Новый 2025 год минчанин Михаил встретил далеко от близких, но на свободе. С весны 2023-го на него, словно из рога изобилия, сыпались проблемы одна за другой. Мужчина прошел через два ИВС, ЦИП, тюрьму и СИЗО, при этом дважды побывав в карцере. О том, каково это — собрать один из самых нежелательных в жизни фулл-хаусов и не сломаться, мужчина рассказал «Зеркалу».
Имя собеседника изменено для его безопасности.
Районный ИВС: «К политическим относились как к суперстрашным преступникам»
2020-й давно ушел в историю, но отношение Михаила к событиям в стране это не изменило. Говорит, продолжал вести «достаточно активную деятельность», но старался максимально себя обезопасить и нигде не оставлять «онлайн-следов».
— Но все равно в голове оставалась мысль, что в самом начале — с августа, грубо говоря, по декабрь 2020 года отношение к информационной гигиене было слабенькое. В сети могли остаться следы, из-за которых ко мне могли прийти, — рассказывает собеседник и не скрывает, что многие месяцы жил в «перманентном страхе».
Весной 2023-го страхи стали превращаться в реальность. Когда он прилетел с отдыха на родину, в аэропорту его вызвали на беседу. Сотрудник КГБ смотрел телефон и интересовался, занимается ли Михаил «экстремистской деятельностью». После разговора мужчину отпустили, но стало понятно: теперь при любом пересечении границы к нему, скорее всего, будет особое внимание.
Второй раз оно возникло через несколько недель, когда минчанин снова оказался на паспортном контроле. Он возвращался в Беларусь на машине, ехал от родственников. Михаила попросили пройти на разговор.
— Тут уже попался более дотошный сотрудник спецслужб. У меня изъяли телефон, залезли в него дистанционно, выкачали информацию из Telegram, — описывает происходившее собеседник. — Затем, ничего не объясняя, кагэбэшник передал документы милиции, и мне сказали: «Садитесь в свою машину и следуйте за нами».
Ночь минчанин провел в «обезьяннике» одного из РОВД Витебской области. На следующий день силовики объявили, что у него в VK нашли подписку на группу, которую власти считают «экстремистской».
— Я уже не помню, когда последний раз в VK был. Но нашли, согласен, действительно могла быть эта подписка, — не отрицает мужчина. — Думал, может, ко мне возникли еще какие-то вопросы, связанные с Telegram, но об этом никто ничего не говорил. Хотя видел, как в РОВД сотрудник спецслужб, который специально приехал и изучал мои документы, фотографировал переписки в мессенджере…
Зимой эта ситуация напомнит о себе. А пока на Михаила оформили протокол за подписку и до суда отправили в местный ИВС.
— В изолятор везли на ушатанном «бобике», который еле-еле ехал, но сотрудников все устраивало. У них жизнь прекрасна, все замечательно, — иронизирует собеседник.
После суда минчанину дали 15 суток ареста. Отбывал он их все в том же районном изоляторе.
— Это было мое первое знакомство с ИВС, и самое тяжелое. Возможно, потому что первое. К тому же отношение к политическим здесь хуже, чем к обычным заключенным. Даже на Окрестина подобного не было. По крайней мере, зимой 2023-го, когда там сидел, — вспоминает мужчина. — На Окрестина ходишь, и голова у тебя вверху, иногда можешь смотреть по сторонам. А там за пределами камеры я не видел ничего, что было выше полуметра. Потому что тебя там водят только «раком».
«Раком» — это значит, в полусогнутом состоянии. Руки за спиной и в наручниках, уточняет Михаил:
— Сначала открывалась «кормушка», затем политические засовывали руки, чтобы им надели наручники. И только после этого открывали дверь. Причем это касалось как проверок, так и других процессуальных действий, например, если кого-то вызвали на допрос. Относились к нам как к суперстрашным преступникам. К тому же два раза в сутки, кроме обычного шмона (проверки, которые проводят в камерах днем и вечером. — Прим. ред.), нас ждал еще и голый шмон.
Беларус рассказывает, что на эту проверку вызывали только тех, кто сидел за политику. Их проводили в досмотровую комнату и требовали раздеться догола.
— Я бы не сказал, что процедура сильно унизительная. Точнее, унижение испытываешь первые два-три дня. Потом мозг перестраивается, и понимаешь: ты находишься в условиях, когда у тебя нет возможности выбрать. А вот сотрудник, который с тобой это делает… У него вроде как есть выбор. Не знаю, как объяснить, но в такие моменты я ощущал себя более свободным, чем этот человек, — описывает Михаил свои переживания в тот момент. — К тому же я в своей одежде нахожусь постоянно и свой запах уже не ощущаю. А вот для того, кто проводит шмон, он должен быть отвратителен. Ведь я сутками без нормальной гигиены. При этом есть часть вещей, которые при проверке нужно держать в руках. Например, белье. Где-то на половине срока я стал поднимать его на уровне лица проверяющего, который проводит по нему металлоискателем, чтобы ему было максимально некомфортно.
За 15 суток в районном изоляторе Михаил встретил троих политических. Это тоже были мужчины, которых «сняли» на границе. Изначально в камеру его отправили с одним из них. Минут через пять их компанию разбавили двое бездомных. В помещении стояли две двухъярусные шконки. Политическим к ним «нельзя было даже притрагиваться».
— Мы спали на деревянном полу, а бездомные на шконках и с матрасами, — говорит собеседник.
Свет горел 24 часа в сутки. И количество людей периодически менялось — в среднем было пять-шесть человек. Из личных вещей лишь то, «что на тебе надето». Мыло и туалетную бумагу приходилось «выпрашивать». Иногда вместо нее давали «страниц 30−40 книги». Это было «счастье», потому что «товар двойного назначения»: сначала читаешь, потом используешь.
— Каждые два часа можно было курить. Как это выглядело. Открывается кормушка, просовывается рука с зажженной зажигалкой. Если у тебя есть сигареты, можешь подкурить, — вспоминает Михаил. — Правда, политическую камеру в эти моменты обходили стороной, поэтому те, кто сюда попадал, автоматически становились некурящими. Раз или два уговорили работников, чтобы нас сводили в душ. Объясняли, мы же не свиньи. Здешних сотрудников я бы разделил на две категории. Первая — сторонники [власти] — они агрессивные, орут, матерятся. Вторая — те, кто что-то понимает. Они молчат. По ним было видно, что они просто выполняют свою работу, без усердия.
Часть своего срока Михаил провел в одноместной камере-карцере. Говорит, что от нахождения там у него остались сильные впечатления.
— Маленькое помещение, где-то два на три метра, унитаз, умывальник, маленький стол, бетонный пол, шконка, пристегнутая к стене, крошечное окно под потолком, через которое разве только различаешь день и ночь. Сразу я оказался один. Меня охватил ужас, трясло, я задыхался и не понимал, что происходит, — вспоминает собеседник. — Я не знал, что через 10 минут ко мне приведут сокамерника. Когда он пришел, стало легче. Понял, условия тяжелые, но ты хотя бы не один и с этим можно справиться.
Почему мужчин поместили в карцер, Михаил не знает. Говорит, с сокамерником пытались выяснить, но объяснять никто не стал. Но говорит, зато шконку не требовали поднимать даже днем, как в других карцерах. Мужчины спали на ней вдвоем, валетом.
— Парень, с которым я сидел, не был политическим. Он нарушил «домашнюю химию», и, пока шло разбирательство, его отправили в ИВС, — рассказывает минчанин. — Как-то ему что-то не понравилось, и он возмутился. Из-за чего, не помню, но в моем понимании это не было чем-то первой необходимости. Судя по всему, работники посчитали так же. Его вывели из карцера и несколько раз ударили. Когда закинули обратно, сказал, били по ногам и по корпусу. В декабре 2023-го на Окрестина я тоже был свидетелем того, как бьют людей. Бездомный, который с нами сидел, отбыл наказание, и его уже выводили. Он ответил что-то резкое сотрудникам, дверь закрылась, и я слышал, что его метелили секунд 15−20.
ИВС и ЦИП на Окрестина: «В камере человек 15−20 и огромное количество клопов»
После того как Михаил вышел из ИВС, несколько месяцев его никто не дергал. Внутреннюю тревогу это не сильно успокаивало, и мужчина решил уехать из Беларуси. Билет купил на начало 2024-го, но оказалось «слишком поздно». В декабре 2023-го к нему в квартиру стал ломиться ГУБОПиК с группой ОМОНа. Так мужчина попал в один из РУВД Минска.
— Меня оставили в коридорчике, нужно было ждать, когда оформят. Там еще сидело человек шесть. Всех заставили подписать протоколы, читаешь, а там: пришел в РУВД, махал руками и ругался матом. Один парень стал возмущаться, получил дубинкой по ногам — и перестал, — рассказывает мужчина. — Транспорт из этого управления в ИВС ходил по вечерам, то есть если кого-то привезли утром или днем, его кидают в «обезьянник» подождать.
До суда мужчину отправили в ИВС на Окрестина. Камера была переполнена. По словам Михаила, на шесть шконок приходилось около 15−20 человек и «огромное количество» клопов.
— Стены от них и пятен, от того, что их убивают, просто черно-красные. Возможно, это просто такая камера, потому что позже, когда сидел в карцере ИВС, этих насекомых там не было. Хотя от нее до карцера где-то полкоридора, — говорит собеседник. — Сотрудникам на них жаловались, но ситуацию это не меняло. В итоге клопов мы просто давили — и все. У них, кстати, есть особенность. Они грызут не всех. Были люди, которых искусывали, а меня, например, вообще не трогали.
— Где-то половина сокамерников сидели за политику. Истории у людей были разные, но у всех один большой страх, что за «административкой» последует «уголовка», — вспоминает собеседник. — По моим наблюдениям, тех, кому рисуют размахивание руками, затем ждут последствия. А если пишут подписку или еще что-то, скорее всего, этим и ограничится. Хотя не факт.
На суде Михаилу снова дали 15 суток. Говорит, на меньшее не рассчитывал, потому что в ГУБОПиКе ему «сказали весь расклад: как и что будет».
— Предупредили, грубо говоря, в ИВС посидишь две-три недельки, месяц-полтора под следствием и выйдешь на «домашку» (речь о «домашней химии». — Прим. ред.). Я из этого делаю вывод, что, скорее всего, именно эти люди и принимают все решения. А суды и прочее не имеют никакого смысла, — рассуждает минчанин. — На остальных этапах — в ИВС, на Окрестина, в Жодино, на Володарке всем все пофиг. Просто машинально что-то делают.
После суда мужчину перевели в Центр изоляции правонарушителей (ЦИП). Он тоже на Окрестина.
— Не знаю, есть ли такая практика сейчас, но в декабре 2023-го по вторникам задержанных из ЦИП этапировали в Могилев, чтобы освободить места для политических, — вспоминает собеседник. — По крайней мере, пока сидел, там так происходило.
Здесь Михаил сразу попал в «рабочую камеру». Тут содержат людей, которых утром увозят трудиться, например, убирать мусор. Как правило, говорит мужчина, в таких камерах могут быть книги, сигареты, пустые пластиковые бутылки (в изоляторе это тоже ценность). Откуда? Все это работающий может пронести с воли.
— Хотя у нас был всего один работающий мужчина, в камере было комфортно, — то ли в шутку, то ли всерьез отмечает минчанин. — Хотя, по моим наблюдениям, такие условия во всех камерах, где нет политических. Политические сюда попадают, наверное, случайно.
И, судя по всему, ненадолго: вскоре Михаила перевели в камеру с названием «Ибица». Так камеру прозвали из-за жары. В помещении с тремя двухъярусными кроватями находилось около 20 человек. Ночью места на всех не хватало, поэтому один или двое спали полусидя.
— Все камеры в ЦИП оснащены системой вентиляции. На «Ибице» ее отключают, и становится очень жарко. Там сидят в основном политические. Из-за высокой температуры люди здесь ходят только в трусах, — описывает обстановку собеседник. — К нам подсадили двух бездомных, но мы их отмыли. В отличие от ИВС тут была горячая вода.
Через два или три дня пребывания Михаила на «Ибице» стены в камере покрылись грибком. Говорит, что две трети из них «стали буквально черными». Чтобы его хоть немного убрать, заключенные их мыли.
— Скорее всего, это периодически происходит, потому что работа вентиляции — регулируемый процесс, — рассуждает мужчина. — Сотрудники принципиально ее не включают, чтобы создать такие условия.
Кроме того, в ЦИП, как и в других изоляторах, где Михаил до этого был, в два и четыре часа политических поднимали на ночные проверки. Их форма варьировалась. Где-то требовалось подойти к «кормушке» и назвать фамилию, имя, где-то просто встать и руку поднять.
— Смысл в том, что человека нужно ночью разбудить, — говорит собеседник. — А как это сделать, это уже как кому в голову взбредет.
В ЦИПе Михаил узнал, что на него завели уголовное дело. Мужчину перезадержали и отправили в карцер на Окрестина. Здесь в маленьком помещении находилось уже от 7 до 11 человек. Спать все должны были на бетонном полу. Правда, больше шести-семи задержанных сразу лечь не могли, поэтому дремали по очереди.
— Еще важный момент — туалет, он тут открытый (не загорожен. — Прим. ред.) — это просто дырка в полу на постаменте, — описывает обстановку собеседник. — Она у нас была очень-очень чистая, потому что это место тоже использовалось. Здесь кто-то мог поспать, что-то сюда поставить, потому что больше некуда, — вспоминает собеседник. — Расскажу, как ходили в туалет. Оптимальнее, чтобы все это сделали дружно в одно время, так как после каждого использования его нужно хорошо помыть. Если не все, то, по возможности, хотя бы человека четыре. Когда кто-то шел, остальные отворачивались в стену или в окно, чтобы дать ему хотя бы чуть-чуть приватности. Очень приятно, что люди к этому относились с пониманием. Знаете, когда находишься на свободе, о таких вещах даже не задумываешься. Могу точно сказать, психологически легче всего было именно в карцере. Здесь находились люди, с которыми было о чем поговорить, с которыми ты на одной волне.
В то же время, вспоминает собеседник, в одном из карцеров сидели неполитические «химики». Они возмущались, что их отправили на сутки с людьми за политику, и просили пересадить.
— В один из дней этих людей куда-то увели, где-то через полчаса вернули, и они больше не возмущались, — отмечает собеседник. — Могу предположить, что с ними производили какие-то физические манипуляции.
В карцере Михаил встретил 2024 год. Говорит, от обычного дня 31 декабря отличало лишь два момента. Первый — вечером в радиоточке вперемешку с «рэпом про жизнь работников силовых структур» и беларусской поп-музыкой включили четыре «иностранные новогодние песни» — Jingle Bells, We wish you a merry Christmas и т.д.
— А еще по всем камерам прошелся начальник ИВС. Я так понимаю, чтобы поздравить с наступающим Новым годом, — вспоминает мужчина. — У нас он спрашивал (не знаю зачем, понимал же, что все политические), за что мы тут сидим, когда услышал, такой: «Отбудете наказание, и все будет хорошо». Сказал, занесет в женскую камеру конфет, но исполнил ли свои слова, не знаю. Больше ничего примечательного в тот праздник не происходило: отбой в 22.00, в два и в четыре утра подъемы. Да и настроение в камере в тот новый год было совсем не новогоднее.
Тюрьма в Жодино: «Работник подошел к парню крепкого телосложения и такой: „Ну что, ссышь?“, и щелкает электрошокером»
В 2024-м Михаила перевели в тюрьму № 8 в Жодино. Он говорит, что здесь было «максимально комфортно». Камеры были «довольно большие», и там находилось, в среднем, по 10−12 человек. При этом количество людей соответствовало числу кроватей. В помещении стоял стол, где можно было поиграть в настолки, почитать, а еще тут находился специальный шкаф, который заключенные прозвали «бар». В нем каждому из задержанных отводилось полполки, чтобы «положить какие-то свои вещи».
— Тебе выдают белье и все что положено. Например, кругаль — это алюминиевая кружка. Пользоваться ей очень тяжело. Если из нее пить горячие напитки, то чай или кофе уже могут остыть и будут нормальными, а сама чашка все еще остается обжигающе горячей. Можно даже получить ожог слизистой губ, — вспоминает собеседник и переключается на другой момент. — Иногда случается так, что в камеру на день (пока не найдут место) попадает человек, которому не хватает кровати. Он называется «крепящийся». Ночью он спит, например, на столе, зато утром ему разрешают подремать на чьей-то постели.
По словам Михаила, каждого, кто «заезжает на Жодино, ждет обряд знакомства». По крайней мере так случалось во всех камерах, где он успел посидеть. Для этого в большой емкости заваривают крепкий чай — чифирь — и передают его между присутствующими. Каждый делает пару глотков и рассказывает, как его зовут и статью.
— В Жодино в моей камере был всего один политический. Несмотря на относительно хорошие условия, психологически здесь оказалось тяжелее всего, ведь ты реально сталкиваешься с нехорошими людьми, — рассказывает мужчина. — От воров и мошенников шло много негатива. У них совсем другие взгляды на мир. Для меня стало удивлением, что, когда мне пришла передачка, я был не первым, кто к ней притронулся. Другой человек ее взял и стал решать, как с ней поступить. Что-то дал мне, что-то забрал в общак. Сразу, как первоход, я думал, что это в порядке вещей, но потом понял: «Нет». Просто попались недобросовестные «соседи». Мне объяснили, например, что все мясо идет в общак. Я подумал, хорошо, а позже заметил: так делятся с другими не все. Из-за этого у меня возникали конфликты с сокамерниками.
К политическим другие заключенные относились «достаточно просто». По словам Михаила, преступниками их не воспринимали.
— Скорее, как каких-то глупых людей, которые по дурости попали в такую неприятную ситуацию, — делится наблюдениями мужчина. — Со стороны сотрудников к себе тоже не заметил предвзятого отношения. Не было такого, чтобы мы перемещались только в наручниках. Кстати, когда в одной из камер на этаже завелись клопы, сразу же сказали собрать вещи «на прожарку», а всех с этажа внепланово отправили в душ.
Еще один момент, с которым столкнулся в Жодино Михаил, — это постановка на профучет. Сам этот процесс, говорит собеседник, — целый ритуал. Когда набирается группа вновь прибывших заключенных, собирают специальную комиссию. Они заседают в большом кабинете, где стоит «что-то наподобие президиума». В тот день за столом сидело человек шесть.
— Мы стояли в коридоре вдоль двери в ожидании, когда нас по одному начнут звать. Сотрудники с собакой и электрошокерами за нами наблюдали, — продолжает собеседник. — Была ситуация, когда один из работников подошел к парню крепкого телосложения и такой: «Ну что, ссышь? А так?» — и щелкает электрошокером. Этот молодой человек был в хорошей физической форме. Видимо, поэтому к нему относились немного иначе.
Когда заключенного зовут в кабинет, он обязан стать на отметку на полу и смотреть в пол. По словам Михаила, поднимать глаза на президиум им не разрешали.
— Якобы ты не достоин на них смотреть, — иронизирует мужчина. — Дальше представляешься, называешь статью, и тебе задают вопросы, из ответов на которые будто бы должно следовать, за что ты должен государству. Например, работаешь на госработе, обязан благодарить государство. То же, если учился бесплатно или получил льготный кредит. В итоге выходит, что вместо того, чтобы говорить «спасибо», ты вот так нехорошо себя ведешь. Потом расписываешься — и оказываешься на профучете. В общем, процедура, чтобы еще разочек унизить человека.
СИЗО на Володарского: «А что ты тут с такой статьей делаешь?»
В СИЗО на Володарского Михаила перевели незадолго до суда. Изолятор готовили к переезду в Колядичи, поэтому настроение внутри царило чемоданное.
— По моим ощущениям, отношения с сотрудниками складывались достаточно простыми. Я не наблюдал каких-то конфликтов. В Жодино могли в середине дня внеплановый шмон устроить, всех выгнать из камеры и все прошерстить. Тут такого не случалось, — описывает ситуацию собеседник. — Проверки были менее дотошными. Не требовалось идеальной чистоты или порядка и чтобы все стояли по стойке смирно в одну или две шеренги.
На Володарке мужчина успел побывать в двух камерах. Сразу его отправили к людям «с тяжелыми статьями» — это убийцы и те, кто сидел за тяжкие телесные. Когда Михаил оказался в их камере, они удивились: «А что ты тут с такой статьей делаешь?» Потом, оказалось, периодически им «подкидывают» политических. Наверное, шутит мужчина, для перевоспитания.
— Конфликтов у меня с ними не было, — признается он. — Мне объяснили, как, чем нужно пользоваться, какие есть правила, я их соблюдал.
Позже минчанина перевели в камеру, где уже находилось трое или четверо политических. Были люди и по другим статьям. У всех свои «проблемы, особенности, жизненные мысли», но взаимоотношения складывались «довольно-таки нормальные».
— Тут мне запомнился момент, как по вечерам в одной из камер ребята читали молитву, — говорит минчанин. — Зажигали свечку, в тетрадке у них были написаны молитвы. Приятно, что все уважительно к этому относились. Им надо, условно, 10 минут. И в это время остальные вели себя тихо, не шумели, не разговаривали.
На суде, как и «предсказывали» в ГУБОПиКе, Михаилу дали «домашнюю химию». Спустя немного времени после приговора он покинул страну.
— Пройдя столько мест заключений, мне удалось сохранить физическое здоровье на довольно высоком уровне. Выйдя, сдал анализы. Каких-то серьезных отклонений по здоровью у меня не выявили. Что касается психического состояния… За это время у меня произошла личная трагедия. Она оказалась суровее, чем тюремные испытания… — говорит Михаил, избегая подробностей. — Если же сравнивать все места заключения, что я прошел… К сожалению, как показывает практика, когда начинаешь перечислять, что где-то тяжелее или легче, то там сразу же ухудшаются условия. Наверное, можно сказать что-то хорошее про Володарку, потому что здесь уже не станет ни лучше, ни хуже. Ее, слава богу, закрыли. Пусть когда-нибудь это будет музей.
