Если однажды в варшавском такси вам покажется, что водитель очень сильно напоминает одного белорусского актера, то не удивляйтесь. Вас действительно везет заслуженный артист Беларуси Игорь Сигов. В 2020 году он поддержал протест и уволился из Купаловского театра, а в 2022-м, после начала войны, вместе с женой-украинкой переехал в Польшу. В большом интервью «Зеркалу» Сигов рассказал, как Павел Латушко назначил его на должность директора театра, почему три брака — это много даже для актера и как он два раза стоял на пороге смерти.
Игорь Сигов, 54 года. Заслуженный артист Беларуси, актер театра и кино. 20 лет отработал в Республиканском театре белорусской драматургии. Начинал карьеру актером после выпуска из Академии искусств, а закончил — директором. После увольнения из РТБД стал работать в Национальном академическом театре имени Янки Купалы, откуда ушел в знак протеста в 2020 году. Пережил две серьезные болезни — инфаркт в 2011-м и рак в 2022 году. Трижды женат, отец двоих детей. В октябре 2022 года вместе с cупругой переехал в Варшаву.
«В Беларуси я зарабатывал в лучшем случае 500 долларов, это вместе с премиальными, со всеми доплатами»
— Заслуженный артист работает таксистом. Может показаться, что эта фраза из Беларуси 90-х, если не знать, что все происходит в Польше в 2023 году. Необходимость такой работы сильно ударила по вашему самолюбию?
— Нет, абсолютно. Я не первый и не последний артист-эмигрант, который начинает работать в такси в другой стране. Достаточно много примеров даже белорусских артистов, которые работали таксистами. Потом, спустя какое-то время, когда уже обустраиваешься, если ты зависаешь в эмиграции надолго, то все равно появляются какие-то выходы на свою профессию.
Мое самолюбие не задето, нет. Во-первых, я люблю машины, во-вторых, люблю их водить. Такси — это такое, знаете, наименьшее зло. В том смысле, что для работы не нужно в совершенстве владеть польским языком, достаточно разговорного уровня, чтобы понимать, о чем тебя просят пассажиры. И при этом ты все время куда-то двигаешься. Единственное, конечно, аренда машины кусачая, но работать реально.
— Как вы нашли эту работу?
— По объявлению. Здесь очень много фирм, которые предлагают свои партнерские услуги. Нашел одну из таких, позвонил, ей владеют ребята из Польши и Украины, поэтому с коммуникацией проблем не возникло.
— Вы работаете на арендованной машине? Сколько это стоит?
— Это зависит от класса машины. В среднем получается от 650 до 1300 злотых (490−980 рублей по актуальному курсу. — Прим. ред.).
— В месяц?
— Если бы в месяц, было бы попроще. Нет, в неделю. Когда я начал работать в такси, то попробовал все машины — от дешевых до дорогих. Остановился на дорогих. Для того, чтобы хорошо зарабатывать и что-то приносить в семью, нужно работать по 10−12 часов в день. Я высокого роста, и мне некомфортно так долго ездить в маленьких машинах.
Работа еще осложнена тем, что день на день не приходится. Иногда в течение пяти часов ты «выбиваешь» 600 злотых (450 рублей). И тогда ты просто красава. В принципе, если ты будешь выкатывать 1000 километров в день, то будешь хорошо зарабатывать, быстро отобьешь и аренду, и бензин. Но это очень сложно.
У меня рекорд за день был 700 золотых (530 рублей). Это я не напрягался, работал не 12 часов, а где-то 8−9, но «не вынимая», то есть не выходя из автомобиля. Поэтому я решил, что мне нужна комфортная машина. Она дороже, но здоровье еще дороже. Сейчас решил приобрести свой автомобиль, чтобы работать на нем и не платить аренду.
— Варшавский таксист зарабатывает больше, чем заслуженный артист Беларуси?
— В варшавском такси ты можешь в месяц зарабатывать практически 1000 евро. В Беларуси я зарабатывал в лучшем случае 500 долларов, это вместе с премиальными, со всеми доплатами. Это если мы говорим о зарплате актера в Купаловском театре.
— Что значит быть заслуженным артистом Беларуси? Сколько за это платят, сложно ли им стать?
— В нашей стране даже народным артистом стать несложно, если ты за власть Лукашенко. Сейчас, чтобы получить звание народного либо заслуженного, достаточно сказать, что Лукашенко замечательный парень, а Беларусь — это страна для жизни, и спеть какую-нибудь патриотическую песню. Если честно, я считаю, что получил свое звание за работы, которые у меня были и в кино, и в театре, хоть мне и вручал его Александр Лукашенко.
— Песню петь для этого не пришлось?
— Нет. Более того, перед вручением ко мне подошли и попросили сказать пару слов в знак благодарности. Я пробовал отказаться, говорил, что есть более подходящие для этого люди, которые получали звания народных артистов. Но мне сказали, что выбрали меня, пришлось выступать, решил сделать это на белорусском языке: «Дзякуй вам за ўзнагароду, Аляксандр Рыгоравіч, ніколі не адварочвайцеся ад культуры і мастацтва, бо гэта самая безабаронная галіна».
Казалось бы, ничего такого не сказал, поблагодарил даже. Но потом, когда закончились все награждения, Лукашенко взял слово и ответил мне, сказал, что про все проблемы знает. После него выступил Владимир Макей и тоже сказал, что обо всем знает.
Сейчас, когда «ватники» пишут в соцсетях, что «вам батька давал звания, вы неблагодарные, откажитесь от звания», я говорю, что проблема-то не в званиях, проблема в том, что ты либо актер, либо клоп на подушке. Вот и все.
Пусть у тебя будет хоть миллион наград, ты будешь заслуженным или народным, но если зритель тебя не принимает, ты ему неинтересен. Ему наплевать на твои награды. Зритель видит здесь и сейчас, ему нравится или не нравится на тебя ходить, нравятся или нет твои спектакли, роли. Мне в 1998 году, спустя два года после выпуска из Академии искусств, «Народная газета» вручила часы. Они уже тогда говорили: «Вы все равно для нас народный». И это было более приятно, чем номинальная медалька заслуженного артиста.
А на зарплате это не сильно отражалось. Она кардинально не отличалась от моей зарплаты до получения этого звания. Даже если ты народный, то там есть какая-то надбавка, но не такая, чтобы ты сказал, что получаешь два оклада. Высшая ступень в театре — это ведущий мастер сцены. От других категорий по зарплате она отличается не намного. Мы шутили, что если ты заслуженный артист, то значит, у тебя похороны могут состояться на Московском кладбище, но без панихиды в театре. А если ты народный, то можешь рассчитывать на панихиду.
«Вдруг у жены зазвонил телефон, она ответила, а там попросили позвать Игоря Алексеевича, то есть меня»
— О чем вы обычно или чаще всего говорите с пассажирами? Как люди реагируют, когда узнают, что их водитель — заслуженный артист Беларуси?
— Я работаю на автомобиле бизнес-класса и вожу очень разных людей. Это и англичане, и американцы, и поляки, и белорусы, и украинцы. Когда говорю, что из Беларуси, из Минска, и рассказываю, почему сюда приехал и работаю в такси, то поляки чаще всего говорят: «K***wa mać!» («Ничего себе!» — Прим. ред.).
Иногда бывает, что мне не верят, когда говорю, что я актер по профессии, но сейчас работаю в такси. Однажды пассажир заметил мою фамилию на удостоверении, нашел статью обо мне в Википедии, сказал: «Matka Boska!» («Боже мой». — Прим. ред.) и стал звонить своему другу-оператору, рассказывал ему обо мне. Некоторые пассажиры меня узнавали, говорили, что похож на одного актера. Пришлось признаться, что я и есть тот самый актер.
Что касается разговоров, то у нас в компании есть правило, согласно которому я не имею права говорить с пассажирами о политике и любых темах, которые могут вывести на конфликт. Поэтому если кто-то начинает разговор о войне в Украине или о ситуации в Беларуси, то я стараюсь оценить адекватность пассажира и понять, можно ли с ним беседовать.
В основном люди, которые ездят со мной, занимаются своими делами, для них главное, чтобы я вез их комфортно. Тем более через приложение я заранее вижу предпочтения пассажира, любит ли он тепло и тишину, открыт ли к общению и так далее.
— Вам за 50 лет, у вас есть жена, дети, две собаки, вся жизнь в Беларуси. Как принимали решение о переезде в другую страну? Что думали и чувствовали в тот момент?
— В 2020 году мы вместе с супругой приняли решение, что я ухожу из театра в знак протеста, потому что я не был согласен с тем, что происходит в стране. Продолжали жить в Беларуси, но на зарплату жены. Она у меня украинка, работает на «Радио НВ» (украинская независимая радиостанция разговорного жанра. — Прим. ред.) на удаленке расшифровщиком.
У нас была зарплата жены, плюс у меня еще какие-то съемки в России, и мы как-то вытягивали. Но после начала полномасштабного вторжения России в Украину мы пошли на протесты против войны, где нам намекнули, что «ехали бы вы домой, зачем вам это надо».
— А кто и как намекнул?
— Мы были на избирательном участке в день референдума (27 февраля 2022 года. — Прим. ред.). Приехали туда с женой, проголосовали и просто продолжали стоять на участке вместе с другими людьми. В какой-то момент начали скандировать «Нет войне!», «Слава Украине!», «Жыве Беларусь!» и так далее. Вдруг у жены зазвонил телефон, она ответила, а там попросили позвать Игоря Алексеевича, то есть меня. Оказалось, звонили из ГАИ, сказали, что мы неправильно припарковали машину, и попросили ее перегнать в другое место.
Я перепарковался и пешком вернулся на избирательный участок за женой. И вот идем мы вместе с ней уже назад к автомобилю, а супруга мне и говорит: «За нами идут». Какой-то молодой парень в штатском проводил нас до машины, посмотрел номера, и мы отъехали. Через несколько минут мне позвонили друзья, которые оставались на избирательном участке, и сказали, что за нами поехала машина. Я ее тоже заметил, это была черная Audi A6. Мы жили за Минском, в Воложинском районе. Они нас довели до Ракова и отпустили.
Но у жены случился стресс, была паническая атака. Она очень испугалась. Все понимала, но для нее было шоком, что какие-то люди стояли рядом, снимали, фотографировали, ехали за нами. После этого каждая машина, которая проезжала мимо нашего дома, вызывала у нее стресс, она боялась, что вот-вот за нами придут.
В какой-то момент она говорит: «Давай уезжать». Я говорю: «Хорошо, а куда? С двумя собаками, их же не бросишь». У нас две овчарки. Но тем не менее приняли это решение. Пока вместе с купаловцами делали какие-то проекты в Варшаве, я параллельно искал жилье. Повезло, нас приютила женщина, сказала, что мы вместе с собаками можем пожить у нее.
— Она ваша подруга?
— Нет-нет. Ее на каком-то сайте нашли наши друзья, которые живут в Варшаве уже 20 лет. Я приехал к ней, посмотрел, что все хорошо, все выстраивается, можем переезжать. Вернулся в Беларусь, сказал жене собираться, и мы уехали.
— Сколько времени прошло от принятия решения до уже фактического переезда?
— Война началась в конце февраля, а мы переехали в октябре. Так долго, потому что не было понятно, куда ехать. Если бы мы были вдвоем, то ладно, бог с ним, а с собаками очень сложно. Поэтому понадобились эти полгода.
— За это время никто не пробовал отговаривать вас от такого решения?
— Мы не много с кем общались. Жили на хуторе, к нам только друзья приходили, и мы не распространялись по поводу переезда. Поэтому никто не отговаривал. Мы понимали, что это достаточно сложно — в 55 лет начинать все с нуля. В Беларуси все было уже понятно, ехало по проложенным рельсам, а в Польше надо будет все отстраивать заново. Все с нуля, абсолютно. Но это стоит того. Чтобы остаться человеком, во всяком случае.
— А что сейчас с хутором? Нашли кого-то, кто косит траву и присматривает за домом?
— Да, присматривают друзья. Мы периодически созваниваемся, говорят, что все хорошо, печки топят, дом не сыреет.
«Они думали, что если не вылезать, не проявлять свою позицию, то их это не коснется. Коснулось»
— Как менялись Минск и Беларусь на протяжении тех двух лет после выборов, пока вы еще оставались в стране?
— В центре Минска мы практически не были, потому что жили за городом. Я вообще не хотел туда попадать, тем более после того, как начались репрессии. К тому же я был после операции, у меня был рак, и я проходил реабилитацию.
Но заметил, что стало меняться отношение людей. Например, заходишь в магазин, и если раньше тебя в нем весело приветствовали продавцы, то в последнее время ты слышал только сухое «Здравствуйте». Это не потому, что они переставали тебя уважать, а просто так, чтобы от греха подальше.
Ситуация в Беларуси менялась, она и сейчас меняется. Я созваниваюсь с людьми, которые там остались и которые в первое время после 2020 года занимали нейтральную позицию или даже склонялись в сторону режима. Сейчас они абсолютно все говорят: «Да, это капец, все ужасно, работы нет, а если есть, то со всех сторон душат». Они думали, что если не вылезать, не проявлять свою позицию, то их это не коснется. Коснулось в любом случае. Кто-то где-то засветился в 2020 году, вышел, чуть-чуть рот открыл… Я знаю, что до сих пор людей забирают, проводят обыски.
— Удалось найти какую-то поддержку в Польше от коллег или политиков?
— После приезда в Варшаву мы познакомились с Андреем Санниковым (кандидат в президенты в 2010 году. — Прим. ред.), Дмитрием Бондаренко (соратник Санникова, гражданская кампания «Европейская Беларусь». — Прим. ред.). Наташа Радина (главный редактор «Хартии 97». — Прим. ред.) меня знала давно, и они очень нам помогли.
Когда я еще приезжал в Варшаву для участия в театральном проекте вместе с купаловцами и сказал, что думаю переезжать, только не знаю как, то Дмитрий Бондаренко мне дал свой номер телефона и сказал звонить, если что-то будет нужно.
Мы переезжали, в общем-то, совсем без денег, у нас была сумма, которой хватало на первый месяц аренды жилья, и все. Купаловцы, переехавшие сюда раньше, помогли нам на первое время и финансами, и ответами на вопросы о том, куда идти, что делать и так далее.
То же самое и Санников, и Радина, и Бондаренко. Мы и сейчас списываемся, созваниваемся, встречаемся, разговариваем, обсуждаем какие-то темы. Моя жена стала вхожа в белорусское сообщество, ей очень нравится.
— Что вас больше всего поразило, удивило после переезда в Польшу?
— Я вам скажу словами своей жены, она очень любит Варшаву, полюбила ее еще давно, когда приезжала в Польшу на заработки. Этот город дает тебе какие-то возможности, она тебе постоянно что-то подкидывает. Хочешь — это, хочешь — то, ты только выбирай. Что касается работы и других нюансов, то у тебя всегда есть выбор. Ты можешь работать, можешь не работать, можешь выбрать, где хочешь работать. Где-то платят больше, где-то — меньше. Хочешь зарабатывать больше — учи польский. Все эти возможности, которые открывает Варшава, — это плюс. Ну и потом, ты не шугаешься полицейских и их машин. Поэтому мы сейчас успокоились. По жене это очень заметно, она обожает Варшаву.
Сейчас мы переехали в квартиру, она небольшая, однокомнатная, живем там с двумя собаками, на пятом этаже, за окнами много неба и солнца. Жена влюбилась в это жилье, ей нравится. Она теперь стала уравновешеннее. Понимаете, в Беларуси она жила по схеме «день — срыв — новый день — новый срыв». Это все от того, что происходит в Украине, от того, что происходило в Беларуси. Варшава в этом отношении нам нравится.
— Вы следили за недавними парламентскими выборами в Польше? Интересно было наблюдать за тем, как оппозиция побеждает действующую власть без протестов, взрывов и международной изоляции?
— В основном жена этим интересовалась, а я наблюдал за всем из окна такси. Но могу сказать, что это и есть демократия — оказывается, оппозиция может победить и власть ничего не может сделать с этим. Полиция и силовые структуры не защищают власть с дубинками и гранатами в руках, они такие же люди, которые тоже голосуют и все понимают.
Меня часто спрашивают, почему в Беларуси у нас ничего не получилось? Я отвечаю: «Потому что за спиной народа Беларуси не стояли силовые структуры, хотя бы армия, которая могла противостоять ОМОНу». Против лома нет приема, если нет другого лома. Хотели ли люди конфликтного решения той ситуации, то есть взяться за палки, камни и так далее? У нас все к этому подходило. Мы попробовали решить проблему демократическим путем, но не получилось.
«Не считаю, чем больше браков — тем лучше»
— У вас было три брака. Частая смена партнеров — это норма для актеров и на самом деле три брака — это не много?
— Это много, но иногда жизнь складывается так. Были ли у меня какие-то романы? Были, да, киношные романы либо театральные. Сложно ли быть женой артиста, если ты не артистка? Сложно, наверное, да. А тем более если ты мало-мальски медийный человек и к тебе есть пристальное внимание, тобой интересуются, у тебя появляются поклонники, поклонницы. Достаточно сложно в таких условиях удержать брак.
Но я не хочу сказать, что мои первая и вторая жена плохие. Нет, но мы не сходились характерами, отношением к жизни, вот и все. Что-то раздражало меня, что-то раздражало их. И в результате — три брака.
Я не считаю, что чем больше браков, тем лучше, нет, но поиск своего человека иногда проходит через такие длинные пути. Потому что мы всегда ищем свою половинку, того, с кем нам комфортно и удобно, кому мы можем какие-то вещи простить. Поэтому у меня третий брак. Но думаю, что это последний.
— Отношения с детьми поддерживаете?
— С дочкой (от второго брака, живет в Беларуси. — Прим. ред.) мы общаемся чаще, я вижу ее в тиктоке, мы списываемся.
С сыном (от второго брака, живет в Болгарии. — Прим. ред.) немножечко сложнее ситуация. У него другая позиция по поводу того, что происходит в Украине. Но он уже достаточно взрослый человек, поэтому ему решать.
— Вы пробовали с ним это обсуждать?
— Не сильно. Мы общаемся, но очень редко. Иногда, когда совсем грустно или что-то вспомнилось, то я пишу ему, он отвечает. Сказал, что мы решили переехать в Польшу, объяснил, почему. Он ответил: «Ты там держись, но я думаю, что это не все так однозначно». И сразу становится понятно, какие каналы он смотрит. Но я думаю, что все встанет на свои места.
— Вы два раза были на волосок от смерти — сначала инфаркт, потом рак. Как болезни повлияли на вашу жизнь и характер, отношения с семьей, на работу?
— После инфаркта у меня была частичная амнезия. То я что-то помню, а тут — не помню. Это очень удобно (смеется. — Прим. ред.). Бороться с раком помогала моя нынешняя супруга. Она меня выхаживала после операции, приезжала в больницу, узнавала у врачей, как мое состояние. Ребята из Купаловского тоже поддерживали после того, как я вышел из больницы, после операции.
Инфаркт повлиял больше на переоценку ценностей, отношение к жизни, к проблемам. Я понял, что проблем не существует, есть вопросы, сложные или менее сложные вопросы, но они все решаются так или иначе, если ты жив.
Если что-то не получилось, то не получилось, так должно быть, значит, пока это не твое. Не сложилось, либо ситуация поставила в такие условия, что тебе нужно делать сложный выбор. И его надо делать. Идти либо легким путем, либо сложным.
У меня появилось более спокойное отношение и к жизни, и к смерти. Страшно ли мне сейчас умереть? Нет. Хочу ли я жить? Да, я хочу еще пожить. Вот такая философия.
— В каком-то российском желтом медиа, которое даже цитировать не хочется, писали, что ваш инфаркт — это последствие злоупотребления алкоголем и нездорового образа жизни. Правда ли это?
— Нет. Но если я вам скажу, что я совсем не пью алкоголь, то совру. Я употребляю алкоголь, более того, я умею пить. Что это значит? Это когда ты знаешь свою норму.
Инфаркт был не из-за злоупотребления алкоголем. У меня был врожденный порок сердца, о котором я не знал. Как мне сказал потом кардиолог, инфаркт у меня мог случится пять лет назад, мог через 10 лет, а мог и вообще не произойти. Злоупотребление и неправильный образ жизни в какой-то степени ему поспособствовали, но у меня тогда был очень насыщенный период в жизни.
Это случилось 2011-м, за год до этого я съездил на «Оскар» (в 2010 году украинский короткометражный фильм «Двери» по книге Светланы Алексиевич, в котором снялся Игорь Сигов, был номинирован на «Оскар», Сигов — единственный белорусский актер, посетивший церемонию. — Прим. ред.). А когда вернулся, у меня появилось очень много приглашений сниматься в кино. Плюс работа в театре. И это стало сказываться.
Я играл спектакль в Минске, садился в машину и всю ночь ехал на съемки в Питер. Снимался там два дня, садился в машину и ехал назад в Минск играть спектакли. Пару дней играл (в то время в РТБД в основном весь репертуар был завязан на мне), после спектаклей ехал в Москву на озвучку. Вот такой насыщенный был у меня год. Плюс еще психологические драмы.
В результате мне сердечко сказало: «Если ты не хочешь самостоятельно отдохнуть, то я тебе помогу». Это не от злоупотребления. Да, я курил, пил энергетические напитки, поскольку спал мало, а работы было много, переживал жизненные ситуации, которые вызывали легкий стресс. Да, и алкоголь, но это все вкупе. Это не от того, что я бухал, бухал, бухал, а потом раз — и у меня инфаркт. Нет, это ошибочное мнение.
Есть актеры, которые сбухиваются. И это можно понять — очень сложно, если ты был в обойме, на тебя был спрос, и потом вдруг все это пропадает в силу разных причин. Все было здорово и классно, но сейчас этого нет. От этого можно сорваться.
Скажу сразу, не выход — сесть и жалеть себя, говорить, что ты не понят, не признан, и ждать, что все вернется. Ничего не вернется. Сейчас у меня нет моей профессии, я по ней скучаю. Но я абсолютно комфортно себя чувствую и в машине такси.
«Уволили из РТБД, потому что я — не системный человек»
— Вы пришли в РТБД сразу после Академии искусств, и сами говорите, что в какой-то момент большая часть спектаклей была с вашим участием. Вы были звездой, магнитом для зрителей. В 2012 году вы стали директором, но в 2014 году уволились оттуда и перешли в Купаловский театр. Почему вы ушли из РТБД?
— После инфаркта в 2011 году я понимал, что, наверное, мне нужно завязывать с профессией. Не потому, что я не могу что-то или заботился о своем здоровье. Просто для меня театр стал уже другим, мне стало неинтересно, скучно. Это был не мой театр. Я хотел уходить из него вообще в принципе.
Но в 2012 году Павел Латушко, который был тогда министром культуры, предложил мне вариант. Спросил, не хочу ли я стать директором театра, а художественным руководителем будет Александр Гарцуев. Я спросил, что будет с Валерием Анисенко, прежним директором? Латушко сказал, что Анисенко поедет в Витебск. Я согласился.
Дело в том, что в 2000 году Валерию Мазынскому (белорусский режиссер, основатель закрытого властями в 2003 году театра «Вольная сцэна», на его основе появился РТБД. — Прим. ред.), когда он уходил из театра, я сказал, что уволюсь из РТБД только после того, как здесь не будет Анисенко. То есть я 12 лет вынашивал этот план, поэтому согласился на предложение Латушко стать директором, хотя думал, что мне предложат роль художественного руководителя, это было бы мне ближе. Но такой расклад меня тоже устраивал. Это, в общем-то, помогло и вернуло меня в театр. Старики из театра имени Горького говорили: «Игорь, это же клево, ты можешь теперь построить свой театр, театр, который ты любишь!»
В 2013 году Павел Латушко ушел, на пост министра культуры пришел Борис Светлов. Меня вызвали и сказали, что я поставил театр на колени, у меня есть еще год, чтобы это исправить, а потом они решат, продлевать ли со мной контракт. Через полгода, в марте, когда у Минкульта традиционно заканчиваются контракты с директорами театров, случилась странная ситуация — я показал убыток. Мне сказали, что контракт со мной продлевать не будут. Актеры РТБД, почти 100 человек, написали письмо с просьбой оставить меня в качестве директора.
Владимир Карачевский, который был тогда первым заместителем министра культуры, вызывал меня, сказал, что я прекрасный артист, но зачем сидеть на двух стульях. Говорил, что ни под кого место не освобождают и просто заботятся о моем здоровье. Правда, потом оказалось, что на место директора РТБД пришел именно Карачевский.
Поэтому я не по собственному желанию ушел с поста директора РТБД и не уходил, чтобы устроиться в Купаловский театр. Нет, со мной не продлили контракт, мягко намекнув на то, что я не системный человек и в этой системе ничего не понимаю.
Более того, в Купаловский я пришел спустя полгода, все это время нигде не работал. Ушел в никуда. У меня были приглашения в театр имени Горького, меня звали и в Украину. Полгода я колебался, но потом подумал, что в Беларуси сцена № 1 — это театр имени Янки Купалы, и мои спектакли и заслуги дают мне право выйти на нее. Пришел в Купаловский, и меня взяли.
— Павел Латушко в 2012 году и сейчас — это разные люди?
— Для меня — нет, это тот же человек. Просто сейчас он стал более ярким. Он всегда ратовал за театр, это один из немногих министров культуры, который приходил на все премьеры — неважно, в большие театры или в малые, в Минске или в маленьком городе. Он следил за этим, ему это болело, и его это интересовало.
— Как вам Латушко как политик?
— Мне понятна и нравится его риторика, то, как он предлагает решать проблемы демократически, а не радикально. Приемлемо ли это сейчас? Я часто думаю об этом, так как понимаю, что уговорами и санкциями ситуацию в Беларуси не изменить, Лукашенко не уйдет сам и не отдаст власть. Значит, остается только идти силовым путем либо что-то неожиданное должно произойти. Поэтому как политик мне Латушко нравится. Во всяком случае мне кажется, что он достаточно честен. А ошибки мы все совершаем, не ошибается только мертвый либо дурак. А он в этом отношении честен.
— Кто еще из белорусских политиков вам нравится?
— А кто еще из политиков на горизонте есть? Зянон Позняк, иногда встречаю какие-то его мысли. Тот же Андрей Санников. Политики, которые сидят сейчас в тюрьме, — Виктор Бабарико, Павел Северинец, Сергей Тихановский. Я ничего не могу сказать о них сейчас, потому что связи с ними нет и я не знаю их взгляды на текущую ситуацию и выход из нее, как они видят будущее страны.
Что касается Светланы Тихановской, то у меня нет стопроцентного ощущения, что она мой президент. Конечно, Тихановская — официально избранный президент, она очень выросла за эти три года и как политик, и как оратор. На сегодня я не вижу явного лидера белорусской нации. У меня ко всем есть вопросы, но это нормально.
— Сколько раз вы говорили фразу «искусство вне политики», пока были директором РТБД?
— Ни разу.
— Не было ситуаций, в которых нужно было это сказать?
— Я, возможно, говорил это, но гораздо раньше, где-то в 2000 году. Говорил Валерию Мазынскому: «Дело не в том, что искусство вне политики, наша политика — это сцена, мы со сцены можем говорить о проблемах». Зачем нам выходить на баррикады и демонстрации, если мы можем делать это со сцены и так, что не подкопаешься. Я актер, а это персонаж, и про политику говорит персонаж. То есть у нас есть такое прикрытие, щит, за которыми мы можем говорить. Мы практически десять лет играли «Адвечную песню» (спектакль по пьесе Янки Купалы. — Прим. ред.), где в конце звучит фраза Купалы «Я чалавек, я не быдла». На некоторые спектакли люди приходили с бело-красно-белыми флагами и кричали «Жыве Беларусь!» еще до 2020 года.
Со сцены ты можешь говорить все, но другое дело, что Лукашенко и это задушил. Сейчас театр не свободен в выборе пьес, их трактовки, ему запрещено говорить о проблемах. Сейчас театр в Беларуси не может поставить спектакль об Окрестина, основанный на реальных событиях, рассказывающий, что там происходило. Если я не могу этого делать со сцены, то тогда да, театр вне политики.
Как человек и как гражданин я могу не интересоваться политикой в такой степени, чтобы разбираться в нюансах, но при этом я должен оставаться свободным человеком, который может выражать свои мысли. Я могу ошибаться, но я знаю, что могу высказать свою мысль. И за это меня не начнут избивать дубинками, сажать в тюрьму и давать мне тюремный срок, даже если я ошибся, а уж тем более, если сказал правду.
Человек не может быть аполитичен априори, потому что он живет в социуме. Даже если ты принимаешь сторону диктатора, то зачем тогда ты говоришь, что ты вне политики? Нет, ты в политике. Просто ты занял другую сторону — и все.
«Извините за нескромность, медийные люди все-таки в ответе за свои поступки»
— Вы следите за нынешним Купаловским театром и у было ли для вас неожиданным то, что мэтры вроде Геннадия Овсянникова поддержали власть в 2020 году?
— Это не было неожиданностью. И я не слежу за тем, что происходит с Купаловским. Поначалу следил, но потом все встало на свои места. Я не осуждаю дядю Гену в его выборе. Это его право. Он жил при Советском Союзе, там вырос. Лишь бы не было войны.
— Вы говорили, что после начала войны перестали сниматься в российских сериалах потому, что ваша жена украинка. Она вас об этом попросила?
— Это было мое решение. Это был мой протест, мой вклад в то, что я не согласен с войной. Я не буду сниматься, какие бы главные роли мне ни предлагали.
Мне даже предлагали оплатить агента, который бы занимался мною, обещали поднять гонорары, только бы я продолжал сниматься. Я отказался и не жалею об этом ни на секунду.
— Как вы относитесь к тем белорусским актерам, которые продолжают работать в России?
— Я скажу односложно: у каждого свой выбор, каждый выбирает сам. Если он считает, что он не поступился совестью и его это никак не мучит, то это его выбор. Время рассудит все.
Другой вопрос, что, извините за нескромность, медийные люди все-таки в ответе за свои поступки. Ты должен понимать, что если делаешь выбор в ту или другую сторону, то это не только твой выбор, на тебя смотрят твои поклонники, десятки тысяч людей, которые в тебя верили, любили и для которых твое мнение очень важно. Ты с ними или нет?
Я никого не хочу осуждать и не осуждаю. Если мы говорим о демократии, то она в этом и заключается — ты волен выбирать любую сторону. Другой вопрос — после того когда все станет на свои места, подам я тебе руку или нет?
— Павлу Харланчуку, который в 2021 году переехал в Москву и стал работать в театре Безрукова, подадите?
— Не знаю.
— Если бы в 1994 году президентом Беларуси стал не Лукашенко, как бы сложилась ваша карьера?
— А я не думаю, что моя карьера зависела от того, кто был президентом. Она зависела от Валерия Мазынского, от театра, от моих коллег и от зрителей. Еще от моего желания работать, попасть в кино. Стоял бы у власти не Лукашенко, а кто-то другой, и что бы это изменило в моей карьере?
— Власть может создать условия для работы в стране крупных частных коммерческих театров, в которых можно больше зарабатывать.
— Если ты в театре для того, чтобы заработать, то не стоит. В театре невозможно зарабатывать. В нем можно работать, потому что хочется. Если тебе достойно платят — плюс. Но если выходишь на сцену только потому, что заплатили тысячу евро, — это не твое. Ты должен выходить на сцену, потому что не можешь по-другому, тебе хочется это играть. А сколько заплатят, уже вторично.
Читайте также
