Неделю назад в Йельском университете, который находится в городе Нью-Хейвен в США, начался второй семестр. Среди лекций, которые посещают местные студенты, есть курс «Драма и российско-украинская война». Преподает его известный белорусский киносценарист и режиссер Андрей Курейчик. Вести занятия в одном из самых престижных вузов мира он начал в августе 2023 года. Признается, когда в первый раз вошел в аудиторию, сердцебиение и ощущение было таким, словно попал в клетку со львами: студенты здесь очень требовательные. О работе преподавателя и особенностях обучения он рассказал «Зеркалу».
«Перед тем, как стать сотрудником, нужно было пройти огромное количество обучающих лекций»
— Как вы оказались в Йельском университете?
— Я не планировал заниматься академической работой за рубежом, в Минске у меня была кинокомпания, я писал сценарии, пьесы, но после 2020 года по понятным обстоятельствам был вынужден уехать. Долго скитался по интереснейшим странам. Поработал в Украине, Словакии, Болгарии, Финляндии, пожил в Танзании. В итоге подался на Yale World Fellows в Йельском университете. Это одна из лучших в мире лидерских стипендиальных программ. Заявку отправлял без всякой надежды, потому что желающих тут обычно более 10 тысяч со всего мира, а мест было всего 16. Сюда могут поступить лишь люди с большим шлейфом достижений. Здесь, например, учились Алексей Навальный и Слава Вакарчук. Вакарчук после вернулся в Украину, создал партию «Голос» и на какое-то время стал одним из парламентских лидеров.
За всю историю программы сюда не пробился ни один белорус, поэтому для меня было огромным удивлением, что со мной связались. Вызвали на одно интервью по зуму, на второе, третье. Круг за кругом, и, оказалось, я вошел в число 16 отобранных кандидатов и получил приглашение приехать в Йель. Мне, как и другим участникам, предоставили жилье, хорошую зарплату, медстраховку. Обучение, если его можно так назвать, началось в августе 2022-го и длилось полгода.
У нас собралась очень яркая группа: министр инфраструктуры Перу, один из руководителей Африканского банка развития, референт Ангелы Меркель, владелец индонезийского стартапа по образованию стоимостью полмиллиарда долларов, редактор BBC. Смысл программы — дать людям, которые уже много достигли, толчок для следующих больших достижений. Мы много встречались с влиятельными людьми (например, с теми, кто занимал высокие должности в Госдепартаменте, с послами, бывшими кандидатами в президенты США), по желанию могли посещать любые курсы Йеля, участвовали в форумах, дискуссиях, конференциях, сами вели лекции и семинары.
Параллельно с тем, как я сюда приехал, белорусские власти меня порадовали: на меня завели дело за оскорбление одного известного лица (уголовное дело за оскорбление Александра Лукашенко. — Прим. ред.). А потом я же – член Координационного совета. Его власти тоже почему-то не любят. В общем, стало понятно: надо думать о дальнейших планах. У меня был выбор: возвращаться в Финляндию и заниматься творчеством либо предложить Йельскому университету что-то интересное в академической области. Я выбрал второе.
— Почему?
— За время, пока был на программе, пообщался с преподавателями, узнал, какие интересы у студентов. Проблема Йеля, как и любого другого американского университета: у них нет белорусистики. Они ничего не знают про нашу страну. Нет нормального курса, где бы изучалась наша культура, литература, язык. Это последствие российского и советского колониализма. Мне кажется, это надо менять. Беларусь – одна из ключевых точек в Европе, где решается судьба многих соседей.
Я обратился к руководству университета, сказал: «Хотел бы преподавать. Моя экспертиза — искусство протеста, 2020 год в Беларуси, культура Беларуси, самобытность, язык». И предложил концепцию курса. В Йеле нет никого, кто бы смотрел в эту сторону, а студентам это интересно. К тому же за полгода в университете я прочел несколько лекций, организовывал мероприятия, которые касались событий в Беларуси, России, Украине. Они понравились. В итоге идею одобрили и меня взяли исследователем и лектором на ставку. Затем я занялся проработкой курса и всей бюрократией.
— Пока готовили курс, жили на сбережения?
— Нет, с августа 2022-го я на контракте в Йеле. Контракты у меня годовые.
— Какой курс вы написали?
— К осеннему семестру (это был август 2023-го. — Прим. ред.) я разработал курс «Искусство и сопротивление в Беларуси, Украине и России в позднем Советском Союзе и в постсоветский период». Тут проанализировал разные кейсы и этапы того, как искусство протестует. В нашей ситуации – против диктатуры, в России – против войны (насколько может), в Украине – против агрессии и оккупации. К весеннему семестру, который стартовал сейчас, в январе, подготовил новый курс — «Драма и российско-украинская война». Осенью снова повторю «Искусство сопротивления» и, возможно, сделаю новый семинар.
— Сложно было сделать свой курс для Йеля?
— Сначала пишешь, потом отсылаешь в подходящий департамент, аналог наших факультетов. В моем случае это был Slavic department (Департамент славянских языков и литературы. — Прим. ред.). Там курс изучают серьезные профессора. Если получаешь от них одобрение, работа идет на Учебный совет. А дальше ждешь решения. В общем, подготовительная часть заняла несколько месяцев. В итоге Slavic department мой курс утвердил. Студенты на него записались, и стало понятно — все будет хорошо.
— Были ли какие-то особые требования, чтобы вас приняли на работу в вуз такого уровня? Например, научная степень?
— Здесь очень ценят экспертность. Конкретные знания в конкретных областях. Плюс то, что я попал на Yale World Fellows, легко открывало многие двери, ведь я уже прошел отбор среди тысяч кандидатов.
Еще перед тем, как стать сотрудником, нужно было пройти огромное количество обучающих лекций. Например, против харассмента, разных дискриминаций. Их можно послушать офлайн или онлайн. Я выбрал второе. Смотришь лекцию, отвечаешь на вопросы, получаешь сертификат. Ты должен знать все стандарты по работе в коллективе.
— Какие это стандарты?
— Например, когда и кому можно звонить в нерабочее время. Или, предположим, вы с коллегой хорошие знакомые. Можно ли при людях ее обнять? Разбираются случаи, когда это разрешено, и обратные. Скажу, что в этих стандартах нет ничего необычного. Все соответствует логике здоровых корпоративных отношений.
«Студенты понимают: образование, которое они получают, стоит огромные деньги, поэтому использовать плагиат или ChatGPT — это воровать у себя же»
— Со студентами каких курсов вы занимаетесь?
— У меня одна группа. Это разные люди. Кто-то изучает историю, кто-то – литературу, кто-то – театральное мастерство. В Йеле система свободного выбора предметов, поэтому студенты заходят на сайт университета, определяют, что им интересно, и записываются.
Изначально в группе было 15 человек. Это максимум, который возможен, но два человека до конца у меня не доучились. Почему? Не знаю, может, не успевали, финальные работы они не сдали.
Сейчас на курс «Драма и российско-украинская война» записалось девять человек, но есть момент. Первые две недели семестра в университете проходит своего рода ярмарка, когда студенты посещают интересные им занятия, а затем выбирают, что нравится. Сколько по итогу еще придет на курс, а сколько уйдет, ты сразу не знаешь. В целом, именно на этих семинарах комфортно было бы заниматься с группой в семь-восемь человек. Это пары-воркшопы, где мы через теорию драмы будем рассматривать историю взаимоотношений России и Украины, пытаясь сделать политическое предсказание, как все закончится. Кстати, если на курс запишется всего один желающий, преподаватель тоже будет с ним заниматься.
Уточню, что это я говорил про количество людей на семинарах. На лекциях же может собираться и двести, и триста человек.
— Как строится ваш рабочий день?
— Силлабус (учебная программа. — Прим. ред.) бьется на 13 недель. Каждую неделю ты можешь провести со студентами одну длинную встречу или несколько коротких. Я выбрал одну длинную. Она длилась около трех часов и проходила в четверг. В этом семестре у меня будет уже две пары в неделю: в понедельник и среду.
— В первом семестре у вас было 13 рабочих дней?
— Нет, нет. Здесь люди не просто слушают лекции и читают книжки. Они постоянно пишут работы, делают презентации. На курсе «Искусство и сопротивление» за семестр каждый мой студент должен был провести leading discussion — обсуждение, где он выступает как модератор, написать эссе и курсовую. По каждой из этих работ я должен отдельно их консультировать. Объяснять задачу, давать фидбэк. Это первое.
Второе. Здесь студенты очень любят высказываться и очень расстраиваются, если их не выслушали. Все обсуждения основаны на материалах для чтения. В среднем по одному предмету каждый человек должен прочитать в неделю около ста страниц. Это минимум. Моя задача как преподавателя эти материалы найти. Но, чтобы отобрать, например, три статьи, нужно прочитать десять. А чтобы дать какой-то кусочек из книги, мне ее надо знать целиком, а она, например, 600−900 страниц. Все это на академическом английском. Поэтому 6−8 часов в неделю я провожу в библиотеке. Нагрузка на меня тут больше, чем на студентов, и я это проклинаю (смеется). Учиться мне приходится больше ребят. Они ведь могут читать полупонимая, а я должен знать все досконально.
В-третьих, необходимо закладывать время на исследовательскую деятельность, участвовать в научных конференциях.
И, в-четвертых, по некоторым темам я организую внешних спикеров. Например, по белорусскому искусству 90-х — начала 2000-х приглашал режиссера Дашу Жук. Кроме того, по зуму подключал главного режиссера Херсонского театра (речь о Херсонском областном академическом музыкально-драматическом театре имени Николая Кулиша. — Прим. ред.). Вообще, искать таких гостей не обязательно, но здесь принято, что ты максимально стараешься, поэтому я занят все время.
Кстати, так как я человек для Йеля новый, в первом семестре со мной работала помощница. Это аспирантка, которая мне очень помогла. Организовывала планирование консультаций, работ, заносила нужные материалы в компьютерную систему. Один раз, когда уезжал в Лос-Анджелес на премьеру своей пьесы, она провела за меня семинар.
— Как проходят трехчасовые лекции?
— В ней три-четыре важных компонента. Это лекционная часть, презентация студента, где он выступает модератором дискуссии, обсуждение литературы и общение с приглашенным спикером, если он подключается.
Звонков на перерыв тут нет, поэтому перемены определяю сам. Иногда работаем нон-стоп, если хочу чашку кофе или в туалет, говорю: «Все, ребята, 10 минут». Студенты тоже чувствуют себя достаточно свободно. Могут приносить бутерброды, кофе, воду. Если кому-то надо выйти, встает, уходит, возвращается.
При этом, несмотря на всю демократичность, сохраняется корректность. В Йеле к преподавателям обращаются либо «профессор», либо по имени. Я разрешаю называть меня Андрей. Здесь не встретишь ситуацию, когда студент будет демонстративно сидеть в телефоне или шептаться с кем-то. На занятиях они стараются вести себя достойно, хоть и свободно. Это мне нравится.
— Опишите йельских студентов. Какие они?
— Ответственные. Стараются проявлять инициативу, а не так: «Кто к доске?» — и желающих нет. Это первое. Второе, мне кажется, у них профессиональная целеустремленность. Они прекрасно понимают: образование, которое они получают, стоит огромных денег. Неважно, за него платят родители или это грант. А значит, использовать плагиат или ChatGPT — это воровать у себя же. У меня ощущение, что на семинарах они хотят максимально из тебя выжать. Они цепкие, задают вопросы, могут поспорить. Им надо дойти до этой сути.
— Возникали конфликты со студентами?
— Нет, не было, но здесь есть такой водораздел, с которым я в Европе не сталкивался. Это разделение на «левых» и «правых». Слава богу, мы не вошли в споры по Палестине и Израилю, которые сейчас здесь самые горячие. Но, так как мы касались Советского Союза, социализма, были студенты, которые в классическом варианте леваки. Они говорили: дорога к коммунизму и Советский Союз были в целом неплохой затеей, их оппоненты, наоборот, были очень критичны.
Еще хочу сказать, что студенты здесь строгие. Они дорого платят за свое образование, поэтому следят за его качеством. После окончания курса они тоже выставляют преподавателю оценки — evaluation. Это крайне важно. Анкеты ребят анонимны. В них много критериев. Например, насколько новые знания человеку дают, соответствует ли курс интеллектуальному уровню Йеля, то есть, не является ли примитивщиной. В опроснике человек может написать все, что хочет, и поставить любую оценку. Затем мнение ребят изучают специалисты. Все это не дает преподавателям расслабиться.
Недавно получил evaluation по поводу «Искусства и сопротивления». Моя общая оценка выше, чем в среднем йельская и факультетская. Если, например, средняя йельская 3,8, то у меня 4,6. Меня все поздравили, сказали, очень успешный курс, осенью его проведем снова.
— То, что студенты тоже оценивают преподавателя, делает педагогов более лояльными?
— Студенты не хотят лояльности. Здесь учатся не за оценки. В университеты типа Йеля поступает чуть больше 4 процентов от тех, кто подал документы. Это все супер-отличники. Они проходят несколько раундов строжайшего отбора. И это очень мотивированные люди. В итоге они сами по себе получают хорошие оценки.
Йель — большой кампус, у нас много корпусов. Случается, занятия ставят на факультетах, которые находятся далеко друг от друга, а перерыв — 10 минут. В осеннем семестре у меня учился студент, который каждый раз бежал ко мне на занятие. Иногда чуть-чуть припаздывал. Появлялся красный, запыхавшийся, садился — и все, готов учиться. Я ему разрешил, если тяжело бегать, спокойно приходи. Вспоминаю себя в его возрасте. Чтобы я летел на лекцию?! Мы все-таки другие.
— Студенты могут нажаловаться на преподавателя?
— Был преподаватель, который занимал пророссийскую позицию, оправдывал Путина. Кто-то из ребят сообщил про это руководству университета, но чем закончилась эта история, не знаю.
«У Йеля есть своя больница, поликлиника и даже полиция»
— Очень личный вопрос: сколько вы зарабатываете в Йеле?
— Озвучить для публикации не могу. Здесь такое не принято. Но платят хорошо.
— Какие еще бонусы есть у местных преподавателей?
— Пенсионный счет, хорошая медицинская страховка. Плюс к этому сотрудникам выделяют собственный исследовательский фонд. Это деньги, на которые ты можешь съездить на конференцию, купить книги, компьютер или планшет, привезти спикера, оплачивая ему дорогу, проживание и так далее. Сумма фонда разная. У одних профессоров она может быть 30 тысяч долларов, у других сотрудников — 5−7 тысяч.
— Нужно согласовывать, на что тратить эти деньги?
— Есть список, на что их тратить нельзя. Например, на покупку мебели, туристические поездки, на родственников. А вот оплатить организацию своего мероприятия, того же делового ужина, можно. Естественно, если это как-то связано с твоей исследовательской деятельностью. Затем онлайн пишешь сопроводительную записку, рассказываешь, с кем ты встречался, указываешь, сколько потратил, и тебе это возвращают, как представительские расходы.
Если суммы исследовательского фонда человеку не хватает, обсуждаешь это с руководством. Очень хочу весной привезти Дмитрия Быкова (российский писатель, поэт, литературный критик. — Прим. ред.). Мы с ним познакомились и пообщались в Бостоне. Думаю, это будет какая-то серьезная сумма, потому что, наверное, потребуется гонорар, плюс организация самого мероприятия.
— В Йеле есть требования к тому, как преподаватель должен одеваться?
— Нет, но все придерживаются стиля «кежуал». Я хожу в пиджаках, рубашках, к ним — джинсы или брюки. Галстук не обязателен.
— Как в бытовом плане организована ваша жизнь?
— Когда был на программе, жилье оплачивал университет. Сейчас арендую квартиру сам, зарплата позволяет. Живу фактически в кампусе, в доме, который принадлежит Йелю.
Преподаватели могут ходить в университетский спорткомплекс. Абонемент стоит 30 долларов в месяц. У меня, как и у других сотрудников, есть карточка, на которую кладешь деньги и можешь есть в студенческой столовой по меньшей цене. Например, на 10 долларов (31 рубль по курсу Нацбанка на 22 января 2023 года. — Прим. ред.) можно хорошо пообедать. В некоторых колледжах организуют бесплатные завтраки. На них тоже можно ходить.
— Как люди реагируют, когда узнают, что вы – сотрудник Йеля? Например, в больнице.
— Йельский университет — градообразующее предприятие Нью-Хейвена (смеется), поэтому так или иначе тут все крутится вокруг него. Йельские студенты и преподаватели — основные посетители ресторанов, кафе, магазинов. Хотя в городе есть еще четыре учебных заведения, но поменьше.
У Йеля своя больница, поликлиника и даже полиция, которая отделена от городской и следит за порядком на территории кампуса. А еще – три своих театра, ресторан, куда можно попасть только по клубной карте. Здесь президентов принимают, губернаторов.
Он без вывесок, не зная, ты его даже не найдешь. Отмечу, что эндаумент (фонд, который формируют за счет благотворительных взносов. — Прим. ред.) университета составляет более 40 миллиардов долларов. Это примерно две трети белорусского ВВП.
— Есть в Йеле еще преподаватели-белорусы?
— Есть человек, который родом из Беларуси, но не знаю, какое у него сейчас гражданство. Он здесь работает, наверное, больше 25 лет, преподает экономику.
Президент Йеля (должность, аналогичная нашему ректору. — Прим. ред.) Питер Саловей тоже с белорусскими корнями. В рамках программы Yale World Fellows мы с группой были у него дома в гостях. Нас принимали как больших селебрити. Стал спрашивать, кто откуда. Когда я ответил, что из Беларуси, он рассказал о своих родных. Он потомок евреев, которые жили в Брестской области. Вроде бы в Кобрине. Позже их семья переехала в Вильнюс, а потом — в Нью-Йорк. Несколько лет назад он приезжал в Беларусь, но не афишировал этого. Посещал могилы предков. Ездил по тем местам, где жила его родня.
— Какие у вас дальше планы?
— Этот год преподаю. Это все любопытно и интересно, но лектор не моя основная профессия. Я когда-то бросил аспирантуру журфака БГУ. Все-таки я человек не университетский.
Сейчас работа в Йеле для меня – спасение. Через нее получаю огромное количество важной информации о жизни за рубежом. До этого я никогда не жил долго за границей. К тому же в преподавании Belarusian Studies (это курсы о Беларуси, белорусском языке. — Прим. ред.) и культуре я вижу свою миссию. Она в том, чтобы распространять и заинтересовывать американский академический мир белорусской культурой. Но не уверен, что хочу строить научную карьеру. Пока такого решения я не принял. Прежде всего я – драматург и сценарист.
— Каково это – преподавать в вузе, которому 300 лет?
— Я преподавал в разных университетах — в ГИТИСе в Москве, в нашем «кульке», в Академии искусств в Братиславе, в ЕГУ, но здесь все иначе. Йель — это не просто деньги и ресурс, а попытка собрать лучшее со всего мира: студентов, аспирантов, преподавателей. Я бы определил Йель так: невероятная концентрация интеллекта. Страсть к знаниям здесь такая плотная, что ее можно ножом резать. А еще университет очень красивый. И когда ты живешь среди такой эстетики, то тебе хочется соответствовать ей.
