Переполненные политзаключенными камеры, пытки, этапы, штрафные изоляторы. Это не сталинские 1930-е. Это Беларусь 2020-х годов. О своем девятимесячном тюремном опыте журналист «Радыё Свабода» Олег Груздилович рассказывает в книге «Мои тюремные стены». В ней использованы рисунки автора.
Фото Груздиловича на справке об освобождении, сделанное в сентябре 2022 года. Фото с сайта «Радыё Свабода»
В нос шибает человеческой мочой, и я тихонько оглядываюсь, пытаясь определить, откуда взялся такой резкий запах. Я с отвращением морщу нос, запах мутит мою голову. Что такое? В тюремном сортире такого же нет. Вдруг вижу, как под ногами старого зека, что стоит рядом со мной, напротив кабинета с надписью «Психолог», ртутным пятном растекается лужа.
«Кого вы мне привезли?! Что ты здесь делаешь?! Молчи!» — гремит по коридору хриплый голос из какого-то кабинета. Вижу, что старого зека еще и трясет лихорадка. В этот момент его очередь идет вперед. Сосед боком делает шаг вдоль стены, и моя очередь занимать то мокрое место, которое он освободил. Тут уже у меня начинается паника. Если в эту минуту кто выйдет из кабинета психолога, меня же запишут еще и в ссыкуны! Блин!
Хорошо, что очередь снова двинулась, и за секунды, как дверь действительно открылась и в коридоре появился высокий офицер, я успеваю обойти лужу и замереть на одной ноге в шаге от нее. Офицер пялится в лужу, лупает глазами, потом поднимает голову к потолку и задает вопрос, от которого я чуть не падаю со смеху: «Что у нас тут, крыша течет? Дневальный!!!»
Еще секунду назад на втором этаже штаба 15-й могилевской колонии было стерильно и торжественно, как в родильном доме. И вот, пожалуйста, — нассали! Вдоль коридора стоят примерно два десятка заключенных, все в черной форме, мнут руками странные шапки-таблетки. Часть осужденных — это те, кого привели из карантина для распределения по отрядам. Эти зеки в новых блестящих костюмах, но сами выглядят как побитые цуцики: лица у них серые, глаза опущены, плечи сведены максимально близко к груди. Зек из таких же «новобранцев» рядом со мной и обмочился от страха, когда услышал рев начальника.
Но здесь не только новобранцы. Одновременно с распределением новичков «хозяйка» — так среди зеков заведено называть начальника колонии — сегодня проводит «суды» и над теми осужденными, на кого охранники составили протоколы за различные нарушения внутреннего распорядка. Эти нарушители выглядят смелее новичков с карантина, ухмыляются друг другу и даже бросают дерзкие взгляды на ментов. Хотя их в редком случае лишат свидания с родственниками или какой передачи, а скорее всего — посадят на несколько суток во внутреннюю тюрьму, так называемое ШИЗО — штрафной изолятор.
И тень будущего ШИЗО уже отчетливо видна на их лицах. Про начальника колонии в очереди говорят, что он человек настроения, который может завести душевный разговор, а может и обматерить, как последнего убийцу, и отправить на перевоспитание в кутузку. И сегодня как раз такой день, когда на пощаду рассчитывать никому не приходится. Начальник только вышел из отпуска, ему сегодня под руку лучше не попадаться.
«Вы кого ты мне привезли?! Ты чего вернулся?! Молчи!» — хриплый фальцет снова рвет тишину в коридоре. Вскоре из кабинета начальника выводят заключенного, которого я знаю по карантину. На черной куртке фонарем горит красная бирка осужденного за убийство. До сих пор он своей вины не признавал, а теперь начинает пожинать последствия: через минуту его уже под конвоем ведут по коридору, потом чуть ли не бегом тащат по лестнице.
Куда, мне станет ясно через несколько минут, когда самому предстоит пройти тем же путем и испытать такой же теплый прием «хозяйки» колонии.
С Володарки на этап. Рисунок Олега Груздиловича с сайта «Радыё Свабода»
Посылают в Америку
Длинный стол с плотно придвинутыми к нему мягкими стульями. С другой стороны стола — офицеры в светлых песочного цвета мундирах, как будто собрались воевать в пустыню с бедуинами. Под большим портретом молодого Лукашенко сидит мужчина средних лет с красным лицом и погонами полковника. Глаза полковника опухли, как будто он не спал несколько ночей подряд. Голова не держится вертикально, снова и снова падает на грудь. Ну тяжело человеку после отдыха… Это видно и по скорости, с которой он осознает, кто перед ним стоит навытяжку.
«Груздилович Олег Анатольевич осужден по статье 342 ч.1 Уголовного кодекса на 1,5 года лишения свободы. Поставлен на профилактический… Нет, срок начинается с 10.05.2022, заканчивается 30.03.2023. Поставлен на профилактический учет как склонный к экстремистской и другой деструктивной деятельности», — пытаюсь проговорить стандартный рапорт заключенного без ошибок, а когда не получается, то понимаю, все, мне конец.
Пауза, от которой становится еще муторнее. Человек с красным лицом поднимает взгляд от бумаг и тут же переходит с полушепота на рев: «Что, журналист? „Радио Свобода“? Вы кого мне привезли? Адвокаты и журналисты — худшие люди… Ну ты попал! Ты мне за все ответишь, готовься! Зачем ты приехал сюда, возвращайся в свою Америку!»
Успеваю вставить, что я гражданин Беларуси и всегда жил здесь.
«Молчать! Рот свой поганый закрой!» — полковник переходит на исступленный крик, но вдруг поворачивается к одному из офицеров и кивает на мое личное дело: «А что у него там написано? Что он уже успел наговорить?» Офицер вскакивает и зачитывает какую-то бумагу, вероятно, записку стукача. Неизвестный стукач подслушал, как мы с другом Володей обсуждали правила и условия в карантине. Из зачитанного получалось, что я вхлам раскритиковал все, что там увидел.
Карантин, конечно, тюрьма еще та, но мы с Володей говорили о другом. Что в карантине поначалу может понравиться, ведь наконец-то получаешь и положительные эмоции. Иначе и быть не может. Возьмите меня: после четырех месяцев изоляторов я наконец смог дышать чистым воздухом, постоять под дождем, ощутить на лице тепло солнечных лучей. А какое удовольствие растянуться ночью на кровати с нормальными пружинами, а не на железных пластинах шконки, как в изоляторе! Такими впечатлениями мы и делились с Володей, а стукач явно выдумывал для своих кураторов то, что ему заказывали.
Видимо, на моем лице отразилось недоверие к секретному документу, потому что полковник как будто включился и снова что-то заревел. А потом прозвучал приказ, который я не забуду все последующие месяцы в 15-й колонии. Приказ готовить меня к ПКТ, а если будет надобность, то «пустить и через петушиную хату».
После этого в кабинете снова повисла пауза. По молчанию коллег-тюремщиков полковник явно почувствовал, что проговорился или перегнул палку, и тут же стал откручивать назад. «Ладно, посмотрим, что с ним делать», — скорректировал приказ гражданин начальник и вдруг вспомнил донос стукача.
«А кому он сказал это про карантин? Не себе же он говорил?» — начальник уставился на офицера, сидевшего справа у окна.
Тот, как ужаленный, снова вскочил: «Виноват! Разберемся!» — и сердито зыркнул в мою сторону.
Теперь ему придется тащить на суд еще одного заключенного, догадался я — и не ошибся. Примерно через час, когда я уже сидел в ШИЗО, услышал, как кого-то привели в соседнюю камеру. Через минуту узнал по голосу своего друга Володю, с которым обсуждал жизнь на карантине.
Но вернемся в кабинет начальника колонии. Формально то, что описал, было заседанием комиссии, которая якобы принимает совместное решение — виновен зек или нет, и если наказывать его, то как. Но на самом деле начальник ни с кем ничего не обсуждает. Мне так полковник, накричавшись, просто назвал цифру — десять суток. Произнес это уставшим голосом и подсунул подписать какую-то бумагу. На выход!
Добро пожаловать в ад!
Уже не помню, как выводили в коридор. Помню только широко распахнутые глаза ребят, которые стояли за мной в очереди на комиссию и все слышали. На лицах страх, в глазах вопрос: сколько?
Ответить не успеваю. То ли улыбнулся, то ли пожал плечами. Больше всего ошарашил, конечно, приказ готовить меня к ПКТ, а может и к «петушиной хате». Никак не могу поверить, что это может быть серьезно. Тащат по коридору, кто-то сзади толкает в спину.
И буквально через несколько шагов приходится понять, что дело действительно серьезное. Как повели вниз по лестнице, сзади посыпались тумаки — может быть, три или четыре сильных удара ладонью в шею, затем по затылку. Как автоматная очередь. Хотел оглянуться: «Вы чего?!» — успел возмутиться, но в очередной раз получил в шею и чуть не покатился с лестницы. «Он еще улыбаться будет», — прошипел голос сзади.
Последним был удар в хребет, когда уже заводили ШИЗО. Ударили в тот момент, когда перед носом открылась дверь, да так сильно, что буквально головой вперед влетел в стену напротив входа.
Через шесть дней в штрафном изоляторе снова увидел начальника колонии, но не сразу узнал его. Неудивительно, ведь в те дни столкнулся с новой реальностью.
Подымают в ШИЗО на час раньше, чем в колонии — в пять. Правда к этому времени уже с час рядом с ШИЗО в конуре лают овчарки, и нормально спать невозможно. Но мозг по-прежнему отказывается включаться, до последнего цепляясь за сладкие сны.
И вдруг загорается свет, продольные стучат в двери, и ты должен вскочить с деревянных нар, потому что нужно как можно скорее прицепить их к стене. Делается это путем выворачивания длинных металлических кронштейнов, концы которых выведены в коридор. С другой стороны загнутый конец поворачивает охранник, и ты в камере можешь поднять к стене свои три доски, обитые железным уголком. «Хрусть» — задвижка сработала, и снова в твоем распоряжении пространство три на шесть метров, на котором будешь хозяйничать до отбоя в девять вечера, с небольшими перерывами на утреннюю и вечернюю поверки. Хочешь — ходи, как заведенный, хочешь, стой, как вкопанный. Или размахивай руками, если не лень. Или сиди орлом на высокой табуретке у маленького стола, на котором одновременно могут уместиться только две худые зековские задницы, хотя откидных нар в камере может быть и шесть штук. Три внизу и три над ними, на втором ярусе. Но закрывать глаза нельзя — за это составят рапорт.
И вот ты прицепил к стене свои нары и начинаешь челноком ходить туда-сюда. Проходит не более получаса, и в коридоре слышен грохот тележки. Это баландеры развозят завтраки, на тележке у них армейские бидоны с кашей и чаем, стопки алюминиевых тарелок и охапки ложек.
Ночью в ШИЗО даже в июне холодно. Я всегда просыпался среди ночи от колотуна, как будто спал зимой в лесу. Поэтому утром, чтобы согреться, сначала делаешь зарядку. Затем моешься. А когда раздадут горячую кашу, чаще всего перловку, проглатываешь ее как можно быстрее и запиваешь кружкой сладкого чая. Наконец в желудке потеплело, а тогда и настроение поднялось.
Утренний осмотр начнется еще через полчаса, и у тебя есть время на уборку: нужно подмести пол веником, который специально выдает продольный, вытереть крошечной дырявой тряпкой пыль со всех горизонтальных поверхностей, особенно позаботиться о чистоте «толчка» — так называют санузел в виде чугунного корыта с отверстием, которым пользуются, сидя на корточках.
Как почистить туалет? Здесь есть свои секреты, ведь в лучшем случае для этого найдешь старую зубную щетку или кусок тряпки. Но может не быть ничего. Тогда мой «очко» чем хочешь, хоть туалетной бумагой. Пользуйся туалетной бумагой, веником, попроси у дежурного хлорку, порошок. Лей больше воды, чтобы уничтожить запах.
Правда, мой не мой, если есть приказ начальства, всегда легко влепят рапорт за якобы неубранное «очко». Или за пыль на полке, которую ты перед этим старательно протер. В конце первого ШИЗО имел уже два рапорта именно за неубранный санузел и пыль на полке. Спорить с офицерами о правдивости этих рапортов было бессмысленно. Единственный лайфхак, который может помочь, — это приписка в конце объяснительной: «Прошу строго не наказывать». Благодаря такой приписке, некоторые избегают еще одного ШИЗО.
Но об этом я узнаю позже. Пока я новичок.
Прибравшись в камере, ждешь поверку. О том, что она приближается, слышно по грохоту в конце коридора. Это как цунами. Двери камер открываются одна за другой, звучит команда «Рапорт!», заключенные докладывают дежурному офицеру. «В камере… находится… осужденный… произведена уборка… жалоб нет». Чаще голоса заключенных напряженные, глухие. Кажется, это соответствует настроению, которое охватывает во время осмотра. Мне так всегда было ужасно неприятно. Ведь каждая поверка — это как встреча с тем, от кого ждешь новых проблем, а то и страданий. Даже небольшая ошибка в отчете может привести к дополнительному сроку.
Психологическое давление продолжается и после доклада. Зек должен повернуться лицом к стене и встать, подняв руки и расставив ноги. В это время в камеру входят контролеры с деревянными колотушками или палками и начинают стучать по каркасам нар, оконным решеткам, батареям отопления. Ищут спрятанные сигареты или еще что запрещенное. Обитателей камеры тоже обыскивают, прощупывают даже их вещи на полке, хотя тех вещей всего ничего — только полотенце, мыльница и зубная щетка с пастой. Перед выходом из камеры дежурный офицер интересуется, есть ли вопросы или просьбы. У меня никогда не было просьб.
Иногда заключенному везет, и можно не договаривать рапорт. Офицер, который проводит поверку, может быть уставшим, или ему скучно, или что-то пришло в голову и он может остановить рапортующего. Со мной такое случилось на шестой день пребывания в ШИЗО, в понедельник, 6 июня.
Рисунок Олега Груздиловича с сайта «Радыё Свабода»
Та ночь выдалась совсем тяжелой. Мне приходилось ходить в туалет почти каждый час из-за проблемы с мочевым пузырем. Плюс кости от лежания на досках разболелись как никогда, и каждые 10−20 минут приходилось переворачиваться с боку на бок. Фактически ночь не спал, и неудивительно, что, когда началась утренняя проверка, будто еще дремал. Может поэтому, как начал доклад, стал запинаться и забывать целые предложения. После очередной паузы внутри все похолодело. На карантине уже получил рапорт за одно неверное слово в докладе. Так могут же и теперь влепить еще 10 дней изолятора. Начальник же приказал «готовить к ПКТ»…
Но в глазах проверяющего офицера, кажется, не увидел агрессии. Любопытство, немного сочувствия, еще больше равнодушия, но точно начальник не настроен добивать бедного зека.
Что касается меня, то я тоже не обратил особого внимания на офицера. Мент и мент. Я даже не заметил, сколько звездочек на погонах. И в лицо не всматривался, тем более свет из окна бил в глаза. Только голос показался знакомым. «Хватит, — офицер прервал мой доклад на полуслове. — Есть вопросы? — «Вопросов нет».
Осмотр камеры закончился, двери захлопнулись, и я снова остался в гробовой тишине. Начинаю ходить из угла в угол, как вдруг задумываюсь: кто же пришел меня проверять? Вспоминаю, что этот как-то дивно держался по сравнению с предыдущими проверяющими. В камеру так и не зашел. Те всегда заходили и придирчиво все осматривали. А этот — нет, как будто только издалека изучал меня. Вспоминаю, что охранники вели себя несколько иначе. Не лезли вперед, ловили его взгляд. А-а-а. Так может, это был начальник колонии? Тот, который ревел на меня и угрожал пропустить через «петушатню» и готовить к ПКТ? Может, решил лично проверить, как выполняется его приказ, надо ли на меня додавить?
Но потом я засомневался в этой версии. Подумал: чего вдруг лично начальнику колонии ходить по камерам штрафного изолятора? Он отдает приказ и ждет его выполнения, а самому чего пачкаться?
Новая комиссия
Еще не закончилась моя десятидневка в ШИЗО, как меня снова повели на «суд» к начальнику колонии.
Ну, я не сразу понял, куда… Ведь там как? Подходит дежурный по коридору, лязгает «кормушкой» и кричит в дыру: «На выход!» Выходишь, встаешь к стене. Как облапают (обыщут. — Прим. ред.), куда-то ведут. Может, и на расстрел, кто их знает.
Идешь по коридору, руки за спиной. В колонии можно ходить с опущенными руками, а здесь нет, только за спиной, как в СИЗО. Идешь быстро, потому что подстраиваешься под молодого охранника. Помню стены, выкрашенные в густой бордовый цвет, зарешеченные окна с правой стороны, через которые со двора льется свет. Серый бетонный пол, серые трубы вместо плинтусов. И легко пахнет крысами. Меня удивляет этот запах, потому что кажется, что все сияет армейской чистотой. Но я не ошибаюсь. Через неделю, во время второй отсидки в ШИЗО, смогу убедиться, что ночью по изолятору бегают крысы, а охрана за ними гоняется с палками. Но это открытие впереди, а пока меня ведут в неизвестность, и мне становится все тревожнее. Может, ведут в ту «петушатню», о которой говорил начальник? Паника в мозгу. Что делать?
На такой случай бывалый зек в могилевском изоляторе так инструктировал нас, первоходок. Если вас закинули в камеру, в которой, подозреваете, есть арестанты с низким статусом, руки никому не подавайте, сразу объявите, что вы мужик, а не «п…», а если те не подтвердят того же о себе, стучите в дверь и требуйте другую камеру.
Понимаю, тут на все воля администрации, что захотят, то и сделают. В любой камере вас может ждать сюрприз.
Но меня вели не в «петушатню», а на очередную комиссию. На этот раз комиссия во главе с полковником заседала не в штабе колонии, а просто в здании ШИЗО. Захожу в небольшой кабинет. У стен столпились человек восемь в форме. Из них за столом сидит один — тот самый краснолицый, который угрожал на первой комиссии «петушиной хатой», а недавно приходил в камеру с проверкой. Понимаю, это и был начальник колонии!
Снова рапортую, и в этот раз получается без заминки — наблатыкался. Начальник включает видеозапись, и мне зачитывают составленные на меня рапорты. Один — за пыль на полке, другой — за плохо убранный санузел. Что правда, дают высказаться в свое оправдание. Говорю, что пыли не было, это чушь, камеру каждый раз убираю до блеска. И по поводу санузла не соглашаюсь, но не так категорично. Говорю, убирал как положено, но по состоянию здоровья, так как простыл, часто приходится ходить по-маленькому, и запах мог появиться уже после уборки. Я вижу недоверчивые улыбки на лицах офицеров, но начальник не торопится принимать решение. Подумал-подумал и объявляет: за санузел — лишить длительного свидания, за пыль — большой вещевой посылки. Распишись!
ШИЗО и карцер
Штрафной изолятор — так расшифровывается аббревиатура ШИЗО. Последние 20 лет моей журналистской жизни мне приходилось регулярно писать о ШИЗО, когда туда попадали политзаключенные. При этом слово «изолятор» старался не использовать и заменял его словом «карцер». Почему? В редакции считалось, что между карцером и ШИЗО разницы нет, или она совсем незначительная, а корявое слово «ШИЗО» многим непонятно, поэтому лучше использовать карцер.
В какой-то мере так и есть, но когда попадаешь в ШИЗО и сравниваешь условия там с условиями в карцере, разница оказывается существенной. И теперь жалею, что столько лет невольно, хотя и в мелочи, но обманывал своих читателей-слушателей. Представляю политзаключенного, который выходит на свободу и читает мою статью о себе, где указано, сколько дней он провел в карцере. А на самом деле он сидел в ШИЗО или в ПКТ, где условия все-таки другие. Стыдно!
Начнем с того, что карцеров в колонии не бывает, они есть только в следственных изоляторах. А там, напомню, держат человека, который еще не осужден или ждет апелляции, то есть задержанный, приговор которого не вступил в законную силу, то есть, он не считается преступником, а потому наказывают его чуть мягче. А как только приходит письмо из суда о том, что апелляция отклонена и приговор подтвержден, то есть ты объявлен преступником, то жди, что через несколько дней поедешь по этапу в колонию. А уже там за какое-то нарушение могут дополнительно наказать помещением в ШИЗО или отправить в ПКТ — помещение камерного типа. Туда на длительное время, даже на несколько месяцев, попадают те заключенные, которых ранее наказывали штрафным изолятором, но они, по мнению администрации, «не встали на путь исправления».
Так в чем же разница между условиями в карцере и штрафном изоляторе?
Начну перечислять. Может, это для меня, но самое важное — в ШИЗО совсем не выдают ни матрас, ни одеяла на ночь, спишь там на голых досках, под голову можешь положить разве только шлепанцы или рулон туалетной бумаги. Нет даже пластиковой бутылки с водой, которой можно было заменить подушку на Окрестина.
Еще в ШИЗО не выводят на прогулки. Совсем. Даже заключенным, помещенным в ПКТ, разрешена часовая прогулка, но не тем, кого наказали штрафным изолятором. То же и с письмами — их не приносят. Книги, газеты также запрещены. Даже радио, которое слабо играет где-то в конце коридора, в камере ШИЗО не работает. Одним словом, полная изоляция, которую нельзя не сравнить с пыткой. Человек, помещенный в ШИЗО на много дней, рискует просто сойти с ума, не говоря уже о неизбежных последствиях для здоровья от холода, недосыпа и бытовых неудобств.
Условия содержания в ШИЗО и в карцере следственного изолятора почти одинаковые. Такие же сверхспартанские. Кровати не стоят на полу, а днем крепятся к стене, как в поезде, и раскладываются только на ночь. Одежда, в которую заставляют переодеваться заключенных, наказанных карцером или ШИЗО, тоже практически одинаковая: черные штаны, куртка без воротника, шлепанцы на ногах. Только зимой разрешают надевать под куртку футболку с длинными рукавами, а в остальное время только с короткими, даже в межсезонье, когда ночью на улице уже минус, а батареи еще холодные. Отсюда вывод: все делается для того, чтобы заключенному было в камере максимально неуютно и холодно.
Из личных вещей арестанту в штрафном изоляторе и заключенному в карцере разрешено одно и то же: полотенце, кусок мыла, рулончик туалетной бумаги, зубная щетка, зубная паста. Но проносить зубную пасту в тюбике в ШИЗО в Могилевской колонии не разрешают, только если немного выдавить в целлофановый пакет. А станок бриться не дают ни при каких обстоятельствах. «Побреешься, когда выйдешь», — услышал я на второй день пребывания в ШИЗО.
Я уже говорил, что в ШИЗО не разрешают ничего читать, хотя могут принести какие бумаги из суда или прокуратуры для ознакомления. Покажут, дадут расписаться и заберут. Знаю, что такие же ограничения действуют и в карцерах следственных изоляторов. На время ознакомления с судебными документами мне выдавали мои очки, которые держали на специальной полке в коридоре. И то — только с разрешения врача, и не со стеклянными линзами, а с пластиковыми.
Минимальная обстановка в камерах — также общее между ШИЗО и карцером. Железная полочка на несколько ячеек, короткий стол и узкая скамья рядом с ним — вот и вся мебель. Причем ножки стола и скамейки обязательно прикреплены к полу. Да и скамья подходит только для очень высоких людей. Если человек среднего или маленького роста, а таких большинство, то ему невозможно долго усидеть на такой скамье. Думаю, они делают это специально, чтобы наказанные ШИЗО и карцером были вынуждены почти все время проводить на ногах.
Кстати, сесть или лечь на пол лучше не пробовать. Дежурный по коридору регулярно заглядывает в «глазок» и за это нарушение угрожает написать рапорт. Кроме того, за заключенным постоянно следит видеокамера.
«Здесь видеозаписи хранятся минимум неделю», — рассказал мне осужденный Марат, когда нам пришлось сидеть в одной камере во время моего второго десятидневного срока.
Сокамерник ранее уже сидел в ШИЗО и ПКТ, имел богатый опыт. Парень рассказал, что начальник колонии часто смотрит видеозаписи, и если увидит, что арестант сидит или лежит на полу, то еще несколько суток нарушителю режима обеспечены.
Марат поделился зековским секретом. Оказывается, в камере есть зона, недоступная для видеокамеры, которая установлена над окном. Это узкая полоска пола вдоль торцевой стены камеры, возле батареи. Вот там, хотя и в неудобной позе, но можно хоть немного полежать. Но надо все время прислушиваться, чтобы не пропустить приближение продольного. Некоторые контроллеры могут подобраться к камере «на цирлах», чтобы засечь нарушителя. Тогда не обижайся.
Фото: Радыё Свабода
Олег Груздилович родился в 1958 году в г. Молодечно, детство и школьные годы провел в Бресте. В 1981 году окончил факультет журналистики БГУ. Работал в газетах «Интеграл» и «Знамя юности». В 1986 году добровольцем поехал в Чернобыльскую зону, временно работал в брагинской районке «Маяк Полесья».
В 1988 году в редакции «Знамя юности» организовал ячейку БНФ, участвовал в выпуске первых нелегальных номеров газеты «Навіны Беларускага Народнага Фронту», как делегат принимал участие в учредительном съезде БНФ «Адраджэнне».
Работал парламентским корреспондентом «Народной газеты», откуда ушел в 1995 году в знак протеста после избиения оппозиционных депутатов.
Был политическим обозревателем газет «Свабода», «Навіны», «Наша свобода». С 1995 года начал сотрудничать, а с 2000 года работать корреспондентом «Радыё Свабода».
Автор книги «Кто взорвал минское метро?», вышедшей в 2013 году в серии «Библиотека Свабоды». Лауреат премии «Правозащитного альянса» Беларуси за 2009 год в номинации «Журналист года», премии Союза журналистов Литвы и Сейма Литвы «Надежда на свободу» за 2022 год.
В 2021 году арестован, приговорен к 1,5 года лишения свободы и признан политзаключенным. Отбывал наказание в исправительной колонии № 15 под Могилевом. Был освобожден в сентябре 2022 года.
