В конце марта 2021-го в Минске открылась выставка «Машина дышит, а я — нет». Она была посвящена беларусским медикам, которые спасали людей во время пандемии COVID-19 и в процессе сталкивались с многочисленными сложностями — в том числе с безразличием государства. Уже 1 апреля выставка была закрыта по требованию властей, а через пару дней ее организаторы оказались за решеткой. Одной из них была правозащитница Татьяна Гацура-Яворская. С Окрестина женщину отправили на Володарку в рамках уголовного дела. В 2024-м это может звучать удивительно, но спустя десять дней ее освободили, так и не предъявив обвинений, — Татьяна отделалась «административкой», штрафом в 50 базовых и подпиской о невыезде. Которую пришлось нарушить, чтобы воссоединиться с семьей в воюющей стране. В рамках совместного проекта «Погоня и тризуб: беларусы в Украине», который мы делаем вместе с «Громадським радіо», наши украинские коллеги записали подкаст с Гацурой-Яворской, поговорив о давлении силовиков, «молодой демократии» и жизни рядом с обстрелами. Это его текстовая версия с сокращениями.
— Украинско-польская граница в марте 2022 года напоминает улицу с односторонним движением: тысячи украинских семей бегут от российских ракет в безопасную Европу.
— Я приехала на границу, это уже был вечер, и мой муж приехал с ребенком меня встречать на этот переход, но тогда еще был комендантский час, он там в 10 часов начинался…
— Но вы не видели друг друга через…
— Нет, нет, мы не видели. И все люди идут в одну сторону, я иду в другую. Я прихожу к пограничникам, они говорят: «Вы — гражданка страны-агрессора, поэтому мы в индивидуальном порядке рассматриваем, впускать или не впускать в страну».
Татьяна Гацура-Яворская — среди тех немногих, кто движется против потока беженцев. Беларуска стоит у пропускного пункта. По ту сторону — муж с младшим сыном.
Они не виделись целый год — семью разлучил режим Лукашенко. Сейчас единственный способ быть вместе — попасть в Украину, страну, где идет жестокая война. И вскоре Татьяне предстоит очень близко к ней прикоснуться — помогать ветеранам и военным.
Меня зовут Евгений Савватеев, я украинский журналист.
В 2020 году я, как и многие украинцы, следил за событиями в Беларуси. Сопереживал протестующим против режима Лукашенко, который калечил судьбы людей. Спустя два года этот режим стал помогать России калечить и убивать уже украинцев. Беларусы, которые сбежали от репрессий в Украину, оказались перед выбором: бежать дальше или помогать стране противостоять. Я хочу рассказать истории людей, которые выбрали второй вариант.
— Я говорю, что у меня есть посвідка (вид на жительство в Украине. — Прим. ред.) и мой ребенок здесь находится. Они говорят: «Но мы в индивидуальном порядке, мы сейчас вышлем ваши документы, будут принимать [решение]». Я такая думаю — в индивидуальном порядке, они сейчас погуглят мою фамилию, узнают, что я хороший человек, что у нас такая история, и не могут меня не впустить.
Татьяна Гацура-Яворская — правозащитница, возглавляла общественное объединение «Звено», которое занималось образованием в области прав человека и адвокацией. Татьяна организовывала ежегодный фестиваль документальных фильмов о правах человека Watch Doc Belarus. У нее четверо детей, муж — украинский правозащитник Владимир Яворский.
— И они говорят — ждать. Я три часа где-то, может больше, ждала, потом они мне говорят: «Вам отказано, все, выметайтесь. Сейчас мы вас отведем на польскую сторону, идите назад». Я стала с ними спорить, не соглашаться, они меня просто вывели на другую сторону, но я отказывалась куда-то идти. Потом они начали звонить омбудсменам каким-то, правозащитникам, муж тоже пробовал найти кого-то, кто мог бы за меня поручиться, уговаривал меня возвращаться назад в Варшаву. Но я сказала, что никуда не поеду, буду здесь ночевать и буду искать журналистов, которые будут рассказывать, что такой беспредел, что меня с видом на жительство, с ребенком… Мне еще пограничники предложили, кстати, забирать сына: «Можете с ребенком выезжать, если вам он так нужен». В общем, потом сработала, как мы с моими друзьями-беларусами смеемся, Украина — молодая демократия. Потом просто позвонили этим пограничникам, какой-то один из контактов сработал, и…
— Какой, вы не знаете?
— Я знаю, я просто не думаю, что нужно говорить. И, в общем, они вернулись. Я там уже начала обустраиваться спать, и пришла молоденькая девочка, сказала: «Так, ладно, мы вас пропускаем, пойдемте». И все, так я оказалась в Украине.
— Вы попадаете на территорию Украины и — этот момент?
— Мы обнялись с мужем, конечно… Сейчас заплачу. Мы встретились возле этого шлагбаума, он меня там ждал… Мы почти год не виделись.
Этот год Татьяна провела в Беларуси с тремя детьми под подпиской о невыезде. Ее арестовали в апреле 2021-го после выставки «Машина дышит, а я — нет» о работе беларусских медиков во время пандемии коронавируса. Она на эту тему сняла даже документальный фильм. Татьяна была в изоляторе, прошли обыски в ее офисе, дома, в квартире. Потом женщину перевели в СИЗО. И задержали ее мужа.
— Там его избивали, угрожали. Их цель была — получить доступ к моему компьютеру, который был зашифрован. Ничего не вышло, и они просто дали ему 48 часов на то, чтобы он покинул страну вместе с семьей. «В целях безопасности», — они сказали.
Потом, когда супруг вышел, за ним еще следили, то есть это было наружное наблюдение. Проверяли мусор, который он выбрасывает. В общем-то, было понятно, что это серьезные угрозы. Ну и в день, когда они улетали, ко мне пришли в СИЗО два сотрудника КГБ, которые хотели сделать мне предложение, согласись я на которое, мой муж мог бы не уезжать из страны, остаться с ребенком, а я выйду завтра на свободу, и мы сможем дальше себе жить. Я просто отказалась выслушать это предложение. Предполагаю, что они хотели сотрудничества, поскольку другие люди, которые выходили, рассказывали [подобное].
— И потом год вы переписывались?
— Да, мы не виделись почти год, пока я не переехала в Украину, получается, в марте 2022-го. Но Даник, наш сын, приезжал ко мне на Новый год. Мы боялись, но все хорошо прошло, он приехал на три недели. И когда сын уезжал, конечно, это тоже очень сильно я запомнила. Он очень сильно был расстроен — такой маленький мужчина, который сдерживает слезы.
— Ему сколько лет было тогда?
— Когда все случилось — восемь. Девять лет, когда началась полномасштабная.
— А как восьмилетний Даник вспоминает тот момент?
— Мне кажется, он ищет хорошее. Он говорит: «Ну вот, теперь мы вместе все живем». И вообще говорит: «Забудь ты свою Беларусь, тут свободы больше, чем в твоей Беларуси. Беларусь продалась России».
В Беларуси сейчас очень тяжелое время. Украинцы, к счастью, несмотря на свои проблемы, жили все равно в свободе, и поэтому украинцы часто не понимают, почему беларусы не могут просто сделать Майдан, и почему Майдан в 2020 году не получился, и в 2011 году не получился. Много причин, но, чтобы объяснить немножко украинцам, я всегда привожу в пример, как погибал Стус в тюрьме, какое это было общество. Это же не значит, что украинцам было все равно. То есть украинцы не могли в то время сделать Майдан.
Васыль Стус — украинский поэт, диссидент 60-х годов прошлого века. За творчество и гражданскую позицию советский КГБ дважды отправлял его в лагеря. Коллеги и друзья Стуса пытались подать его кандидатуру на Нобелевскую премию по литературе, однако не успели: в 1985 году поэта довели до гибели в трудовом лагере в Пермском крае. В 2005-м, посмертно, был награжден званием «Герой Украины».
— Сейчас в Беларуси ситуация — это еще не массовые расстрелы, как это было в 1937 году, но это 1930-е годы, когда очень сильно следят за каждым человеком, где стараются, несмотря на XXI век, ограничить доступ к информации.
Тем не менее очень большая солидарность внутри страны, несмотря на все эти репрессии, я знаю, что люди друг другу помогают, и активность — она есть, но такая, очень спрятанная. К примеру, я могу сказать, что я в Беларуси долгое время занималась фестивальным и документальным кино о правах человека. И в 2021 году мы делали эти показы вообще на болоте, в лесу с генератором. То есть возможно что-то делать, но это очень-очень сильно нужно прятать.
Но вернемся в Украину, где звук генераторов вызывает совсем другие ассоциации — звук городов и сел, вынужденных выживать под российскими ударами по объектам энергетики. Татьяна Гацура-Яворская вспоминает свои переживания в марте 22-го года.
— Конечно, было чувство вины. И чувство несправедливости я ощущала, потому что… В принципе, я Украине помогала противостоять агрессии с 2014 года. То есть для меня это никогда не было чем-то далеким. Я привозила прицелы, помогала беженцам с Востока. И, в принципе, всю свою жизнь боролась против диктатуры Лукашенко в моей стране, поэтому, конечно, для меня это было такой большой несправедливостью, что по отношению ко мне люди проявляют агрессию. Но я ее абсолютно не заслуживаю своей жизнью и тем, что я делала в своей жизни.
— Вы помните момент, когда, еще будучи в Беларуси, вы приняли это решение и сказали: «Я буду уезжать»?
— Я точно помню, что это было после заявления Макрона, что то, что происходит, — это еще не самое худшее, что мы видели, что нас ждет еще… В общем, это цветочки, а ягодки впереди. И тогда я решила, что мне нужно ехать к моей семье, потому куда хуже? Они ракетами обстреливают Киев, танки стоят под Киевом, непонятно, что на Востоке происходит, Мариуполь, ну, в общем… И Макрон говорит, что это вообще еще не начиналось. И я тогда решила, что если впереди только хуже, то я должна быть с мужем, с ребенком. Мотив основной был такой, конечно, что я должна быть с моей семьей.
Первое время семья жила на Западе Украины. За это время украинская армия отбросила российских оккупантов из Киевской, Черниговской и Сумской областей. В мае 2022-го семья перебралась в освобожденную от осады столицу Украины.
— Я сразу же первое, что сделала, это отдала Даника на футбол в «Динамо», потому что он в Беларуси занимался, и это вообще его любимое занятие, он обожает этот вид спорта. И когда его из Беларуси депортировали, получается, он год пропустил. И понятно, что моему мужу Володе было тяжело с ребенком, он просто физически не мог, конечно, успевать и в школу его новую отдать, в новую среду, язык, и работать, и решать бытовые вопросы, и еще водить ребенка на футбол. Поэтому большой плюс, что мы уже были вместе, и было больше возможностей, и Даник начал ходить в секцию. В общем, он счастлив.
Другие дети Татьяны — студенты. Старший сын закончил Киево-Могилянскую академию и сейчас в Польше будет учиться в магистратуре. Дочка тоже в Польше, а средний сын доучивается сейчас в Германии. До этого был студентом киевского университета Шевченко.
— За время этого вторжения были ли вы очень близко к обстрелам?
— Наверное, когда мы с моим другом польским режиссером Яном Блузом были в Харькове и снимали фильм про медиков. Это не ноль, конечно же, мы были в месте, где дежурит скорая и ждет эвакуация, когда из эвакуационного автомобиля раненых пересаживают, переносят в скорую и увозят уже в медицинские учреждения. Наверное, это самое близкое.
— Тема медиков для вас важная. Почему?
— Наверное, это такая важная профессия. В Беларуси на эту профессию обратили внимание, потому что был COVID, и в Беларуси отрицали, что вообще есть коронавирус, не вводили никаких мер, и целая социальная группа оказалась в таких жерновах очень тяжелых, и приходилось самой справляться с проблемой, про которую никто ничего не знал.
В мире государства на это выделяли деньги, средства, помощь, а медики оказались в одиночку, и поэтому в Беларуси обратили внимание на них, потому что это была такая несправедливость по отношению к целой социальной группе. И мы хотели, если государство это не сделало, этот их героизм зафиксировать в истории, в искусстве, можно так сказать, и отблагодарить их. Потом, конечно, много завязалось знакомств с медиками, очень многие после 2020 года оказались в Украине — начали работать здесь.
— В 2022 году, весной, в одном из интервью вы рассказали об идее создать психологический реабилитационный центр для военных. Как и почему возникла эта идея?
— Потому что мы начали помогать госпиталям, мы возили технику и расходники в украинские госпитали, и я сталкивалась и с врачами, и с военными некоторыми, и уже было понятно, что масштаб очень большой. И сколько бы ты такой помощи ни предложил, она всегда понадобится, потому что очень-очень много людей пострадало. Но я в тот момент думала не только про военных, я думала и про людей, которые пострадали от войны как мирные люди. Это уже позже я пришла к тому, что какая-то одна целевая группа должна быть и с ней работать будет правильно. Нужно выбирать. Безусловно, когда я приехала, основной мотив был — быть с моей семьей. И второе — безусловно, я хотела быть полезной и помогать как можно больше.
— И вы с этой идеей идете куда? Кому вы рассказываете?
— Изначально у меня была идея купить какой-то дом в Карпатах, чтобы это было вообще очень далеко и там было красиво, и там это все организовать. Сначала я пошла к знакомому, который тоже после 2020 года приехал в Украину и у него на счетах заморозили 40 тысяч долларов или 40 тысяч евро, я не помню. Как и всем беларусам. Пошла и спросила, если я смогу разморозить эти деньги (Украина — молодая демократия), чтобы они пошли на покупку такого дома как первоначальный взнос, будет ли это окей? Он согласился.
Потом, это может прозвучать обидно для украинцев, но я поездила по Прикарпатью, Закарпатью и поняла, что я просто там не выживу. Я не смогу там ничего делать, потому что менталитет очень сильно отличается. Мой и украинцев там. Это постоянные какие-то… К примеру, мы поехали на Драгобрат посмотреть одно здание, и мужчина, который меня туда вез, он едет, на этом джипе меня везет и говорит… А с ним все здороваются, то есть видно, что он там человек важный. И он такой: «Так, если надо дрова, у меня кум на лесопилке, если надо какие-то решения, жена моего сына в местном совете депутат».
Показывает дом и говорит: «У нас немножко самозахват земли, тут немножко у нас забрали». В общем, это все происходит, и я понимаю, что тут очень сложно будет мне с моим менталитетом, когда я привыкла, что все должно по-правильному. То есть есть кусок земли — только этот кусок земли, а если меня сосед захватил, то это неправильно. А тут же так не получится, тут надо как-то в мире жить, договариваться. В общем, я решила, что нет, это у меня никак не выйдет.
И, безусловно, где-то там в горах организовать помощь профессиональную, чтобы помогать людям, — это будет очень дорого и сложно, потому что нужно привезти еще туда специалистов. Поэтому в результате мы организовали это возле Киева, потому что к нам могут приезжать и специалисты из столицы, и это недалеко, чтобы на диагностику людей возить, на МРТ, еще что-то — это все рядом.
— Что сейчас делает этот центр, что там происходит?
— У нас есть амбулаторная и стационарная реабилитация. У нас можно жить (от двух недель до двух месяцев. — Прим. ред.), находиться в спокойном безопасном месте и получать помощь. Это и психологическая помощь, это и решение каких-то социальных проблем — легализация, восстановление навыков работы своей. Допустим, у нас парень раньше работал в IT, за то время, которое он воевал, подзабылось, забылись навыки, и он как бы возвращается в профессию.
И амбулаторная реабилитация — люди приезжают, мы узнаем, какие у них есть проблемы. К примеру, сейчас у нас человек после операции, ему нужно просто восстановиться. Еще один парень — у него было ранение в ногу, и ему нужно разработать колено, потому что он девять месяцев лежал. Еще один человек с диагнозом «острое расстройство адаптации», он у нас полтора месяца уже. Это просто прием лекарств и работа с психологом.
— И беларусские военные и невоенные тоже получают у вас помощь?
— Беларусские — только военные, либо ветераны, либо те, кто служит.
Нам вообще неважно, это беларус, украинец, грузин или русский. Если человек служил в ВСУ, защищал Украину, то это наш клиент.
— Что рассказывают вам ваши… Как вы их называете?
— Ой, мы чаще всего называем «клиенты», но не всем это нравится. Но «пациентами» мы их точно не хотим называть, это такой уже медицинский термин. Иногда мы называем их «жильцы», как-нибудь так. Ой, рассказывают очень много разного.
— То, что можно рассказать.
— Сейчас у нас разведчик, который четыре раза ходил на левый берег Херсона. Я представляла себе, что они как-то на лодочке там ночью переплывают, маскируются и что-то выведывают. На самом деле это все по-другому. Такое восхищение. Ты думаешь, блин, как ты вот так можешь прийти? Это какие-то и черные истории, я не знаю. Разные абсолютно.
— То, что вы делаете в этом центре, это то, в чем будет очень большая необходимость после войны. Если говорить о психологической реабилитации, то какие способы выводить из того состояния, в котором часто военные находятся?
— Мы сотрудничаем только с психологами, которые работают в когнитивно-поведенческой терапии. То есть мы не экспериментируем с гештальтом или еще чем-то. Если говорить про будущее, тут вопрос не только в работе с военными, которые через это все прошли. Мне кажется, что еще очень много понадобится работы вообще в обществе, чтобы оно понимало, что происходит, и было подготовлено. Это, наверное, такое просвещение, что у нас теперь общество, в котором очень много людей, которые пострадали, которые прошли через сложный выбор.
Ну, и у которых очень многие вещи с ними останутся навсегда, наверное.
Вы мне про историю… Я сейчас вспомнила историю, как ребятам пришлось уйти, когда их побратима… Завалило ноги плитой, и он был жив. Его не могли с собой забрать, и ребятам пришлось оставить его с гранатой.
То есть такие вещи, я думаю, что… Это можно проработать, это не будет преследовать человека, но все равно это такие вещи, с которыми… Даже я, которая не участник этого всего, я это ношу с собой. Кроме того, что нужна помощь прошедшим войну, мне кажется, очень важно, чтобы общество осознавало, через что вообще этим ребятам пришлось пройти. Тут речь о системных, глобальных подходах — на уровне государства.
— Насколько я понял, ваш сын Даник не очень хотел бы жить в Беларуси, когда там режим падет и когда Беларусь станет свободной страной.
— Нет, я думаю, что он вообще никогда не захочет уже туда вернуться. Наверное, у него останутся хорошие детские воспоминания: у Даника была своя комната, собака, дом, лужайка. Он, кстати, ходил в школу в деревне, он ходил пешком в школу. То есть это такие, мне кажется, классные вещи. А сейчас нет, все, Даник — украинец, и только. Он уже сделал свой выбор.
— Вы рассматривали бы вариант вернуться в Беларусь, когда она станет свободной?
— Я, если честно, в последние месяцы нахожусь в тяжелом эмоциональном состоянии, потому что ко мне не пришло до конца осознание, что я могу еще долго не вернуться. Потому что я вообще-то свое будущее связывала только с Беларусью. Я очень хочу вернуться.
Мы просто оказались в такой ситуации, когда не нужны своему государству, мы его враги, и мы приезжаем в другие страны, и там мы тоже, в общем-то, чужие. И переселенцы из Луганска, Донецка переживали что-то похожее. Они были врагами той власти, которая там установилась, им пришлось уехать, все бросить, и вернуться они туда не могут. И тоже очень часто здесь к ним не всегда хорошо относятся. Нет, уже сейчас, я думаю, этой проблемы нет, хотя я могу ошибаться. Это, наверное, ощущалось в 2014–2015 годах — они на себе ощутили, что их не очень любили. Поэтому они нас могут понять, как это — не иметь возможности вернуться, не быть принятым, когда тебе нужно доказывать что-то.
Но мне бы хотелось вернуться домой.
