Политзаключенного нефтяника из Речицы Константина Михальцова задержали в мае 2021 года. К нему пришли за рабочий телеграм-чат «Вольнае паньства», где Константин с коллегами обсуждали протестные события. Парень высказывался в чате о Лукашенко, а в 2020 году вступился за протестующего во время задержания и оттолкнул силовика. За это речичанина осудили по трем статьям на три года колонии. После освобождения политзаключенного не оставили в покое и продолжали вызывать в милицию. А после возбуждения нового административного дела он не стал ждать очередного задержания и весной 2024 года уехал из Беларуси. Константин рассказал «Вясне», как променял идеологическую лекцию на концерт любимой группы, как в колонии сотрудники унижают заключенных, как на суде пришлось изучать разницу между «толчком» и «ударом», как конвоиры забыли его в «стакане», а также о том, как парень стал зачинщиком протеста в колонии.
«Будешь выступать — и тебя заберем»
Константин родом из Речицы, работал в управлении полевых сейсморазведочных работ «Беларуснефти» помощником геолога.
Вечером 9 августа 2020 после выборов Константин с друзьями пошел гулять в центр города, где уже собрались протестующие.
— Я проголосовал в своей школе № 7 за Тихановскую и поехал в город. Там возле фонтана уже собрались люди, которые просто обсуждали, что у кого было на участке. В определенный момент появились милиционеры и начали хватать людей. Кто-то пытался заступаться за своих, на машинах перекрывали дорогу.
Собеседник рассказывает, что вступился за незнакомого парня, толкнул милиционера в спину и спросил, зачем тот задерживает людей.
— Будешь выступать — и тебя задержим, — ответил силовик.
Возвращаясь домой на окраину города, Константин с друзьями проходили участки для голосования и видели, как люди стояли под ними и ждали результатов голосования.
— На одном из участков мы видели, как милиционеры с людьми в штатском выносили какие-то сумки через черный ход. Опубликованных результатов в тот вечер мы так нигде не дождались.
Все забыл и жил дальше
Об августовских событиях речичанин больше не вспоминал, в других протестных акциях не участвовал и жил тихой мирной жизнью, говорит Константин.
— Но 12 мая в пять утра ко мне постучались в дверь. На тот момент мы вместе с коллегой арендовали квартиру. Как я позже узнал, к нам пришли кагэбэшники.
У меня сразу забрали телефон и айпад. На обыске были два гомельских омоновца в штатском и неизвестный следователь.
Изначально к Константину пришли за то, что он был участником рабочего телеграм-чата «Вольнае паньства», в котором нефтяники из Гомеля и Речицы как обсуждали работу, так и выражали свое отношение к итогам президентских выборов.
В тот день задержали шестерых из 12 участников чата. Кого-то после административного ареста выпустили, кто-то успел уехать за границу. Константину повезло меньше.
На тот момент силовики не знали, что парень был на протесте и толкнул милиционера. Его увезли в речицкий РОВД для «выяснения обстоятельств» и чтобы узнать больше о чате.
«Мы думали, что силовики просто ошиблись»
— В отделении я увидел, что на одного из наших завели «уголовку» за «оскорбление Лукашенко». С 5 утра до 17 вечера нас с другом держали без еды и воды. Силовики допрашивали нас и вместе, и по отдельности. Силовики хотели узнать, кто организатор чата.
Вечером после допроса следователь сказал, что задержанных отпустят, и даже выдал деньги на проезд домой.
— И тут же из разговора с силовиками мы понимаем, что нас сейчас будут сажать на десять суток за неповиновение милиционерам во время обыска.
Константин говорит, что совсем не ожидал, что после этих «суток» его ждет еще три года колонии.
— Мы с коллегой думали, что вот-вот выйдем. Что силовики просто ошиблись, ведь мы же ничего такого не делали. Я им сразу сказал пароли от всех гаджетов, так как мне нечего было скрывать.
Совершенно не понимал, за что мне дают даже эти «сутки». Раньше даже в отделение милиции никогда не заходил. Поэтому задержание для меня оказалось сюрпризом.
Когда к ребятам приходил сотрудник КГБ, в их сторону начинались угрозы. Как говорил Константину следователь, сотрудника КГБ специально вызвали для воздействия на тех, кто «отказывался говорить».
— Он нам говорил: «Вы что, хотите сесть в тюрьму? Рассказывайте, как все было!» А мы даже не понимали, что он от нас хотел. Спрашивали его: «А что именно вам рассказать? Спрашивайте конкретно, мы все расскажем».
Уголовное дело, из-за которого пришли к Константину и его коллеге, было заведено на бывшего политзаключенного Михаила Лапенаса. Сотрудник КГБ хотел выяснить, имел ли речичанин с ним какие-либо контакты.
— Он хотел, чтобы мы дали против Михаила показания. Пытались через нас узнать, кто в чате был зачинщиком и подстрекателем и выставить его виновным. Было похоже, что именно Лапенаса и хотели таким сделать.
В результате Константину назначили десять суток ареста за якобы «неповиновение милиционеру» во время обыска.
— Я искренне надеялся, что за эти десять суток они поймут, что на меня ничего нет, и отпустят.
Все время от задержания у парня не было никакой связи с родителями. Они ежедневно безрезультатно приходили к ИВС узнать судьбу Константина. Только через три дня, когда состоялся суд, отец парня смог передать ему необходимые вещи.
— На тот момент на меня еще не завели «уголовку» и относились как к обычному заключенному. Поэтому разрешили передать вещи.
В конце десятых суток Константин узнал, что против него завели уголовное дело.
— Сначала мне вменили в вину участие в протестной акции (ч. 1 ст. 342 УК) и угрозу насилия в отношении милиционера (ст. 364 УК). Я сам не отрицал участие в марше. На вопрос милиционеров, где был во время протестов, ответил, что вышел на городскую площадь.
Завели «уголовку» и сразу забрали матрас
На следующий день после возбуждения уголовного дела отношение силовиков к Константину резко изменилось, рассказывает бывший политзаключенный.
— Во-первых, меня перевели в одиночную камеру. Когда я собрал свои вещи, мне сказали матрас не брать. Якобы выдадут новый вечером. Конечно, мне его так и не выдали.
Как говорит собеседник, конвоиры относились к нему с сожалением, просили их понять и говорили, что у них «просто такая работа». При этом два раза за ночь они будили Константина, чтобы тот делал им доклад. К тому же в камере ночью не выключали свет.
— При этом неполитические нормально ели-спали, у них было все хорошо, — говорит парень.
До суда Константин находился в гомельском СИЗО. На следственные действия его этапировали в речицкий ИВС. Таких поездок было несколько, каждая из которых длилась около недели.
Во время пребывания парня в ИВС для него не принимали вещевые передачи. Отцу Константина силовики говорили, что сына у них нет и чтобы ехал искать его в Гомель.
— В СИЗО меня сразу поставили на профучет как «склонного к экстремизму, нападению на администрацию, захвату заложников и проявлению агрессии». Поэтому меня постоянно водили только в наручниках. Но, несмотря на это, там было более лояльно: можно было принимать передачи и спать на матрасе. Но сотрудники СИЗО относились к политическим предвзято. Когда узнали, что мне вменяют «политическую» статью, сразу начали говорить: «Ах, ты еще и власть хотел изменить! Что тебе не нравилось? Сколько тебе платили?»
«Конвоиры забыли меня в „стакане“»
По возвращении в СИЗО после этапа заключенного сначала помещают в так называемый «стакан» (маленькая камера без окна размером 1 кв. м). Там проводят досмотр и затем переводят в обычную камеру.
— Перед переводом в камеру иногда можно было сходить в душ. Но меня туда никогда не водили, — рассказывает парень.
Случалось, что Константина держали в «стакане» по пять-шесть часов, хотя в этом не было нужды.
— Однажды после этапа меня просто забыли в «стакане». Уже перед самым отбоем в 22 часа ко мне подошел конвоир и спросил с удивлением, что я здесь так поздно делаю.
В ИВС к парню подсаживали неполитических узников, которые сотрудничали с администрацией. Они постоянно выспрашивали у Константина обстоятельства его дела.
Два месяца спал на полу и застудил почки
Константин говорит, что условия содержания в речицком ИВС были гораздо более жесткими, чем в гомельском СИЗО.
— В Речице никакого тебе матраса, спи на полу. Также запрещали привозить с собой еду из передач, которые я получал в Гомеле. Я с детства не ем мясо, это было дополнительной сложностью. В Речицком изоляторе было холодно, спать вынужден был на полу. Но силовики запрещали брать с собой в этап дополнительную теплую одежду.
С каждым этапом в речицкий ИВС отношение к парню ухудшалось.
— В определенный момент силовики сказали, что мне запрещено лежать на кровати. Аргументировали это приказом «сверху». В противном случае угрожали карцером. Всего я провел в ИВС 74 дня. За все это время меня только два раза сводили в душ. С момента задержания до этапа в Гомель прошел месяц. За это время меня ни разу не отвели умыться.
Почти все время пребывания в ИВС я спал на полу. Я застудил почки, так как был сквозняк, а ночью уже было очень холодно. Впоследствии отец передавал мне лекарства.
Собеседник говорит, что из-за такого нечеловеческого отношения в ИВС не хотел возвращаться в родной город.
— Во время этапа в Речицу я видел в окно родные пейзажи, места, где гулял. И одновременно не хотел туда возвращаться. В Гомеле было лучше.
Разве можно давать еду политзаключенному?
Как рассказывает собеседник, администрация речицкого изолятора боялась последствий из-за «мягкого» отношения к политзаключенному. Однажды, когда отец Константина принес ему лекарства для почек, их не приняли, соврав, что политзаключенный находится в СИЗО. Константин говорит, что эта инициатива исходила лично от тогдашнего начальника ИВС Лобанова.
Сотрудники изолятора так боялись хоть как-то общаться с политзаключенным, что иногда доходило до совершенно абсурдных ситуаций, говорит собеседник.
— Однажды в изоляторе молодой практикант развозил еду и не остановился возле моей камеры. Я начал стучать в дверь, чтобы он выдал мою порцию. Потом услышал, как он спросил старшего сотрудника: «А что, разве его можно кормить?» Также политических там лишали кипятка и сигарет.
До последнего надеялся на «домашнюю химию»
— Я думал, все понимают, что я просто толкнул сотрудника. Даже если это трактуется как насилие, все равно надеялся на минимальный срок, что дадут «домашнюю химию». Как оказалось, был слишком оптимистичным, — говорит Константин.
Спустя два месяца после возбуждения уголовного дела силовики нашли комментарий Константина о Лукашенко в телеграм-чате и вменили ему в вину, кроме участия в протестной акции, еще и «оскорбление Лукашенко».
В СИЗО никто не спрашивает «за базар»
Константин оценивает условия содержания в следственном изоляторе как более мягкие.
— Там я был в камере с другими заключенными, то есть было с кем общаться. Спал на матрасе и выходил в прогулочный дворик.
Я совсем по-другому представлял себе людей в заключении. Раньше думал, что там находятся только матерые опасные зеки, которые живут «по понятиям» и обязательно спросят «за базар». Я понял, что если ты нормальный человек, никто не станет к тебе плохо относиться и задавать вопросы, которые ты не поймешь. В дальнейшем в колонии я ощутил подобное: повсюду есть хорошие люди с человеческим отношением.
Как говорит собеседник, в камере СИЗО люди были даже более сплоченные, чем в студенческом общежитии. Узники щедро делились едой и другими вещами с теми, кого задержали «голого» и без ничего.
— Ты никогда не будешь находиться ни с какими людьми так много, как с заключенными в камере. Ты даже в туалет с ними ходишь в одной комнате.
«Теперь точно знаю, что такое удар, а что — толчок»
Весь последний месяц лета над Константином длился судебный процесс, который растянулся на шесть заседаний. На одном из них свидетелем выступал милиционер, которого толкнул Константин во время протестов. Он был почти одного с ним возраста. Парень говорит, что заявление силовика о насилии над ним выглядело комично.
— У меня рост 170 см, у милиционера — 193 см. И вес 110 кг. То есть он достаточно сильный парень. Было забавно слушать, как он просил компенсацию морального вреда в 1000 рублей.
В первоначальном обвинении Константина фигурировал «толчок в спину», который впоследствии переквалифицировали на «резкий удар», говорит собеседник.
— Суд посвятил целое заседание разбирательству, что же я сделал с милиционером. Теперь я точно знаю, что такое удар, а что — толчок.
«Любишь бить милицию? Сейчас мы тебя побьем». ИК № 15
По прибытии в колонию, еще в этап-комнате (помещение, куда заключенного помещают по прибытии в колонию для первичного осмотра), Константин понял, что к нему в администрации особое внимание. Сотрудники колонии угрожали ему избиением, а другие узники провоцировали.
— К нам пришли начальник режимного отдела, мой земляк, Веселов Артем Викторович и его заместитель Ковалев Денис Александрович. Они заранее прочитали, за что меня осудили, и разговор начали с угроз: «Ну что, будем тебя бить. Да что ты, мы же шутим». Возможно, они проверяли, буду ли я их бояться. Но мне было все равно.
«Так ты еще и бэчебэшник»
Собеседник рассказывает, что столкнулся с предвзятым и унизительным отношением и со стороны так называемых «активистов» — заключенных, которые сотрудничают с администрацией. По их указке политзаключенных по надуманным причинам вызвали на проверки, где избивали или заставляли отжиматься.
— Активисты говорили: «Так ты еще и бэчебэшник». А также называли политических «экстремистами». Среди них был Кисляков Илья Николаевич, который постоянно стремился меня и других поддеть и спровоцировать: «Любишь бить милицию? Сейчас мы тебя будем бить». Меня, например, «шутливо» могли ударить в пресс. Но других политзаключенных избивали довольно сильно.
«Активист» рукой оставлял на чужой кровати вмятины. Это засчитывали как плохо застеленную кровать и вызывали на проверку, где избивали или по-другому физически наказывали.
Как рассказывает бывший политзаключенный, «активисты» и сами попадали в немилость к оперативникам.
— У нас был такой завхоз Веревченко («Верева»), который частично выполнял функции администрации и занимался распределением работы. Он был «грязным» человеком. Очень любил администрацию и усердствовал, чтобы сделать хуже другим узникам. Его, конечно, за это не особенно любили. В результате завхоза отправили в крытую тюрьму.
Константин рассказывает, что, когда его только перевели в колонию, в его отряде было примерно пять-семь политических. А ближе к концу срока в отряде на 110−120 человек было уже 15−17 политзаключенных. Из них три-четыре человека постоянно удерживались в ШИЗО.
— Пока я сидел, политических становилось все больше и больше. Я не понимал, за что еще можно сажать людей.
За лишний рулон туалетной бумаги выписали нарушение
Через полгода из Константина сделали «злостного нарушителя режима» и ограничили возможность отовариваться в магазине. Так, во время очередной проверки у политзаключенного нашли в тумбочке два рулона туалетной бумаги. А по описи значился только один. Второе «нарушение» ему дали за то, что якобы не сделал доклад перед сотрудником колонии.
— Меня вызвали в комнату хранения личных вещей. Я уже понимал, что сотрудники вызывают, чтобы выписать нарушение. Даже если все скажешь правильно и выполнишь все правила, они найдут за что. Поэтому я просто поздоровался без доклада. Мне сразу сделали замечание и выписали нарушение.
Другой раз сотрудник залез в сумку с моими вещами, где лежал чай. В описи было указано, что я имею 200 граммов. А он прицепился, что у меня чай в пакетиках. Сразу нарушение.
В тех условиях мы ничего не можем обжаловать. А начальник колонии никогда не станет на сторону заключенного. Впрочем, по его приказу обычно все эти «нарушения» и выписывают.
«Одалживал перчатки у других узников». Промзона в колонии
Первый год заключения Константин «чистил алюминий» — очищал алюминиевые провода от изоляции.
— Работали с 8 утра до 16.20. Работа ужасная, рабочее помещение очень грязное и пыльное. Спецодежду нам никакую не выдавали. Приходилось одалживать перчатки у других узников. Ведь нам выдавали какие-то одноразовые.
Но больше всего там всех волновала оплата труда — до одного рубля в месяц. Я, например, получал 80 копеек в месяц за очистку алюминия.
У каждого заключенного была обязательная норма выработки. Однажды начальство ее повысило, соответственно, многие не смогли ее выполнить. За это на узников составили рапорты, но только на политических, говорит Константин.
Другая серьезная проблема на промзоне — отсутствие душа, говорит собеседник. А чтобы помыться после работы в отряде, нужно выполнить много долгих и медленных манипуляций с водой и ведром.
— Ты весь грязный в мазуте приходишь после работы в отряд. Набираешь десятилитровое ведро воды и забрасываешь туда «машину» (нагревательный элемент. Например, это может быть переделанная платформа от электрочайника или спираль от кипятильника. — Прим. «Вясна»). Затем идешь в душ. Там в тазу разбавляешь кипяток холодной водой и поливаешь себя, черпая воду из таза технической чашкой. И так целый отряд. Поэтому многие просто не мылись, ожидая похода в нормальный душ, в который водят только раз в неделю.
Позже он перешел работать на деревообработку.
— Основное, чем отличалась новая работа, — там надо было действительно работать. Но там был душ. К тому же на деревообработке я мог заниматься спортом. На стадион мне было запрещено. В отличии от предыдущей работы, на новой ко мне относились как к просто рабочему, а не как к политзаключенному.
Не пошел в магазин после «низкого статуса» и попал в ШИЗО на десять суток
В колонии «активисты» определяют, в каком порядке заключенные ходят в магазин. Один из заключенных поссорился с ними. И начальник колонии приказал, что теперь политзаключенные будут посещать магазин только после узников с «низким социальным статусом».
— Из-за того, что я относительно других сидел уже давно, с 2021 года, некоторые из узников спрашивали у меня мнения на этот счет. Я выступил против и сказал, что мы с другими политзаключенными просто не будем ходить в магазин. Так мы пропустили три похода. Затем на меня написали рапорт и посадили в ШИЗО на десять суток. Оперативник мне прямо сказал: «Ну ты же понимаешь, за что это».
По освобождении из ШИЗО оперативник умышленно запугивал политзаключенного: «Ну что ты, Михальцов, вышел? Иди немного отдохни, потому что скоро обратно вернешься».
«В отряде ты всегда боишься»
Как рассказывает собеседник, ШИЗО с голыми бетонными стенами находилось на минусовом этаже. Отопления не было, поэтому узники сильно мерзли.
— Теплые вещи брать было запрещено. Только носки. И на выбор: или трусы, или нательное белье. Ночью, чтобы согреться, я отжимался каждые два часа.
Начальник колонии добивался, чтобы против Константина завели новое уголовное дело за «злостное неповиновение администрации колонии» (ст. 411 УК). В итоге его посадили еще на десять суток в ШИЗО. Этим и обошлось.
Несмотря на ужасные условия в ШИЗО, Константин говорит, что в некотором смысле ему было там даже лучше, чем в отряде.
— В ШИЗО я сижу спокойно сам. А в отряде ты всегда сидишь и боишься, что теперь будет идти «активист» или сотрудник, который остановит тебя и прицепится. Например, чтобы послушать доклад, спросить, почему не застегнута пуговица, высоко задран шарф или просто за якобы неопрятный вид.
Константин даже просился в выходные дополнительно ходить на промзону, чтобы не находиться в постоянной атмосфере страха и немного отвлекаться от мыслей о заключении.
— Как только в барак заходит сотрудник, ты сразу думаешь, что это пришли к тебе. Начинаешь проверять, чтобы не было поводов придраться.
Меня в 26 лет как ребенка отчитывают за два рулона туалетной бумаги в тумбочке. Это просто смешно. Тебя там оскорбляют, а ты должен в ответ относиться с уважением, иначе тебе это обойдется высокой ценой. Иногда было трудно сдержаться, чтобы не ответить. К тем, кто хоть что-то говорил администрации, применяли физическое насилие. Милиция тебя там может повсюду избить, и им за это ничего не будет.
Вместо идеологической лекции поехал с друзьями в Минск на концерт
Константин отбыл весь срок и в феврале вышел на свободу. Через неделю к нему ночью начали приходить с проверками милиционеры. Также нужно было отмечаться в отделении милиции и посещать идеологические лекции. Одну такую лекцию собеседник пропустил, поехав с друзьями в Минск на концерт любимой группы. За это на него завели административное дело. Константин опасался, что на него могут завести новое уголовное дело, поэтому решил уехать из Беларуси в Польшу. Временно он живет у своего друга и соратника. Восстанавливает здоровье и занимается обустройством на новом месте.