостиницы Харькова с фотографиями грабителей из своей картотеки. В одной из них узнали двух человек: профессиональных воров Станислава Квятковского и Здислава Горошка. Более того, лакей рассказал, что Станислав Квятковский был любовником жены задержанного ранее банковского служащего. Совпадение? Кошко так не думал. Когда он поведал арестованному клерку о похождениях супруги, тот во всем признался и рассказал, что после ограбления преступники с деньгами уехали в Москву. Там они и были задержаны со всем награбленным.
Сыщиков, участвовавших в спецоперации, отметили на высшем уровне. Одних повысили в звании, другим выдали щедрую денежную премию. Впрочем, радовались они недолго. Как пишет Аркадий Францевич, после революции 1917 года пришедшее к власти Временное правительство «широко раскрыло» двери исправительных учреждений «для выпуска из недр тюрем всякого мазурья (так Кошко называл преступников. — Прим. ред.) и для помещения туда нашего брата». Начальника Харьковского сыскного отделения Курнатовского, который участвовал в поимке грабителей, бросили в ту же харьковскую тюрьму, где он встретился и с Горошком, и с Квятковским, и прочими участниками банковской кражи.
«Ни мести, ни злорадства они к Курнатовскому не проявили и вообще поведением своим в этом отношении резко отличались от наших российских воров. По моему ходатайству Курнатовский был освобожден и, промаясь с год в России, эмигрировал, наконец, в Польшу», — писал Аркадий Францевич.
Сам же Кошко ушел в отставку и уехал с семьей в имение в Новгородской губернии. Кошко пытался найти себе место на «гражданке», вернулся в Москву и даже было устроился на должность представителя частной аптеки, но не сложилось. Доброжелатели рассказали Аркадию Францевичу о том, что его со дня на день арестуют большевики, и он «чуть ли не в одном пиджаке» пробрался с семьей в Киев.
«Я дважды порывался выбраться из Киева, но оба раза меня высаживали из поезда, и, таким образом, я застрял и пережил в Киеве большевистское нашествие. В эту мрачную пору я брел как-то по Крещатику. Вдруг слышу голос:
— Никак пан Кошко?
Поднимаю голову и вижу перед собою Квятковского и Горошка. Я так и обмер! Ну, думаю, пропал я: сейчас же выдадут большевикам! Но Квятковский, видя мое смущение, сказал:
— Успокойтесь, пане Кошко, зла против вас не имеем и одинаково с вами ненавидим большевиков.
Затем, взглянув на мое потертое платье, участливо предложил:
— Быть может, вы нуждаетесь в деньгах? Так, пожалуйста, я вам одолжу…
На мой отрицательный ответ он, улыбнувшись, заметил:
— Вы, быть может, думаете, что деньги ворованные? Нет, мы теперь это бросили и занимаемся честной коммерцией…
Я, разумеется, отказался и от „честных“ денег, но не скрою, что от души был тронут этими людьми, что, впрочем, им и высказал», — писал Аркадий Францевич в своих мемуарах.
Киев — Константинополь — Лион — Париж. «Тяжелая старость мне выпала на долю»
Из Киева бывший главный сыщик Российской империи перебрался в Одессу, оттуда — в Крым, затем — в Константинополь.
В Турции Аркадий Францевич открыл свое частное детективное агентство: выслеживал воров, искал награбленное, выступал консультантом по сохранности имущества. Однако на новом месте наш земляк не задержался. Среди эмигрантов прошел слух, что из Турции хотят отправить всех бежавших из России назад к большевикам. После этого семья Кошко собрала вещи и отплыла на теплоходе во Францию. Там они получили в 1923 году политическое убежище. Сначала Кошко жили в приюте для эмигрантов в Лионе, затем перебрались в Париж, где обосновался брат Аркадия Францевича Иван — при императоре он занимал высокие гражданские должности.
«Скудные накопления позволяли едва сводить концы с концами. Кошко пробовал работать в меховом магазине, но долго там не задержался. Англичане предложили ему работу в Скотланд-Ярде, а заодно и британское подданство, но он отказался, предпочитая оставаться во Франции. Тогда многие надеялись, что большевистский режим в России вскоре рухнет и все вернутся домой», — писали авторы книги «Повседневная жизнь петербургской сыскной полиции».
Во Франции Кошко не взяли в полицию. А именно разыскной работой он жил и дышал. Оказавшись не у дел, бывший главный сыщик целой империи закрылся в своих воспоминаниях, начал писать. Литература вернула его в то время, когда он ловил по московским закоулкам воров и убийц. Первые очерки о его расследованиях были опубликованы в парижской газете «Иллюстрированная Россия». В работе над рассказами Аркадию Францевичу помогали племянники Ольга и Борис: им дядя рассказывал все подробности, а они уже перекладывали его слова на бумагу.
«Тяжелая старость мне выпала на долю. Оторванный от родины, растеряв многих близких, утратив средства, я, после долгих мытарств и странствований, очутился в Париже, где и принялся тянуть серенькую, бесцельную и никому теперь не нужную жизнь. Я не живу ни настоящим, ни будущим — все в прошлом, и лишь память о нем поддерживает меня и дает некоторое нравственное удовлетворение», — писал Аркадий Францевич в предисловии к первому тому своих рассказов.
Лучшие двадцать повестей в 1926 году были изданы в сборнике «Очерки уголовного мира царской России. Воспоминания бывшего начальника Московской сыскной полиции и заведывающего всем уголовным розыском Империи».
Умер статский советник Аркадий Францевич Кошко в Париже 24 декабря 1928 года, там же и похоронен.
В память об Аркадии и Иване Кошко в 2012 году возле здания горотдела милиции Бобруйска установили памятную доску с надписью «Верным сынам Отечества».
