Джессика — инструктор полка Калиновского, человек смелый. Во многом потому, что не побоялся признаться в своей слабости. После одной из боевых задач, как говорит мужчина, его морально «поплавило», и военный не смог вернуться на фронт. Но и уходить со службы не стал. С тех пор уже полтора года он тренирует рекрутов в учебном центре. О том, как давалось непростое решение и можно ли обучать других, если сам не участвуешь в боевых задачах, он рассказал «Зеркалу».
«Во время контакта адреналин сильнее страха, но, когда все затихает или останавливается, страх снова накрывает»
Инструктор Джессика о себе говорит немного. Он родился в Беларуси, хотя по национальности украинец. Знал, что когда-нибудь переедет на историческую родину, но вряд ли представлял, что приведет его сюда война. На вопрос, как на третий год «полномасштабки» у него дела, отвечает коротко:
— Не хуже, чем у всех. Если кажется, что что-то не очень хорошо, вспоминаю, что есть ребята, которые сейчас сидят в окопах или штурмуют посадки. И у них, наверное, дела посложнее и проблемы посерьезнее и поважнее. Все познается в сравнении. Поэтому у меня все сразу становится не хуже, чем у других.
— Зато ваш позывной очень отличается от других, почему вы Джессика?
— Если у меня нет времени, я обычно говорю, что так звали мою собаку. Порой рассказываю, что моя прабабушка из Великобритании, и я в честь нее назвался, или что встречался с девушкой из Бразилии, у которой имя Джессика (смеется).
Хотя на самом деле все намного прозаичнее. Когда еще сам был рекрутом и нам сказали придумать позывные, я голову сломал. Перебрал все, что мне нравится из фильмов, сериалов, мультфильмов, компьютерных игр. Ничего не клеилось. Потом вспомнил, что какое-то время работал за границей ведущим в ночном клубе, там у меня был яркий и короткий псевдоним. Озвучил его побратимам, они забраковали. Объяснили: «В рации будет звучать как помехи». И попросили его удлинить. Я просто сказанул от балды: «Джессика». Все начали смеяться. Шутили, прикольно, если в сводках российских новостей будет сказано: «Джессика взяла в плен двух российских военнослужащих». Ну и как-то так осталось: Джессика и Джессика.
— Как вы из бойца стали инструктором?
— Это долгая история. После учебки я поехал на боевые, мы базировались недалеко от Бахмута, а задачи выполняли в самом городе. Во время одной из них, пока ребята окапывались, мы маленькой группой (три человека) пошли на разведку в близлежащую посадку. В какой-то момент метрах в 20 увидели бойцов. По нашей информации, там могли быть смежники, хотя выглядели они как вагнеровцы. Мы спросили пароль-отзыв, оттуда не ответили, стало ясно, кто они.
У них был ростовой окоп, один был в нем, второй туда спрыгнул. Завязалась перестрелка. Бросить в них гранату я не мог: вокруг росли плотно посаженные молодые деревья и был большой шанс рикошета. Думаю, побратимы решили также. Мы оттянулись [на свою позицию] и передали информацию о контакте с врагом. Я увидел, что у меня в автомате заклинило патрон. Начал разбираться, командир решил, что нужно сходить еще раз [в сторону врага]. Я остался с бэпэлашником. Он должен был давать картинку, а я — уладить момент с оружием и дежурить на рации. Вместо меня пошел парень, который для меня был примером спокойствия. Что бы ни случалось, он всегда «на споко», все у него под контролем. И тут его ранило. Я слышал в рацию, как он кричит: «Я „триста“, я „триста“». В его голосе было что-то, что меня захватило и сковало. Подумал: если даже с ним такое, то что вообще творится вокруг?
Бэпэлашник (он вообще боевой медик, а летать его хобби), сказал: «Возвращай дрон, а я побежал к ребятам». Я растерялся и «плюсанул» (согласился. — Прим. ред.). Позже, рефлексируя, понял: должен был идти с ним, потому что боевая единица — это два человека. Слава богу, с парнем все хорошо. Ему оказали помощь и эвакуировали.
— Что было с вами?
— После эвакуации командир попросил меня сходить за подкреплением, привести пару ребят-смежников к нам на передний край. Когда возвращался, они (человека три-четыре) двигались за мной. Местность была в пригорках, поднимаюсь на один и слышу свист. Понимаю, метрах в 20 от меня разрыв. Кто-то закричал, до этого видел, что там стояли какие-то люди. Оборачиваюсь, а ребят, которых я вел, рядом нет. Они увидели знакомых и, возможно, подошли поздороваться, если честно, не знаю. В общем, они свернули, и туда как раз прилетела мина. У одного из стоявших было осколочное в живот. Все, кто шел за мной, стали его эвакуировать. Собственно, я никого не привел.
Вернулся на позиции вечером, там уже было несколько смежников из украинских подразделений. Мы находились не в окопе, а в растянувшейся природной складке. Всего человек десять. Сколько врагов в посадке, не знали и просто сидели в ожидании. А я еще заболел. По ощущениям, температура у меня была градусов 39. Мне дали большую грелку, потому что трясло от холода.
Утром начался контакт. Командир с медиком и еще одним парнем взяли гранатометы и вышли во фланг. В какой-то момент слышу, сзади что-то упало, словно большой мешок с картошкой. Такой глухой удар. Оборачиваюсь, это командир, и он дышит так тяжело, будто бежал. Оказалось, у него проникающее ранение в грудную клетку с правой стороны. Я передал по рации, что он «триста», и оказал помощь, которую мог. Медик не отзывался. Когда я его нашел (складка была длинная), он сидел ошарашенный и тоже раненый. Позже выяснилось, что у него пуля прошла через лопатку и пробила легкое. Этот человек уже погиб, он просто герой… Он занялся командиром, чуть позже мы получили разрешение на эвакуацию.
Командира эвакуировали втроем. Я, медик и еще один боец, у которого было легкое ранение в плечо. Местность простреливалась. Рядом холм. Я попросил пулеметчиков на фланге прикрыть нас для отхода. Был момент, когда они достаточно высоко поднялись из окопа (чуть ли не во весь рост) и с криками «Русские, сдавайтесь!» начали «насыпать» (стрелять. — Прим. ред.) в посадку. Медик что-то вколол командиру, он пришел в себя и смог перебежать через холм. Как только он это сделал, рухнул без сил.
Дальше мы его перемещали на носилках. Когда бежали, были в большей безопасности от контакта в посадке, но оставался еще фланговый. Поэтому в одной руке держали мягкие ноши (матерчатые носилки. — Прим. ред.), в другой — автомат. Озирались по сторонам. В какой-то момент я увидел людей без шевронов в темной униформе, а в черном ходил «Вагнер». И я понимаю: «Блин, капец». Наставил на них автомат, но неожиданно один из мужчин обернулся и спросил на украинском, не нужна ли нам помощь. Мы выдохнули.
После той задачи наши пехотные группы сильно проредели, много бойцов «затрехсотилось». Поэтому нам дали команду сниматься и ехать на базу далеко от Бахмута. Когда попали в Киев, получили время отдохнуть. Я проведал родных, которых давно не видел. А вернувшись в полк, понял, что пока не готов снова на боевые. То есть я готов физически, но не могу морально.
— Что это значит?
— Я не был уверен, что в критической ситуации не впаду в ступор. На этой задаче такого не случилось. Но я не знал, как сложится на следующих. А я не хотел подставить группу.
— На задачах вам было страшно?
— В какой-то момент было… Во время контакта адреналин сильнее страха, но, когда все затихает или останавливается, страх снова накрывает.
«Теперь делаю рекрутам больше поблажек»
— Как вы сказали командиру, что больше не поедете на фронт?
— Обдумав все, написал ему в мессенджере, объяснил ситуацию. Я ничего не скрывал и не придумывал. Он ответил: «Все понимаю». От ребят из своей боевой «пятерки» (Джессика был в группе пехоты. — Прим. ред.) я тоже ничего не прятал. Помню разговор с одним из парней. Я сказал: «Братик, не могу пока вернуться». Он ответил: «Я все понял». Вот и обсуждение.
— Почему командиру написали сообщение, а не сказали лично?
— Мы были в разных локациях, разные дела, не получалось встретиться. Плюс неловкость, не знал, как он отреагирует (но это меня волновало в последнюю очередь). Вообще, за все время я ни разу не столкнулся с осуждением или подколами из-за своего решения.
— По-вашему, почему? Все-таки мужской коллектив достаточно жестокий, как мне кажется.
— Не знаю. Возможно, тут два варианта. Первое, мне повезло с ребятами, с которыми служу. Второе, может, мужской коллектив более жестокий в мирное время, а не на войне.
— Как быстро для вас нашлась новая работа в полку?
— Есть ребята, которые после таких ситуаций уезжали в Польшу. Я знал, что останусь, но не понимал, чем займусь. Когда был рекрутом в учебном центре, недалеко от нас формировалась бригада ВСУ. Мы закончили учебку и неделю ждали до отправки на полигон. А у них все только начиналось, и не было инструкторов. Они, грубо говоря, ничего не умели и попросили меня и еще одного парня помочь с занятиями. Мы им преподавали то, что сами только прошли. Тогда кто-то в шутку сказал, что у меня неплохо получается.
Позже, когда написал в штаб, спросил, чем бы я мог помочь, мне ответили: «А ты бы не хотел быть инструктором?» Я согласился, и со мной начал заниматься Кит (на тот момент бы командиром полка). У него большой опыт инструкторства в «Азове». Мы работали три недели. Затем с ним и двумя офицерами ССО (сил специальных операций. — Прим. ред.) поехали на полигон, где они устроили мне десятидневный вышкол.
— Выходит, примерно через месяц вы уже стали инструктором. Достаточно ли было знаний?
— Это же все накапливается. Старую советскую базу я получил в армии, еще какие-то знания — на военной кафедре в университете. Потом курс в учебке, боевые, да и сам я много занимался. Когда приехал на базу подготовки, инструкторы у нас были плюс-минус универсальными. Это значит, человек (я в том числе) мог преподавать тактическую медицину, тактику малых групп, основы поведения с оружием, физподготовку и так далее. На каждом занятии мы работали почти полным составом. Учил сам и перенимал опыт у коллег.
— С кем вы сейчас работаете? Есть ощущение, что добровольцы из Беларуси уже закончились.
— Полк Калиновского входит в состав Международного легиона при ГУР МОУ (Главного управления разведки Министерства обороны Украины. — Прим. ред.). Сейчас набор рекрутов идет немного иначе. Если раньше они приезжали конкретно в полк, то сейчас нет. Они собираются в определенном месте, где их ждет лечебно-медицинская комиссия, а затем селекция. Она происходит качественнее: идет более строгий отбор кандидатов по физическим показателям, а также их психотесты (психологические тесты. — Прим. ред.). Те, кто прошел отбор, приезжают в учебку тренироваться, после чего попадают в полк. Если раньше 99 процентов рекрутов были беларусы (иногда поляки, кто-то из России или других регионов), то сейчас к нам хотят присоединиться мужчины из других стран: колумбийцы, новозеландцы, американцы, испанцы, поляки. Беларусы тоже приезжают. Не так много, как в начале войны, но возвращаются даже те, кто когда-то от нас уходил и увольнялся.
— За эти полтора года поменялось то, как вы учите?
— Основные дисциплины остались, это все-таки база, но есть моменты, на которые делаем дополнительный упор. Все же война меняется. Например, сейчас стало больше дронов, поэтому мы изучаем, как спрятаться от них, лучше замаскироваться, быстрее выкопать окоп и так далее.
Плюс за эти полтора года я многое узнал, поэтому стал иначе строить занятия, обращать внимание на мелочи, которые раньше мог опустить. Допустим, стрельба. Отрабатываем три позиции: стоя, сидя, лежа. Раньше мог не вспомнить, что при смене позиции нужно посмотреть, кто у меня слева, справа, сзади, чтобы не попасть под огонь побратимов. Со временем стал учить ребят, что это очень важно. А еще теперь делаю рекрутам больше поблажек.
— Неожиданный момент.
— Вообще, я всегда старался следить за здоровьем парней, потому что многие не признаются, что у них, допустим, что-то болит. Думают, к ним как-то по-другому начнут относиться или выгонят. Я по много раз объясняю: это не так, и все равно некоторые скрывают травмы, грыжи, протрузии. Сейчас я, например, говорю: «Окей, лучше отдохните, восстановите ногу, чем потом получите жесткое растяжение сухожилия и выпадете на месяц».
Когда только начинал работать, был более строг в этом вопросе. Почему? Наверное, потому, что нас в учебке никто не жалел. Когда был рекрутом, у нас физподготовка была не по часу-полтора в день, как сейчас в программе, а дольше. К тому же первый час (из четырех) занятия по тактике малых групп начинались с физнагрузки за то, что кто-то что-то не выучил, неправильно ответил. Весь этот час мы «рыгали» (смеется). Не в прямом смысле. Это значит, делали физические упражнения.
Несколько раз у меня было такое, что мы ползли круги в экипировке, и я думал: «Сейчас встану, выскажу инструктору все, возможно, даже плюну и уеду». Потом доползал до финиша. А там уже понимал: сил злиться нет.
— А вы сейчас используете похожие наказания?
— Конечно (смеется)! Подготовке людей уделяется большое внимание, ведь за три-четыре недели им нужно узнать столько информации, сколько, если бы не война, они могли бы учить три-четыре месяца. Вся теория подкрепляется практикой. Например, во время тактической медицины рекруты что-то отрабатывают на себе, что-то на манекенах.
Но, чтобы что-либо отрабатывать, это нужно знать. Например, в какой момент я могу себе позволить вставить назофарингеальную трубку (средство для экстренной помощи при нарушении дыхания. — Прим. ред.)? Между какими ребрами я должен колоть декомпрессионную иголку? Я всегда объясняю людям, что я не учу их суперклассно воевать, как «рэксы» (разведчик экстра-класса. — Прим. ред.). Я учу их, как не умереть за первые минуты боя.
Если человек мотивированный, ему не нужно напоминать, что у него есть домашнее задание. Например, в полной экипировке наложить турникет на каждую конечность по десять раз, записать время и показать мне, потому что мы стремимся к 30 секундам. Но есть те, кто относится к этому спустя рукава. Но если я попросил знать правила безопасного поведения с оружием, а там всего шесть строчек, то их нужно рассказывать слово в слово, а не говорить мне: «Я не выучил». Конечно, за такое будет наказание.
— Какое?
— Все что угодно — отжимания, берпи (комбинация из нескольких последовательных элементов: приседания, отжимания и прыжка. — Прим. ред.), бег с автоматом — в общем, что-то физическое, плюс еще одна лекция о том, почему это важно знать и уметь. Опять же, никто никого не бьет, не оскорбляет.
— Было, что кто-то из рекрутов после тренировок бросил вам в лицо: «Я уезжаю».
— Было несколько раз. Было и такое, что люди понимали, что не вывозят физически, поэтому лучше уехать. В таких случаях я пытался объяснить, что не обязательно идти в пехоту, можно выбрать другие подразделения. На кого-то это не действовало, а кто-то оставался. Был парень, который из-за проблем по здоровью закончил учебку преждевременно. Я предложил ему найти себя в полку в чем-то другом. Он послушал. По последним новостям, что мне про него рассказывали, у него все хорошо, служит.
— Я правильно уловила: вы обращаетесь к рекрутам на «вы»?
— Да, я уважаю этих людей за их выбор. Плюс это субординация. Я всем ребятам говорю, что как только заканчивается период обучения, можете обращаться ко мне на «ты». И это нормально, мы все побратимы, но в учебке мы на «вы».
Потом с этими обращениями порой доходит до комедии. Например, полгода назад я тренировал бойца с позывным Хип. Мы с ним до сих пор хорошо общаемся. Когда встречаемся, он обращается до мне: «Пан Джессика», а я к нему, например: «Хип, вы не хотите поехать в магазин?», «Хип, вам кофе сделать?»
«Первые десять месяцев, когда я только начал заниматься с ребятами, у меня был нон-стоп режим»
— Вы готовите рекрутов психологически к тому, что придется стрелять в людей?
— Нет, я с этим не работаю, потому что в большинстве случаев никогда не знаешь, как человек себя поведет, когда впервые окажется на фронте. Конечно, есть какие-то редфлаги (маячки. — Прим. ред.), как сейчас модно говорить. Например, вот этот бравый боец, а этот потише. А вот этот выстрелил из автомата, и видно, что он его боится. Что-то можно заподозрить, какие-то прогнозы сделать. Но не факт, что они подтвердятся.
В то же время у нас есть стресс-психотесты на психологическую стрессовую устойчивость. Один из них заключается в том, что человеку нужно упасть спиной вперед с трехметровой высоты, а внизу остальные рекруты — твоя команда — держат натянутым тент. Это показывает, что ты доверяешь им, а они не хотят подвести тебя.
Ну и стоит уточнить, что далеко не все идут в пехотные подразделения. Многие становятся артиллеристами, бэпэлашниками, медиками и так далее.
— За эти полтора года вы так и не ездили на боевые?
— Я несколько раз был на, назовем это, околобоевых. Тренировал подразделения на территориях недалеко от врага, помогал загружать-выгружать боеприпасы и так далее. Но непосредственно боевые задачи я не выполнял.
— Как думаете, почему? Все-таки вы уже столько знаете и умеете.
— Может, после войны с этим как-нибудь разберется психолог. У меня несколько раз было такое, что я хотел плюнуть и вернуться на фронт, но эмоции подутихали, и это уходило.
— Рекруты не спрашивали, мол, как это вы нас учите, если сами не участвуете в боевых задачах?
— Нет, но я никогда ни от кого этого не скрывал. На первом знакомстве с рекрутами я и еще один инструктор, которого тоже «поплавило», всегда рассказывали, кто мы, какой у нас опыт. Говорили, что делали на фронте то и то, нас «поплавило», и сейчас мы здесь, и наша задача передать свой опыт. К тому же парни знали, что я езжу на околобоевые.
— Изучаете ли вы то, как тренируют российских военных?
— Специально нет, но периодически мониторю. Хотя в соцсетях эти видео сами собой попадаются.
— Есть какие-то кардинальные отличия в подготовке бойцов у них и у вас?
— Если мы говорим про сейчас, а не тогда, когда они отправляли мобиков (мобилизованных. — Прим. ред.), то база не столь отличается. Все-таки и нам, и им в первую очередь надо научить человека тактической медицине, стрелять, копать окопы… Из того, что замечал, в медицине россияне много переняли у натовской армии. Раньше, например, многие из них использовали жгуты Эсмарха (резиновые жгуты. — Прим. ред.). Я смотрел и радовался, что да, продолжайте также. Сейчас у большинства турникеты. Думаю, они многое подсматривают в натовской системе, хотя говорят, что сами придумали. А вообще, прошло время, когда все слушали Алексея Арестовича и говорили, что Россия ничего не может. Если бы это было так, война бы уже закончилась. Их нельзя недооценивать ни в коем случае.
— Есть что-то, что вы у них в подготовке подсмотрели?
— Такого, чтобы я подсмотрел, перенял и начал этому учить, не было. Но я встречал у них какие-то интересные моменты из разряда «можно еще и так сделать». Например, месяца полтора назад увидел какой-то другой способ смены магазинов в автомате. Это не влияло на скорость перезарядки, поэтому я не придал этому значения.
— Что делает инструкторов, когда нет группы?
— Первые десять месяцев, когда я только начал заниматься с ребятами, у меня был нон-стоп режим, где не выдохнуть, не продохнуть, да, и в принципе, не хотелось. Мне как-то даже сказали: «Тебе нужно съездить в отпуск. Это приказ». Я ответил, что не могу, у меня группа. Последние полгода, когда рекрутинг стал проседать, начались небольшие перерывы. Где-то я ездил на курсы повышения квалификации, где-то, если мог, писал рапорт и на пару дней отправлялся к родным или во Львов. Появилось личное время.
— Грустно от того, что добровольцев все меньше?
— В иностранцах отбоя нет (хотя и их стало чуть-чуть меньше), но если мы говорим о беларусах, то я бы, наверное, сказал, что мне обидно или даже неприятно. Не знаю, какое слово подобрать, потому что я не понимаю, где они?
— Что вам говорили рекруты за вашу работу?
— Несколько раз говорили спасибо за то, что заставлял бегать, ползать и так далее, потому что бойцу это пригодилось. Как-то мне подарили бейсбольную биту, на которой написано «Русский военный корабль, иди (на три буквы)».
А еще у нас есть такой прикол: мы с парнями говорим, что главное на войне — это стиль. А что такое стиль — это уже каждый сам для себя понимает. Как-то мы шутили про розовый цвет. Хип носит дреды, и у него была вплетена розовая ленточка. Он ее снял и подарил мне. Уже полгода ношу ее завязанной на запястье.
