Правозащитники из Международного комитета по расследованию пыток в Беларуси обратили внимание на то, что многие из белорусских бойцов в Украине вспоминают, что во время протестов 2020 года столкнулись с насилием, жестокостью, пытками со стороны силовиков. Они поговорили с белорусами-добровольцами, чтобы выяснить, как пережитый травматичный опыт во время протестов повлиял на их решение отправиться на войну. Публикуем сокращенную версию исследования.
Международный комитет по расследованию пыток — это правозащитная организация, созданная после поствыборных событий 2020 года как ответ на высокий уровень насилия со стороны властей в отношении мирных протестующих. Комитет документирует, сохраняет и анализирует свидетельства о пытках и жестоком обращении с задержанными.
«С первых дней полномасштабного военного вторжения России в Украину стали появляться новости о том, что белорусы и белоруски вступают в ряды Вооруженных сил Украины. В интервью добровольцев прослеживались общие моменты: они признавались, что мало кто имел боевой опыт прежде, и вспоминали о пережитом в 2020 году насилии. Многие рассказывали о том, как подверглись жестокому обращению и пыткам со стороны силовых структур. Начала прослеживаться взаимосвязь между их решением стать добровольцами и травмирующим опытом белорусских протестов», — отмечают авторы.
В пример они приводят Тимура Мицкевича. В 2020-м 16-летнего парня задержали на протестах и избили до такой степени, что врачам пришлось вводить его в искусственную кому. Против него возбудили уголовное дело, его мать умерла. Тимуру удалось сбежать из больницы и из страны. В 2022-м он присоединился к полку Калиновского. «А пошел бы Тимур на войну, если бы не август 2020-го?» — задались вопросом авторы проекта и решили исследовать эту тему, побеседовав с другими бойцами.
В проекте участвовали 15 белорусских добровольцев, воюющих на стороне ВСУ: 14 мужчин и одна женщина. Опросный лист для них составил приглашенный кризисный психолог, имя которого не названо в целях безопасности, а сами интервью проводил украинский психотерапевт Демьян Попов, который работает с бойцами полка Калиновского.
Средний возраст участников — 30 лет, самому старшему — 43 года, самому младшему — 20. Восьми из 15 на момент опроса не было и 30 лет, трое были младше 25. Из всех только двое раньше имели армейский опыт, но минимальный.
Девять из 15 интервьюируемых были политически активны еще до 2020 года: четверо — периодически, пятеро — постоянно. Остальные до 2020-го «жили обычной жизнью». Но при этом у всех была сформированная позиция, в той или иной степени они были не согласны с политикой действующей власти. Поэтому большинство в 2020 году приняли участие в протестах, остальные белорусские добровольцы были их свидетелями.
Интервьюируемые упоминают о «невозможности так жить дальше», желании восстановить справедливость, законность, о солидарности с задержанными и искалеченными людьми. Для двоих поворотный момент настал даже не во время выборов, а раньше, в связи с COVID-19 и реакцией властей на эпидемию.
«Я помню эти моменты, как под проливным дождем люди стояли, отдавали подписи за Виктора Бабарико. А потом его задержали и мы выстроились вдоль всего проспекта. Проспект Независимости стоит, весь проспект от центра — это люди, с двух сторон. У меня была собака, я не мог с ней выйти, мы садились в машину и ездили по кругу. Там пробка, все сигналят, и люди стоят. И все реально верили, что с массовостью мы покажем — за что, как мы хотим жить дальше. Ведь основной лозунг 2020 года был „Уходи!“», — говорит М3 (участник-мужчина номер три).
Восемь из 15 прошли через избиения и пытки в Беларуси с августа 2020-го, почти все видели, как задерживают и избивают других. После протестов все раньше или позже покинули Беларусь, сразу в Украину уехали шестеро.
«Уровень жестокости превзошел все возможные и невозможные рамки»
Первым травмирующим событием для участников психологи проекта обозначают вечер 9 августа 2020 года и следующие три дня, когда уровень насилия силовиков против протестующих был пиковым.
«Я увидел какой-то недострой, начал залезать туда. Я залез на первый этаж и услышал шаги, и подумал, что если это какой-то омоновец, силовик, так далее, я просто ему врежу и буду убегать на максимум. А это вышел сторож, сказал, что прячься на втором этаже, там уже сидит несколько человек, я скажу омоновцам, что вас здесь нет. Мы сидели на втором этаже, точнее, мы лежали на полу. Я слышал, как подбежали ОМОНовцы, спросили, не пробегали ли здесь люди. Сторож сказал, что нет, я бы никого не пустил, вы что, они, наверное, куда-то дальше побежали. Я лежал там до 6 утра, немного поспал. Я слышал, как били людей, слышал взрывы, выстрелы, в общем, мне было очень страшно», — рассказывает участник М4.
«Взяли гранату, скрутили чеку, засунули мне в белье, руки и ноги были связаны, бросили меня и убежали, делая вид, что убивают. Я просто полежал секунд 30, взрыва не произошло, думаю, ну, живем дальше», — вспоминает участник М15.
Жестокость и бесчеловечность со стороны властей значительно травмировали участников и стали триггером для дальнейшего сопротивления.
«Я понял, что уровень жестокости и насилия превзошел все возможные и невозможные рамки, я понял, что что-то надо менять, и после этого я пошел на огромный марш, 500-тысячный, 15 или какого августа это было. Когда просто на Стеле было невероятное количество людей. И тогда я понял — вот это чувство свободы и чувство, когда тебе не надо бояться, потому что в городе вообще не было силовиков. И мы шли огромной толпой, с флагами, всё было здорово, люди делились водой, я сходил в магазин, на все деньги купил мороженого, делился с людьми», — рассказал М4.
«Я была из тех людей, кто еще в августе [2020 года] сказал, что стоп, вообще можно забыть про выборы, вообще неважно, сколько [Лукашенко] набрал. То, что произошло после — в любом случае, он обязан сдать свои полномочия и валить сдаться. И неважно уже, выборы не имеют значения никакого», — поделилась участница Ж1.
«Я поругался со многими своими знакомыми, которые были за мирные протесты, а после того, что со мной было, я больше не видел смысла в мирных протестах, и у меня была большая жажда мести и все. За то, что со мной сделали. Я просто не сошелся в интересах в данном случае со своими друзьями, знакомыми», — вспоминает участник М2.
«Мы прятались в СТО под машиной. Нас ребята спрятали в яме, опустили машину, чтобы не было видно. Мы сидели в этой яме, видели берцы омоновцев, которые ходят по этому СТО, но они не посмотрели в яму. А потом мы вышли с девушкой, которая там сидела, она тоже сказала, что ей в мой район примерно. Мы вышли с девушкой, начали идти, меня должны были друзья забрать за два квартала от этого. И мы увидели, как едет бусик на нас, поняли, что нас, скорее всего, будут задерживать. И она просто взяла меня за ворот куртки, притянула к себе и мы начали целоваться. Это вообще незнакомая девушка, я ее видел первый и последний раз в жизни. И бусик сперва остановился рядом, а потом поехал дальше. Я помню, как у меня просто выскакивало сердце от всего — от самой ситуации, от того, что, в принципе, девушка была красивая, от того, что я мог уехать на сутки», — свидетельствует М4.
«И вспоминая вот этот год, я помню вот эти вещи в марше, когда ты идешь, там рядом куча людей была. Я такого не видел никогда и, наверное, увижу только, когда мы вернемся в Беларусь, если дай бог это будет. И я помню, как ко мне часто люди подходили и рассказывали свои истории. Говорили, мы каждое воскресенье собираемся на марш — нам страшно было дико. Мне тоже было страшно дико. А при этом мы боимся, что никто не выйдет. Что мы придем, а никого не будет. И всё равно люди идут. И люди шли, шли, выходили против», — рассказал М3.
«Там я была абсолютно беспомощной»
Репрессии в Беларуси усиливались и охватывали все группы общества. Десяти участникам проекта пришлось покинуть страну из-за угрозы ареста. Многие уехали сразу после протестов.
«Из Беларуси я сбежала, и там я была абсолютно беспомощной. У меня было два варианта: или я сяду, или я сбегу. Как-то так себе вариант сесть. При условии, что это реально будет бесполезно. Если ты мог сесть и реально это что-то изменило бы, это да. А ты просто сядешь», — рассказала единственная женщина (Ж1), принявшая участие в опросе.
Один уехал чуть позже — когда не получил поддержки в призыве к насильственному противодействию властям. Из 15 человек на тот момент он был единственным, кто открыто выступал за силовой протест.
«Я принципиально не хотел уезжать из Беларуси, потому что мне казалось, что уезжать — это поражение, ничего не поделаешь. При этом я выступал, я так думаю и сейчас, и так думал тогда, — я понимаю, что диктаторские режимы нельзя свергнуть без насилия. Поэтому я сказал всем протестующим: „Вы либо беритесь за оружие и боритесь, либо сразу сдавайтесь, потому что так вы не победите“. Я выступал за насильственный протест», — вспоминает М15.
Со временем от поддержки мирного протеста к идее активного сопротивления перешли пятеро интервьюируемых. Двое из них пережили пытки и жестокое отношение в разный период, начиная с августа 2020 года, еще один подвергся тяжелейшему насилию со стороны белорусских силовиков в первые поствыборные дни.
Шестеро уехавших жили в Украине, четверо в других странах. Некоторые из добровольцев рассказывают, что жизнь в эмиграции давалась тяжело, двое говорят о том, что было сложно понять, как строить жизнь дальше.
«Когда я переехал уже, меня очень сильно накрыла тревога и у меня были проблемы в ценностном понимании своей жизни, для чего я живу. Какие-то штуки в виде денег и прочих вещей меня не очень интересуют. Я нормально зарабатываю, мне хватает на жизнь. Меня интересуют другие вещи в жизни. Поэтому мне было очень плохо, я ходил к психологу», — рассказывает М12.
«После эмиграции достаточно длительное время не мог найти себе место, в принципе, у меня никогда не было желания никуда уезжать. И в определенный момент ко мне пришло понимание, что я бы хотел именно с оружием в руках отстаивать свою страну», — говорит М14.
«Мы потеряли Беларусь, Украину мы не можем потерять»
Когда началась полномасштабная война, 24 февраля 2022 года, участники проекта восприняли это по-разному. Один человек испытал ужас от происходящего.
«Я с 24 числа практически не работал. Вообще не было интереса просто. Меня и до 24-го, после 2020 года мало что интересовало, кроме того, что можно сделать, чтобы продолжить эти процессы, которые идут (демократические перемены в Беларуси. — Прим. ред.). И 24-е просто вообще отрубило все остальные интересы ко всему мирскому. И я уже там, как и все, скроллил телефоны, в голове одна война. Потом кое-как отпустило. Начал дышать», — вспоминает М9.
То, что войска идут из Беларуси, стало ударом для интервьюируемых.
«Я работаю в активистской организации, и когда уже было понятно, что с территории Беларуси наносятся удары, что с территории Беларуси идут войска и так далее, я понял, что 1,5 или сколько года моей работы [было] недостаточно для того, чтобы это остановить. И все мои усилия по условно мирному протесту привели к тому, что у меня не было сил предотвратить это своей работой», — говорит М4.
Почему участники проекта решили пойти добровольцами? Заранее были готовы воевать только четыре человека. Корни мотивации у 15 интервьюируемых были разными.
Пятеро в первую очередь хотели получить боевой опыт. Четверо желали отстаивать Украину, чтобы не потерять страну, которая стала им вторым домом.
«И когда началась война, я понимал, что это не то, что моя судьба, но просто моё воспитание, мои принципы, мой выбор — уже не бежать второй раз, потому что Киев — это для меня город, как для многих белорусов, в котором впервые почувствовал свободу. Для меня было это внутренним таким, гранью, когда уже… дальше уже некуда. Поэтому я с удовольствием и с радостью, наверное, это встретил, потому что я понимал, что вот я теперь буду делать прямое какое-то действие для того, чтобы устранить проблему», — объясняет М12.
«Когда началась война, меня правда триггернуло. Триггернула ситуация в Беларуси, прям очень большие отголоски были, не будем скрывать, что Россия могла вмешаться и в Беларусь [события после выборов 2020 г.], наверное, никто даже спорить не будет, что она даже и вмешалась. И фраза, которую я сказал: „Мы потеряли Беларусь, Украину мы не можем потерять“», — добавляет М2.
Для кого-то важным стало понимание, что победа Украины — это шанс победы и для Беларуси. Решение пойти на войну виделось и видится им единственно верным.
«Для меня вопрос не стоял совершенно, все было ясно, тем более что на момент начала марта казалось, что это самый быстрый путь домой», — говорит М6.
У одного человека решение пойти добровольцем было продиктовано в первую очередь желанием мести. Это был мужчина, который 9−12 августа 2020 года подвергся тяжелейшим пыткам со стороны белорусских силовиков, это «вышибло его из одной реальности в другую», отмечает психотерапевт Попов.
«На первое место я, наверное, поставлю месть все-таки, потому что гнев опять же в феврале, когда ты видишь, что происходит. Ты начинаешь злиться, тебя злит. Я не контролировал эмоции, которые у меня были», — объясняет М2.
И это был единственный интервьюируемый, кто во время беседы испытывал сильные эмоции и переживания — остальные говорили довольно ровно. Демьян Попов добавляет, что притупление ощущений на войне — необходимый элемент, потому что иначе можно не справиться с переживаниями: «Это не про ожесточение и не про обесчувствование. Переживания становятся новым опытом: „Я знаю, как это, да, я это чувствую, но чувствую по-другому“. Человек берет этот опыт и становится сильнее. Это про ощущение, что тебя уже мало чем можно напугать».
«Ты можешь на что-то влиять»
Пятеро добровольцев на вопрос о мотивации говорили про обретение дееспособности. Они почувствовали, что для них война может стать возможностью справиться с ощущением беспомощности, которое было связано с ситуацией в Беларуси, перестать быть жертвой, найти новый смысл.
Насилие в августе 2020 года — избиения, пытки, многочасовое стояние на коленях во дворах РУВД, переполненные камеры — все это, как и последующие события, было про потерю дееспособности, объясняют авторы проекта. Уже почти три года режим продолжает репрессии. У белорусов во всех смыслах связаны руки: ни один из ненасильственных рычагов давления не работает или работает не так эффективно, как хотелось бы. Именно из-за этого, полагают авторы, большая часть собеседников говорит о вступлении в ряды добровольцев как о возможности прямого противостояния абсолютному злу — и как раз это для них и есть возвращение дееспособности.
«Когда появилась возможность, просто знаете, в первые недели, как и все, думаешь, блин, надо ехать воевать, надо что-то делать, надо сражаться, это вообще ужас какой-то. Ну и потихоньку себя отговариваешь, что ты там делать будешь, ничего не умеешь. Я-то не служил вообще, откосил. А потом полк появился. И я не мог не воспользоваться случаем. Собрал рюкзак и пошел», — говорит М9.
«Я помню это ощущение, когда ты готов выйти на площадь и спалить себя заживо. Лишь бы ты только что-то сделала вообще. Ты понимаешь, ты не делаешь этого, потому что будет бесполезно. Вот такое. Ты настолько ничего там не можешь. А тут ты понимаешь, что ты можешь на что-то влиять. Причем ты можешь выступить против того же врага, который был у тебя там. Потому что было абсолютно очевидно, что режим Лукашенко никогда бы не устоял без помощи Путина. И, по сути, наш враг, который был у нас дома, пришел еще и сюда. Ты уезжаешь в другую страну, а он припирается за тобой. Ты такой, не, ну щас я могу дать тебе по еб**у, я пошла. Приблизительно так. Там не могла — тут могу», — рассказывает Ж1.
«Дать отпор, потому что все равно мы за правду и ты понимал, что здесь правильная сторона только одна, и да, тем более что сейчас ты, получается, уехал из своей страны, и тебя здесь догоняет опять это все. И что, все время бегать куда-то? Если это не остановить, оно пойдет дальше. Я не могу вернуться в свою страну, и мне сейчас [нужно] отсюда уезжать и так всё время бегать. Надо с этим что-то делать», — поясняет М5.
«Не вижу вообще никакой картинки»
В конце беседы добровольцев спрашивали, каким они видят свое будущее. Большинству из них оказалось сложно строить планы, они рассуждали о продолжительности войны, освобождении Украины и потом Беларуси, но не говорили о себе лично.
«У меня сейчас такое стойкое ощущение, что строить планы абсолютно невозможно. Потому что после этой войны мир не будет таким, каким он был раньше. Думать, где ты будешь в мире, которого еще нет, очень сложно», — говорит М1.
«Я могу сказать, что на самом деле так далеко не загадываю пока что, потому что война. Если бы до войны спросили, я бы четко ответил. А с началом войны вариативность настолько возросла, что и вариантов будущего такое количество, что мне очень сложно сказать, я не знаю. Не вижу вообще никакой картинки», — объясняет М6.
«Я — заложник обстоятельств. Если будет продолжаться война, а, по моему мнению, она будет продолжаться, и не два года, то я буду сражаться до последнего», — уверен М9.
«Идеальным будущим могло бы для меня быть — полная военная победа над российской армией и территориальная целостность как Украины, так и политическая независимость Беларуси от России, от российского государства. В моем идеальном будущем через два года это такое будущее, где я смогу находиться на территории Беларуси и где будет национально-демократическая власть, которая не будет задавливать ту или иную политическую или языковую группу людей», — надеется М7.
Лишь трое признались, что после окончания войны хотят «жить своей жизнью».
«Я собираюсь дальше заниматься тем, в чем я лучше всего [разбираюсь] — это творческая профессия. У меня достаточно много всяких навыков, поэтому я думаю, что я себя найду в этой жизни. Я уверен в этом. Ради этого мы и воюем, чтобы вернуться в нормальное русло, чтобы люди могли заниматься своими делами», — говорит М5.
«Я думаю, что хотел бы вернуться к нормальной жизни, которая была у меня до войны. Я хотел бы жить в квартире, чтобы иметь возможность читать книгу, смотреть фильм, гулять на улице. Я, конечно, понимаю свою активистскую сущность, и мне нужно будет делать что-то дополнительно для какой-то социальной самореализации, но, скорее всего, это будут другие, более мирные формы, чем участие в войне», — размышляет М15.
Резюме психотерапевта
— Через этот проект подтвердились мои ощущения того, что нужно сделать для того, чтобы из обычного человека появился человек, способный стрелять и убивать, военный. И здесь как раз есть эта история про «дееспособность» и «не быть жертвой», — говорит психотерапевт Демьян Попов. — На примере этих людей очень четко видно, что одно из основных ощущений после выборов 2020 года — это ощущение беспомощности, «я ничего не могу сделать». И поэтому война им кажется выходом — это про обретение дееспособности. «В Украине воевать», «дать по морде врагу» — это то, о чем они говорили во время интервью. Мы же понимаем, что здесь [Россия] — тоталитаризм, диктатура, насилие — просто другая голова дракона, которая ненасилия не понимает. Вот человек, один из наших собеседников, который очень поддерживал мирный протест, участвовал в нем, а потом из-за этого с ним произошли чудовищные вещи. И сейчас в интервью своим основным мотивом вступления в ряды добровольцев он называет месть. Для меня он — подтверждение этой связи. И это, наверное, было самым интересным для меня. Насилие порождает насилие, да, потому что с насилием можно справиться, как правило, только насилием. Но травма может быть и точкой роста, и это работает как для одного человека, так и для общества в целом. <…> Но если это пережить, сумев сохранить свою идентичность, тогда у общества есть шанс перейти на новую ступень развития. Если пережить не получится, то это может привести к разрушению, деградации, уничтожению, смерти — в социальном или общем смысле.
Читайте также
