В 2021 году Лариса активно партизанила и оказалась в тюрьме, в это время ее 17-летнюю приемную дочь Карину, которая выросла в семье женщины, забрали. Педагоги посчитали, что так для ребенка-подростка будет лучше, хотя она просила оставить ее дома, а люди, назначенные новыми опекунами, потом не давали общаться с близкими. Лариса считает, что чиновники и власти поступали принципиально, чтобы отомстить ей за позицию, хотя понимали, что девочка пострадает больше всего. Спустя два года мама и дочь рассказали свою историю журналистам блога «Люди». Мы перепечатываем этот текст.
Имена героинь изменены в целях безопасности.
«В пять лет она не могла нарисовать солнышко»
Лариса — многодетная мама из Витебской области. Когда женщина с мужем оформляла опеку над маленькой Кариной, у них уже было трое родных детей. Карине тогда исполнилось пять лет, от биологической матери ее забрали еще в 9 месяцев, и до попадания в приемную семью девочка жила в детском доме.
— Младшей дочке тогда был год, денег нам вечно не хватало (в Беларуси я всю жизнь так жила). И узнала, что в Беларуси есть такая профессия — приемный родитель. Мы с мужем подумали: где трое, там и четверо, и я устроилась на такую «работу». Работать по восемь часов и получать копейки не хотелось, когда можно получать те же копейки, но смотреть еще одного ребенка и своих. Так я пошла в детский дом знакомиться. «Знакомилась» недолго — не смогла бы, посмотрев на этих детей, оставить их там. Всех бы забрала (смеется)! Поэтому первую девочку, которую показали, и взяла, — вспоминает собеседница.
Лариса рассказывает, что Карину приходилось приучать к банальным бытовым вещам. Поначалу ей было сложно, потому что жизнь в детском доме была совсем другой.
— Привыкали к Карине мы по-разному (смеется). У нас в семье были какие-то свои правила, а она их не знала. Я где-то с ней больше сюсюкалась, и свои кричали: «Мама, почему ей можно, а нам нельзя?» Хотя, честно говоря, я до того момента даже не знала, что у нас в доме так много этих правил (смеется)! Помыться, за собой постель сложить, убрать — это все было естественно, а ребенок пришел и ничего не умел. Я была в шоке! Даже рисовать — в пять лет она не могла нарисовать солнышко. Карина развивалась вместе с моей младшей, годовалой Лизой. Я начинала рассказывать малышке: «Утро, солнышко встает. Днем солнышко высоко», и замечала, что Карина это слушает так внимательно и для нее это непонятно! Мы начинали рисовать с дождика, тучки, потом — солнце. Те же дни недели она не знала. И, получается, эту педагогическую запущенность, то, что не получила до пяти лет, она наверстывала вместе с Лизой.
— У нас в детском доме не было никогда занятий, — робко вступает в разговор Карина. — Там просто стояли книжки, к ним никто не подходил. А я их листала, мне было интересно смотреть на картинки. Помню, когда ко мне мама пришла, я с другой девочкой спорила, что меня заберут в семью, а ее — нет. Хотя, тогда это было в порядке вещей — ну, забрали и забрали. Я только в осознанном возрасте начала понимать, какая я счастливая.
Лариса вспоминает то время и шутит, что маленькая Карина «не хотела делиться мамой» и даже подралась за нее с другой девочкой, а потом пришла в дом и со временем стала родной. В опекунской семье она выросла, а потом отправилась вслед за мамой в Литву. После пережитого в Беларуси Лариса с младшей дочкой Лизой сначала поехала «подлечиться на пару недель», с одним чемоданом и 180 долларами, а остались насовсем.
Решиться на эмиграцию пришлось, потому что в 2021 году Ларису осудили за участие в партизанских акциях протеста, немногим меньше года она провела в заключении: большую часть срока — в СИЗО под следствием, и несколько месяцев в колонии. До этого были еще несколько задержаний на сутки.
— Я всю жизнь учила детей жить честно, справедливо, а тут такая общая несправедливость, вот это вранье. Я просто шла против этого, против ужаса, который происходил в 2020-м. Дала себе слово: пока все не станет хорошо, буду продолжать бороться. Понимаете, взять и остановиться, согласиться, бояться — это не мое. Мне угрожать нельзя ни в коем случае — я тогда начинаю делать на зло, еще с большей силой (смеется). К тому моменту меня уже несколько раз задерживали по административным статьям, но так как я многодетная мама, назавтра отпускали.
«Спрашивала, когда я вернусь в семью, — они отвечали: „Не думай об этом, главное — твое здоровье“»
За «административками» сразу пошли вызовы на беседы с чиновницами из местного отдела образования. В кабинетах женщине говорили, что, когда она ходит на акции, в этом «косвенно участвует и государственный ребенок». И раз связана со сферой образования, «обязана проносить в жизнь политику государства». Иначе, предупреждали, «если продолжите в том же духе», заберут Карину — «государственного ребенка, за которого вы ответственны». Лариса не останавливалась, но подготовилась к этому, как могла, — продумала план. Правда, он не сработал.
— Я понимала, что меня могут забрать надолго, что Карину принципиально мужу не оставят и начнут отбирать у нас, и подготовила все документы на родителей. Договорилась с подружкой, что она, если меня задержат и Карину будут забирать из семьи, ее возьмет к себе. Но в моменте моя семья не сориентировалась, — объясняет собеседница.
— Эти женщины явились в два часа дня к нам домой и начали спрашивать: «Почему вы одни? Где родители?» Ну, дети уже были взрослые, по крайней мере не в ночное время они уже могли находиться дома одни. Да и сейчас семилетки утром закрывают квартиру и сами идут в школу, если родители не могут их завести, — продолжает Лариса. — Опека могла оставить Карину на муже, но его предупредили: или вы все время дома, с детьми, или мы ее забираем. А у нас тогда мои родители и его мама болели ковидом, жили на даче; муж и работал, и периодически ездил к ним, пытался их досмотреть, еще и так, чтобы дети не подхватили болезнь. Ну, вот моих родителей он вытянул, а свекровь, к сожалению, не смог, она умерла, пока я была в тюрьме… Вот муж тогда разрывался между всем этим. Чтобы нам оставили Карину, надо было требовать, умолять, унижаться. У него не было ни сил, ни возможности. А подруга меня подвела: испугалась и не смогла сделать, как мы договаривались. Я узнала об этом из письма где-то через месяц и была в шоке, но ничего сделать не могла.
Карина хорошо помнит те дни. Она рассказывает детальнее, как сначала пропала мама, затем у подъезда появились педагоги, описывает, что происходило дома и как сама она, тогда еще подросток, все это воспринимала.
— Я собиралась в школу, а вечером мы отправляли маму — как оказалось, в «дальнее путешествие», — говорит девушка про вечер, когда Лариса ушла «партизанить» и оказалась в милиции. — Просыпаюсь, а ее дома все еще нет. Уже днем узнала, что маму задержали. Тогда я не думала, что ее посадят, — казалось, как обычно, скоро отпустят (смеется). Папа сказал, что выпустят через два дня, ну и я спокойно ходила на уроки. Время шло, а маму не выпускали… В школе я ничего не говорила, но должно было пройти родительское собрание и для выпускных классов присутствие родителей — обязательно. Меня что-то дернуло сказать, что от меня никого не будет. Учительница стала спрашивать, почему, а я ей доверяла тогда и сказала как есть. В тот же день, когда шла домой, возле подъезда увидела свою классную, социального педагога и еще одну женщину (наверное, из опеки).
Педагоги встретили Карину и отправили в квартиру, там была младшая сестра Лиза, а сами пообещали подняться позже. За это время девочка успела позвать ту самую подругу мамы, которая обещала выручить.
— В квартире учителя стали спрашивать, где родители, почему мамы нет дома, почему мы несовершеннолетние и одни, хотя мне уже было 17 лет, а Лизе — 13. Я крикнула своей классной: «Это что, вы все рассказали?» Она ответила, что до этого они (соцпедагог и сотрудница службы опеки. — Прим. ред.) и сами все знали. Мы объясняли, что живем не одни, что папа ездит на дачу, присматривает за бабушками, они болеют. Но они давили морально. Сказали, что меня будут забирать из семьи. Я тогда не шла. Расплакалась (пауза). Мне не хотелось идти, я же в этой семье с детства. Эти женщины меня не слушали — у них был какой-то приказ, что моя мама под следствием и я должна временно находиться там, куда меня определят. Говорили, что это ненадолго.
Я очень нервничала, и на этом фоне у меня поднялась температура. Они решили, что я сильно больна, отправили меня к врачу. В кабинете я была с социальным педагогом. Доктор сказала, что это обычная простуда, но потом меня выгнали за дверь, а когда они с педагогом вышли, сказали, что еду в больницу с подозрением на ковид. Вот так меня забрали из семьи. В больнице я лежала не пару дней, а три недели, пока они решали, куда меня отдать. Коронавирус у меня не подтвердился.
«Первую неделю вообще ни с кем не разговаривала. Ждала, что маму отпустят, и думала: "Ну, перекантуюсь тут — и все"»
Пока 17-летнюю Карину держали в больнице, ее сестры и отец, муж Ларисы, каждый день созванивались с ней, привозили продукты. Но после выписки девочку сразу передали другим опекунам. После 12 лет жизни в одной семье, ставшей своей, Карине пришлось нехотя привыкать к новым, чужим людям.
— Женщина из соцопеки тоже звонила мне, классная руководительница звонила — как будто ехидничали: «Ну, как тебе там, все хорошо?» Я спрашивала, когда я вернусь домой. Они отвечали: «Не думай об этом, главное — твое здоровье». Когда я выписалась, меня забирала уже другая семья. Я побыла у них одну ночь (плачет) и сказала, что хочу к папе… в свою семью (пауза). Мне надо было заехать за вещами домой, сестра тогда тоже пришла и меня провожала. До двери, пока я не села в машину и не уехала (плачет). Я взяла с собой немного вещей. Потому что дома у меня была своя комната и целый шкаф. А в семье, куда меня отправили, было десять детей. Я жила в комнате с тремя девочками, и у меня было всего две полки в шкафу. Я не могла забрать всю свою одежду и возила ее по сезонам: на осень — осеннюю, на зиму — зимнюю.
Принимать-то все могут хорошо, а когда уже поживешь с людьми, становится все понятно. В той семье мне было сложно — они курили, выпивали, ругались матом. Я первую неделю вообще ни с кем не разговаривала, максимально закрылась. Четверть, помню, окончила очень плохо, потому что ничего не учила. Ждала, что маму отпустят, и думала: "Ну, перекантуюсь тут — и все". Не хотела у них приживаться. Потом месяц прошел, второй — и я поняла, что другой дороги нет.
Уходила в школу утром и возвращалась вечером, днем была на занятиях, у папы или у сестры или вообще гуляла где-то. Туда мне не хотелось возвращаться, но тетя Оля (приемная мама) ругала: «В школу — и обратно домой, никаких занятий — чтобы я знала, где ты». Поначалу мне разрешали видеться с папой, сестрой, но в новой семье считали, что это на меня плохо влияет, запрещали к ним ездить. Тетя Оля говорила, что я агрессивно к ее семье отношусь, говорила, что я у них отшельник.
У новых опекунов Карина прожила почти год. Лариса говорит, что те редкие письма, которые дочери приходили от нее из заключения, ей там не передавали. Тогда она стала писать ей через своих подруг. Позже женщина придумала, как из-за решетки оплатить дочке подготовительные курсы по актерскому мастерству для поступления — девочка ходила на кружки с детства и мечтала заниматься творчеством.
— У меня дома оставались какие-то заначки, что-то я попросила в долг у подруг и возвращала им деньги, уже когда освободилась. А где-то они какую-то часть от себя добавили. В общем, всем миром так мы собрали дочке на курсы, — говорит Лариса. — В той семье ей, конечно, было тяжелее, с этим никто не помогал. Сразу она не поступила: где-то и сама прогуляла эти занятия, а где-то и было сложно, потому что другая семья…
— Тетя Оля не понимала, что у меня днем школа, после — платные курсы, а потом еще я шла на занятия в Дом культуры. Она злилась, что ничего не делаю по дому, — дополняет Карина. — Но я говорила, что у меня 11-й класс, мне надо готовиться, специальность у меня серьезная, и я не изменю свое решение. На самом деле я очень творческая, ходила на танцы, потом мама меня отдала в актерство, я даже снималась в фильме. Давно уже выбрала профессию, но та семья посчитала мой выбор несерьезным. Тетя Оля говорила, что нужна «приземленная, нормальная профессия, для заработка, а потом уже — по интересам». Однажды даже пошутила, мол, нужно такую работу, где можно найти мужчину: «Вот будешь врачом — можно красиво в халатике ходить. Или поваром, кондитером. А что тебе даст это актерство? Просто уметь кривляться». Так она меня все же перенастроила, и я маме в письме писала, что пойду на учительницу. Она настолько мне промыла мозги, что была уверена: в актерстве я ноль. «Спустись с небес на землю», — это были ее слова.
Лариса в письмах разговаривала с дочкой, пыталась помочь не отступить от своей мечты. Сама политзаключенная старалась держаться, хотя временами, признается, было сложно морально. Силовики старались на нее надавить, зная, как важны для женщины дети.
— Издевки, подколки были постоянно. «А ты бы пошла еще раз, если бы знала, что задержат?» Но я знала, что им отвечать. Хотя один раз следователь сказал: «Ты вот тут сидишь, а я за вас медаль получил. Правда, пришлось заплатить за нее со своей зарплаты…» А я ему: «О! Так вы тоже недовольны? Присоединяйтесь к нам!» — смеется собеседница. — Мне сложно было, что нет рядом семьи (как и сейчас, когда за границей, не вижу ни детей, ни внуков). Тогда переживала и было обидно, что не приходят письма. Но с другой стороны, тяжелее всего было, когда письмо приходило. Садишься над ним и плачешь. Поплакала, а потом начинаешь думать, как решить проблему хотя бы через весточку. Я в любой сложной ситуации думаю, что могу сделать. Я всю жизнь — борец, поэтому и там боролась. Видела, как женщины кидаются в панике, истерят и ничего не предпринимают… В тюрьме приходилось некоторых настраивать, чтобы они дали свободу своим детям, дали выбор. Я понимала, что всему, чему могла, научила дочь, и дальше она должна разобраться сама. Писала ей: «А твоя мечта — какая? Работать с детьми педагогом? Определись и не слушай никого». Знала, что ее перенастроили в той семье и нужно просто напомнить о мечте, потому что ребенок с шести лет мечтал стать актером, мы столько сделали для этого! Так пыталась ее поддержать, писала, что люблю.
«По их глазам на суде было видно, что все понимают, но страх за себя был больше»
Даже когда Карине исполнилось 18, а Лариса уже освободилась, переехать обратно девушке все равно не разрешали. Назначенные государством опекуны не давали видеться «со старой мамой», потому что та на нее «плохо повлияет».
— Тетя Оля говорила: «Ты только не будь, как твоя прошлая мама, — ты же знаешь, какое будущее тебя ждет, если будешь как она», — рассказывает Карина. — Когда они что-то такое говорили, я спрашивала: «Вы считаете нормальным ребенка забрать из семьи после стольких лет?» Они отвечали: «Это их работа. Мы поступили по закону. Она не работает, не выполняет свои обязанности — вот тебя и забрали. Ты уже взрослая и должна все понимать». Я знаю, что маму осудили ни за что, но старалась нигде ничего не писать об этом, не говорить, даже в школе ходила на все мероприятия, чтобы на меня ничего не подумали, раз у меня мама — политическая. Делала из себя «послушную патриотическую девочку». Но то время, смена семьи на меня сильно повлияли. Здоровье ухудшилось, приходилось работать с психологом, потому что я потеряла интерес ко всему, потеряла друзей, они не поддерживали меня, учителя — вообще отдельная история. Я все это время не понимала, как так можно взять и забрать ребенка из семьи? После всего этого я, можно сказать, заново рождалась. Когда мама вышла на свободу и я ее увидела, расплакалась.
Окончила школу Карина со средним баллом выше восьми, говорит Лариса. А потом все-таки добилась, чего хотела, и в этом году поступила в ЕГУ, переехала в Литву. Девушка объясняет, что выбрала для учебы эту страну, потому что там мама и младшая сестра. Первый год учебы за границей в начале семестра нужно было оплатить, и Лариса снова решила денежный вопрос ради дочки.
— Наодалживала денег, потому что сбор мы запустили в сентябре. Он еще шел, а оплатить учебу нужно было до 5 октября, — говорит экс-политзаключенная. — Но потом сразу же через пару часов пришло сообщение, что нам дают грант, и теперь эти собранные деньги будут Карине где-то на развитие, может, на общежитие, потому что пока она живет с нами: платить за него нечем. Это будет возможность ей выжить, потому что пока устроиться работать со своей визой она не может.
— Я даже не сомневалась, что ей нужно помочь, — только с августа, как она сказала, что поступила, панически думала, где взять деньги. А вообще, деньги — это же не самое главное, — продолжает белоруска. — Ее глаза, когда она ходит на свои занятия, — это важнее. Знаете, нельзя сказать, что пять пальцев на руке все одинаковые — нет, они все разные. И ты одинаково к ним не относишься, но не отдашь же никуда ни один, правильно? Так у меня и дети разные, особенно Карина отличается. Причем она, наверное, тот большой палец, который немного в стороне (смеется). У нас у всех математический склад ума, а она гуманитарий. Мы более молчаливые, а она все время трещит. Но все равно уже своя, такой же любимый для меня ребенок.
В Литве семья снимает жилье. Чтобы заработать на жизнь, Лариса много работает и соглашается на подработки, как говорит сама, «на что придется». В месяц выходит около тысячи евро на семью.
— Я всю жизнь думала о детях, думала, как заработать, как устроить быт. Точно так же и здесь — думаешь об этом же. Где-то убираю квартиры, сейчас по ночам бегаю кафе убирать. Даже на стройке пришлось поработать. Скажу вам, что там мне было даже попроще — взяла кисточку и красишь себе. А в клининге еще надо попрыгать (смеется)! Причем год без отпуска. Единственное, не видишь старших детей, внуков, мужа, своих родителей. Через год после моего отъезда до мамы дошло, что она меня больше никогда не увидит… Но сложно, наверное, всем. А работала я всегда. И детей смотрела — это официально, и так дополнительно еще где-то чем-то — то сетевым маркетингом занималась, то страховки делала, то на даче выращивала что-то и продавала… А в 90-е даже челноком побыла! Две-три работы стабильно было у меня всю жизнь. Поэтому в том, что я тут в Вильнюсе кручусь, ничего нового для меня нет.
Лариса говорит, что в детстве Карина училась вместе с маленькой Лизой, а теперь наоборот — с приездом старшей сестры младшая оживилась и стала лучше себя чувствовать в новой стране. Сейчас все, что пришлось пережить в Беларуси до отъезда, Лариса и Карина воспринимают как часть своего пути.
— К тем, кто так поступал с нашей семьей, я отношусь никак. Мне их жаль, честно. Я думаю, они задумывались, что сделали, как чувствует себя Карина. По их глазам на суде было видно, что они все понимают, но их страх за себя был больше. Разве в такие моменты задумываются о чьих-то детях? Но я не знаю, как им спится, — говорит напоследок Лариса. — Кто-то злится, кто-то готов убить таких людей, а мне кажется, это самое сложное — жить с нечистой совестью. Я могу жить везде, мне легче все пережить, даже в тюрьме было намного проще пройти все испытания, это отношение. Кто-то говорил: «Вот, мы — зечки». А я всегда отвечала: «Знаешь, ты может и зечка, а я нет». Люди понимали, что совершили преступления, а я знала, что не сделала ничего. Мне всю жизнь это помогает выжить. Моя совесть в 2020—2021-м не позволила бы поступить по-другому. Нас кто-то сдал, поэтому я жалею только о том, что не проверила, с кем иду на ту акцию.
Читайте также
