Сейчас Максиму больше 45 лет, он работает электриком в Европе. А в начале 1990-х жил в Могилеве и «ходил на сборы за „Шмидта“». Он просит не называть их объединение «группировкой» или «бандой», так как «криминала не было». «Шмидта» объединяло парней-подростков с нескольких улиц, которые дрались друг за друга и за свой район. На волне популярности сериала «Слово пацана. Кровь на асфальте» мы поговорили с белорусами, когда-то входившими в похожие объединения на территории нашей страны. Узнали, зачем им это было нужно и как они сейчас оценивают те события.
В целях безопасности имена собеседников изменены.
«Ты знаешь, побежишь в обратную сторону — свои же п***ы дадут»
— Это же моя молодость! — восторженно говорит Максим, как только слышит название сериала «Слово пацана», он недавно начал его смотреть. — Только у нас все было немножко легче: мы трубами не бились, камнями тоже, но на кулаках ходили район на район. Я и шапки норковые снимал с людей. Понимаю, делал неправильно, но мне есть, что вспомнить (смеется). Была ситуация, заходит ко мне Мороз (один из руководителей объединения в их районе. — Прим. ред.), он уже покойник, три или четыре срока отсидел. «Ну что? — спрашивает и называет мое погоняло. — Сегодня наши не дерутся. Пошли за другой район подеремся». Я ему: «Пошли!» Это было для нас нормально. Мы шли на драку, как на веселье.
«Шмидта», куда входил Максим, объединяло парней-подростков, живших на одноименной улице, а также улице Симонова и в микрорайоне Гребенево. Драться район на район у них означало «ходить на сборы». «Сборы» случались раз-два в месяц.
— На «сборах» старшие учили нас драться, чтобы мы, малолетки, могли за себя постоять. Никакого бандитизма, — объясняет собеседник. — Я лично не видел, чтобы кого-то на «сборах» убивали или делали инвалидом.
К «Шмидта» Максим присоединился лет в 14−15 и пробыл там два года. Объединялись пацаны с помощью сарафанного радио. Мальчишки в школе объявляли, что «сборы» в такой-то день. Те, кто были в теме, знали: «Встречаемся во дворе на детдоме». Приходить могли все желающие. В основном это ребята-подростки из «обычных советских семей». Руководили ими «старики» — несколько авторитетных парней лет 18−20. Например, отсидевших по малолетке или отслуживших.
— Почему я туда пошел? Хотелось выделиться, чтобы не быть чмошником последним, а чтобы меня на районе боялись и уважали. В итоге мое погоняло знали, — вспоминает Максим и говорит, что парни, которые хорошо учились или занимались спортом, не были так популярны, как ходившие на «сборы». — Я занимался в спортивных секциях — дзюдо, бокс, даже в цирковой студии, но как пацан ты проявляешься только на районе. Да и зона тогда для меня казалась романтикой, я книжки соответствующие читал. Не знаю, как туда не попал, каким-то чудом, наверное.
О том, где и когда будет драка, «старики», руководившие разными районами, договаривались между собой заранее. Свой первый поход Максим помнит до сих пор. Драка проходила в частном секторе. «Малых» от «Шмидта» было человек тридцать, со стороны противника — около восьмидесяти.
— Пришли, старики нас толкают в спину: «Малые, погнали». И ты знаешь, побежишь в обратную сторону, свои же п***ы дадут. Мы начинаем кричать и бежать на это море. Сбросили стресс, потом «старики» между собой договорились: «Давайте десять на десять», и стали драться две десятки, я в нашу не попал, — описывает ту ситуацию мужчина. — Сейчас понимаю, это дичь, любые вопросы нужно решать мирно, но тогда это было развлечение. Победителей в таком сражении не было. Дрались на руках и знали, если человек упал, ногами бить нельзя. Кастеты, ножи, цепи запрещались. Хотя я как-то взял кастет, но только пальцы себе им поломал, больше такого не делал.
Битвы, в которых участвовал могилевчанин, длились минут 10−15. Дальше кто-то из прохожих вызывал милицию, и все, кто могли, разбегались. Некоторые бойцы предварительно договаривались, чтобы недалеко от поля сражения их ждали девушки. Во время облавы они догоняли подруг, брали за руку и шли, будто парочка на свидании. Милиция, говорит собеседник, таких не трогала.
— Меня милиция тоже ни разу не поймала, — замечает он и переходит к теме травм. — Ну вот пальцы переломал, когда кастет взял, а так… Ну, морда разбитая. Но я даже не считаю это за травму.
«До сих пор не понимаю, как меня не посадили…»
Хватало в этой дворовой романтике и менее веселых моментов. Например, если пацанов с одного района поймают на территории другого, «надают по морде», но не так, «чтобы ужас, и палками кто-то кого-то избивал». Максим однажды так неудачно съездил в магазин спорттоваров. Со своими «стариками» тоже возникали неоднозначные ситуации. Хотя пацанам-подросткам они тогда такими не казались.
— У меня так, например, свои забрали джинсовку, которую дядька привез из Германии. Для того времени это была крутая вещь. «Старик» подошел: «Малый, дай-ка поносить на пару дней». А я не могу сказать, что не дам. Это как-то не по-пацански. Да и п****лей могу от него получить. Понимал, отдаю насовсем. Маме сказал, потерял, но не жаловался, — описывает ситуацию собеседник. — Бывало, старшие говорят: «Надо скинуться на зону на „подогрев“ (на передачи. — Прим. ред.). Малые, у кого что есть». Тебе родители дали рубль на обед, и ты его отдашь, хоть «старики» и не требовали. Это я сейчас понимаю, что они просто хотели бухнуть.
По словам мужчины, случаев, чтобы у него выбивали деньги, или он их так у кого-то забирал, в его дворовой биографии нет. Хотя ситуации, за которые ему стыдно, случались, но было это не в составе «Шмидта».
— Я, например, мог с прохожего шапку снять. Хотя она мне и не нужна, выгоды из этого я никакой не получал. Мог потом ее просто выкинуть, но хотелось адреналина, — как есть рассказывает он, чувствуется, что эта часть истории ему неприятна. — Однажды мы с пацанами сорвали с женщины сережки. Я этого не делал, но участвовал. Мне очень стыдно, даже не хочу вспоминать. Уже тогда понимал, как это неправильно, но из-за драйва все не так остро воспринималось.
«Сборы» научили Максима «быть мужиком». «Уроки» эти порой были очень жестоки.
— Как-то старшие отправили нас с другом за самогоном в соседние дома. Всего метров триста. Пошли, а там рядом у кого-то свадьба. И кто-то с этой свадьбы доколупался до друга, мол: «Ты мне что-то должен, то, сё». А я был резкий пацан, недолго думая отвел этого человека в сторону — и по репе. Начинаю бить, тут подскакивают двое и бьют уже меня. Такое месиво ногами началось. Если бы не подбежала женщина, которая начала кричать, может, и убили бы, — говорит Максим. — Эти же пацаны года через два-три забили парня и скинули в люк. Сейчас думаю, что мог оказаться на его месте. А тогда вернулся к своим. Старики увидели: «Ни х** себе». Наши знали, где те живут, пошли к их дому, но никого не нашли. Выбили стекла на балконе. Брали ящики из магазина и бросали. До сих пор не понимаю, как меня не посадили…
Позже избившие Максима парни пришли к нему со спиртом откупиться и извиниться. Он как раз сидел дома, глаза после побоев не открывались, губы во время разговора не шевелились. Он их простил. На вопрос, как реагировали на случившееся с сыном родители, Максим отвечает коротко:
— Мамка в слезы, но я не позволил вызвать милицию. У меня было понятие, что я должен разобраться сам, потому что меня отп*****и на моем же районе.
Году в 1993-м Максим закончил первый курс училища, и «сборы» в его жизни сошли на нет. Как и почему это произошло, он не знает. О тех, кто ходил с ними драться, информации у него практически нет. Только о друге, который был рядом, когда его побили люди со свадьбы. Он живет в Беларуси «как обычный человек». Про себя собеседник говорит так же.
— Я мог стать старшим, но оно мне надо? Я отучился, женился, плыл по течению жизни. А эти два года «сборов» были для меня чем-то, когда можно выплеснуть энергию. Помню, как уже в училище встречаешь корешей, но они с другого района, и начинаешь драться. С моей стороны в этом не было злобы, только развлечение, — рассуждает собеседник. — Мы не совершали преступлений, просто малолетки бились с малолетками. Это, может, и хорошо. Может, поэтому и преступности меньше было. Тогда, кстати, я даже не задумывался, что меня могут убить или еще что-то. Сейчас, возможно, чувствовал бы себя по-другому. А еще хочу сказать, что мне это дало по жизни: как пацан я не могу никого обмануть, если должен, по-любому отдам. У меня есть какая-то честь, хотя, может, я сам по себе такой.
«Как в Советском Союзе, если в армии не служил, значит, лох, чмо, если парень отказывался от „сборов“, оказывался среди такого же круга»
Юность Николая, которому сейчас около 40, проходила в Витебской области. В конце 1990-х — начале 2000-х он с родителями жил в Полоцке. В отличии от Максима в «сборах» для него не было никакой романтики, но не ходить на них он не мог: такой опции не существовало. О происходящем он рассказывает без воодушевления. Вспоминает, что в городе была выработана система, по которой лет с 13 и до 17 местные мальчишки «бегали на сборы». «Бегать» значило драться за свой район. Тем, кто отказывался, «пробивали фанеру».
— Или в школе выловят, надают, или на «сборы» придешь, отгребешь, — уточняет собеседник. — Человек пару раз получал, и от него отставали. Но тут, знаете, как в Советском Союзе, если в армии не служил, значит, лох, чмо, если парень отказывался от «сборов», оказывался среди такого же круга.
Все подростки Полоцка, участвовавшие в «сборах», делились на три группы: «Шесты» — пацаны из центра, районов Новка и Мариненко, «Немцы» — из близлежащих военных городков, районов Громы и Аэродром, а также «Кресты». К последним относились парни из деревень и ПТУ, они «серьезной силы не представляли», «когда некого было бить, били их».
Николай входил в состав «Немцев». В этом объединении, как и в остальных, была четкая структура. Все парни-участники делились по годам рождения и по районам. Для каждого года и района выбирали своего «водилу». Это парень 17−18 лет, самый лучший боец. Часто спортсмен. Интеллект значения не имел, в приоритете были физические качества. Затем кто-то из этих «водил» параллельно назначался главным среди всех «Немцев».
— «Сборы» — это не обязательно ходить биться. Мы могли увидеться в лесу, на стадионе, посидеть, порешать какие-то свои вопросы. Или, например, пойти подраться за то, что кто-то кого-то на другом районе побил. Все по-честному: до первой крови или кто сдастся, — описывает Николай правила дворовой жизни. — Пропустить «сборы» разрешалось только по уважительной причине. Например, уехал на лето к бабушке. Иначе во время следующей встречи все, кто участвовал в битве, где тебя не было, подходили и ударяли тебя в грудь.
В Полоцке дрались не просто так, а в основном, чтобы ответить за своих. «Мстить» могли в формате все «Немцы» против всех «Шестов» или «Немцы» с одного района против «Шестов» с другого. О битвах и договаривались «водилы». Иногда, вспоминает собеседник, в драках участвовало по двести, триста человек с каждой стороны.
— Много было слухов, что «Шесты» сдавали нас милиции, — улыбается Николай. — Но про «Немцев» я такого не знаю. Была ситуация, когда договорились прийти двести человек на двести. На месте определились, что будут биться определенные года. Допустим, двадцать на двадцать, коробка на коробку. Они выстроились, и тут 180 «Шестов» начинают уходить, и их связка тоже. А «Немцев» в это время отрезает милиция — УАЗики, «Камазы», забирал нас ОМОН. Били жестоко, берцами, дубинками, каталогами, чтобы следов не оставалось. Я тогда тоже попал, но протокол не составляли, даже в школу не позвонили. Думаю, все это работало с хорошего попустительства милиции: иногда бились в центре города — и ни одного сотрудника, а бывало, в лесу — и там нас подрезали.
По словам собеседника, случалось, что милиция пыталась остановить драку. Тогда могли побить и силовиков, «перевернуть их УАЗик». Поэтому порой милиционеры проводили облавы после сражения.
«Ремни, пряжки, цепи называли говном, и это не приветствовалось»
В конце 1990-х у «Немцев» существовала своя фишка — они носили короткие куртки-пилоты. С внешней стороны одежда была черная, с внутренней — оранжевая. Когда до битвы было время, парни выворачивали куртки, чтобы быть более заметными для своих и чужих.
— Иногда на дискотеке, когда не было времени, «водила» мог крикнуть: «Закатать рукава», — вспоминает Николай. — «Немцы» закатывали, а «Шесты» оставались со спущенными, и так все понимали, кто есть кто.
Существовало в городе и понятие «пойти в отлов». Это когда несколько парней прогуливались вечером по району и, если встречали чужаков, которые были в меньшем количестве, то неминуемо старались им вломить.
— Танцевальные места, например, Дворцы культуры обычно считались нейтральной территорией, куда могли приезжать все, — рассказывает Николай, отмечая, что не обходилось и без нюансов. — Предположим, есть два района «Немцев», и у них общий клуб, куда все ходят на танцы. И тут во время дискотеки парни с одного района выгнали ребят из соседнего. И все. Назначают драку между самими «Немцами». Какой в этом смысл? Никакого… Но в их представлении отстоять свой район, значило показать, что мы тут самые крутые и все решаем.
Самый жесткий бой, где участвовал мужчина, это двести на двести. Все происходило на стадионе «Спартак». По его словам, «там было мясо».
— Ремни, пряжки, цепи называли говном, и это не приветствовалось. За такое потом можно было получить по фанере на своих же «сборах», — отмечает собеседник. — Били в основном руками. Если человек упал, добивать его нельзя было, но, когда входили в раж, добивали. Руки, ноги, носы, челюсти, ребра ломали. Были случаи, когда людей убивали или кто-то становился инвалидом, но нигде никто об этом не говорил.
О том, что сыновья «бегают», многие родители не догадывались. Хотя некоторые знали и воспринимали это как что-то обыденное.
— Когда-то в музее с экскурсоводом поднимал эту тему. Она сказала, что вообще район на район в Полоцке бились еще с начала XX века, — передает ту беседу Николай. — Город разделен пополам Двиной. Задвинье и Двинье зимой дрались между собой на льду. Лет двадцать назад обсуждал эту тему с людьми, которым сейчас 60−70 лет. Они говорили, что тоже «бегали».
«Бегал» Николай меньше года. После того как он оказался среди тех, кого задержал ОМОН, получил освобождение от «сборов».
— Второй привод, и я мог «поехать отдыхать», поэтому с меня «слезли», — по понятиям объясняет ситуацию собеседник, уточняя, что сам он не горел желанием больше в таком участвовать. — Были и те, кто после задержания продолжал. Помню человека, которому на «сборах» две руки сломали, на следующие ему не нужно было идти, но он с двумя гипсами прибежал. И бился. Как думаете, стал он после этого «водилой» (смеется)? Но я не сторонник такой чепухи. При возможности сказал: «Хорош».
Позже семья Николая переехала в другой «немецкий» район. Там «водилы» были более лояльны, а в какой-то момент и вовсе «забили на сборы и не участвовали в них». И все же, когда местные старшие ребята узнавали, что он «бегал», начинали относиться к нему лучше, чем к тем, кто пусть и давно живет рядом, но не участвовал в «сборах».
— Со временем, как мне кажется, эту субкультуру выдавила музыка, — делится наблюдениями Николай. — Остались гопники, рокеры, реперы, скинхеды начали появляться, а эти «сборы» как-то сошли на нет.
По мнению собеседника, сериалы вроде «Слово пацана. Кровь на асфальте» способны стать триггером к тому, что районное противостояние может возродиться. Хотя есть важная причина, почему этого, вероятно, не произойдет.
— Сейчас смотрю на ребят 14 лет, они прямо совсем дети. Им не до этого. Хотя парни вроде уважаемого человека, который с двумя гипсами бежал на «сборы», тоже никуда не делись. С них все и может начаться, — резюмирует собеседник.
«Как-то я сломал их систему»
Журналист Северин Квятковский 20 лет назад изучал тему подростковых групп в Беларуси. Говорит, в нашей стране парни не доходили до такого уровня жестокости, как это было в России.
— В Минске классический пример района на район — драки между Чижовкой и Серебрянкой. В битвах у них был чисто спортивный интерес, а не желание избивать друг друга кастетами и вся эта дичь. Дрались они, не создавая больших проблем людям вокруг. У нас это, скорее, была субкультурность. Когда пришли 1990-е, гопота начала исчезать, а гопники пошли в скинхеды, — делится наблюдениями собеседник. — Битвы между районами — это было своего рода самоутверждение. Желание показать, что ты крут. А встречи между городскими и деревенскими, «крестами», — это сражения за место на социальной лестнице.
Сейчас Северину 50 лет. В детстве он с родителями жил недалеко от Червенского рынка — это Ленинский район Минска, и ни в какие группы подростков не входил. В 1980-м он пошел в первый класс СШ № 74 с французским языком обучения. Учебное заведение находилось в Октябрьском районе, на другой стороне железной дороги.
— У нас на районе гопников встречалось немного, а на другой стороне железной дороги был просто ад — и гопники, и мелкие бандиты, — описывает обстановку собеседник. — По дороге в школу мне нужно было пройти через переход, где каждый день стояли «пограничники» из пятых-шестых классов и трясли младшеклассников. Чтобы пройти их «пост», требовалось назвать 20 «металлических» групп, полный состав минского «Динамо» или заплатить 20 копеек. А 20 копеек — это коржик и березовый сок да сдача в две копейки. Если денег нет, могли дать леща, но не сильно. Понимали, за более серьезное наказание может последовать ответственность.
Позже, вспоминает, эти ребята пересидели и поспивались. Для самого Северина этот «пограничный» квест длился три года. Чтобы не платить, ученик выучил «все „Динамо“» и нашел другую дорогу. Потом началась перестройка, и «гопота притихла».
— Хоть я был ботаником и очкариком, на районе меня уважали. Возможно, за то, что я рассказывал ребятам что-то из географии или проводил политинформацию, но правильную, — улыбается собеседник. — Как-то гопники остановили друга, который шел ко мне. Спросили, к кому, он ответил: «К Северину», и его отпустили.
По словам журналиста, суть гопничества в том, что человек постоянно должен доказывать свое превосходство и авторитет с помощью силы.
— Но как-то я сломал их систему, — интригует журналист. — На УПК (учебно-производственный комбинат. — Прим. ред.) мы занимались вместе с ребятами из Курасовщины (микрорайон Минска. — Прим. ред.). На перемене ко мне подошел один из крутых парней с этого района, сказал что-то не очень приветливое. А я думал о чем-то своем, может, про Борхеса (Хорхе Луис Борхес — аргентинский поэт и публицист. — Прим. ред.), и ответил при всех: «Иди на х*й». Он дал мне легкого «бычка» (удар лоб в лоб. — Прим. ред.), и начался урок. Сижу на занятиях и понимаю, мне капец, но правильное решение меня спасло. На следующей перемене подошел к этому парню, протянул руку и извинился. И тут произошла целая драма. Он офигел, но мои извинения принял. Таким образом я показал, что остался вне их системы.
