«Мой зять сначала решил уехать. Прогулялся до Казахстана, потратил 800 долларов, а потом вернулся и сейчас дома с семьей. Я сам недели две с небольшим с утра и до поздней ночи — люди, встречи, консультации, переживания», — так с 21 сентября, когда Путин объявил мобилизацию, живет крымский татарин Абдула. В конце интервью он признался, что в этом ритме мечтает просто выспаться. Еще очень хочет, чтобы его народ больше не покидал Крым, но помогает людям уехать: так они не пойдут воевать против украинцев на стороне России. Она отняла у мужчины государство и сыновей. Мы поговорили с Абдулой и другими крымскими татарами о мобилизации и репрессиях в аннексированном Крыму. Возможно, читая их рассказ, вы почувствуете, что что-то похожее прямо сейчас наблюдаете сами.
«Мой племянник совершенно не мотивирован воевать: он душой — проукраинский»
— У моей ближайшей подруги есть кровные родственники в Беларуси, и ее мама ездит в Могилев. Я ее еще до 2014-го просил рассказывать мне, что у вас там происходит, потому что понимал, что режим, который построил Лукашенко, — это катастрофа. И даже то, что она мне тогда мягенько рассказывала, пугало. А потом мы сами оказались в катастрофе. Когда нас хапнула Россия, в Крыму пошел тамошний оттенок — белорусский. И тогда все начали всего бояться, свобода слова вообще стала мечтой, достаточно серьезно репрессивный режим заработал — люди спрятались: не афишируем свои умонастроения, мысли, — рассказывает крымский татарин Сейдамет.
За несколько месяцев до объявления в России мобилизации, в июне, когда мужчина лежал в больнице после операции, позвонила испуганная мать: его искали люди из военкомата.
— Не знаю, может, списки составляли на будущее. Тогда врач сказал, что с моим заболеванием будет отсрочка на полгода, а дальше — или комиссия ВКК, или уже годен к службе. В армии я не служил, военной специальности нет — я психолог, кандидат психологических наук. Но по возрасту подхожу: призыв на простых солдафонов — до 50 лет.
Сейдамету сейчас 48. Он уверен, что большинство белорусов не поддерживают войну, как он сам и его народ, оставшийся на полуострове после российской аннексии. Поэтому, когда в начале сентября его племяннику приходила повестка из военкомата, семья ее проигнорировала.
— Он у нас совершенно не мотивирован воевать — он душой проукраинский и по крови наполовину украинец. И с каким психологическим багажом он должен попасть в те условия? А он подходит по всем статьям и как минимум под осенний призыв попал бы без вариантов. Если кто-то из наших и поддерживает Россию и войну — это единичные случаи, и эти люди уже, считаю, не крымские татары. Наш народ — миролюбивый, любит Украину.
Чтобы не попасть под мобилизацию, мужчина уехал из Симферополя и вывез племянника.
— Родные сначала говорили: «Ой, а если мы все уедем?!» Но надо думать о тех, кто в изменившихся условиях может сильно пострадать. Вокруг стало слышно про неприемлемые способы мобилизации: заезжали в учебные заведения, в небольшие поселения и обманным путем вытаскивали людей. Кто-то, что называется, просто вышел — и попал. Никто не рассматривал, что человек вообще-то может отказаться идти на войну, потому что он гражданин другого государства, с которым вы зачем-то устроили конфликт. На все закрываются глаза, логики нет — всем стало страшно.
Многие не понимают: «А что ж вы раньше не выезжали?» Для крымскотатарского народа немыслимо жить вне Крыма. Да все ерунда, татарин умрет дома, и ему нормально. Просто сейчас он помереть позорно не хочет! Понимаете, ты окажешься не с той стороны, против своих близких людей — вот что самое ужасное. И если погибнешь, то бесславно, отвратительно! Погибнуть во имя — совсем другое, — объясняет собеседник.
В другой стране Сейдамет с 25 сентября, но выехать он пытался еще в первые недели войны, опасаясь репрессий за антивоенную позицию.
— Я в Крыму много вякал, что называется. Меня многие просили заткнуться — после каждого поста в соцсетях ждали, что завтра могу пропасть. Кода приняли «закон о фейках», пошли угрозы: «Ты будешь следующим». Я уехал, но эта тоска по родине — я ее даже описать не могу! С каждым километром мне становилось плохо. Когда уже был решен вопрос с пересечением границы, я понял, что могу увидеть свободу — вон она, только руку протяни — и решил остаться, пока не возникнет более целесообразный повод выбираться. Потому что я почувствовал себя, как чувствовали наши родители, когда их насильственно депортировали. Развернулся и приехал домой.
Сейдамет считает себя крымским татарином с украинским гражданством, хотя последние восемь лет жил при власти России, а родился в Узбекистане, куда его семья попала после депортации. Мужчина помнит, как с родителями возвращался в Крым, и объясняет, почему его народу так тяжело даются решения покинуть эту землю, даже когда оставаться небезопасно.
— В 1944-м нас обвинили в предательстве — якобы мы с фашистами были заодно — и выселили. Депортированных народов в СССР было много, но в 1957 году большинство вернулось. А крымскотатарский народ не имел этой возможности! Нас просто пытались растворить, ассимилировать в Кыргызстане, Узбекистане, Таджикистане. А главным желанием людей было вернуться. Помню, 9 июля 1989 года мы на шести машинах приехали. Я пятнадцатилетним пацаном ступил на крымскую землю. Для всего народа возвращение — это было что-то грандиозное! За много лет выстраданное. Поэтому бросить опять родину — пределы крымских гор, моря — для многих вообще неразрешимая задача, а особенно для пожилых. Потому в 2014-м аннексия была бешеным ударом, но большинство наших понимали, что они под гнетом репрессий, в отсутствии свободы слова, но останутся у себя дома.
В мае 1944 года крымскотатарское население депортировали из Крыма — советская власть обвинила народ в сотрудничестве с нацистами и измене родине. Выселили 238 тысяч человек, из них в первые полтора года от «голода, холода, болезней, невыносимых условий» в местах спецпоселений умерли 110 тысяч.
Во время сталинских репрессий депортации подвергались многие народы. Для крымскотатарского неформальный запрет на возвращение на полуостров сняли в 1989 году. В течение четырех лет в Крым приехали 250 тысяч человек.
«Кричали ночью, что кому-то плохо, человек открыл дверь — и ему вручили повестку»
— Для нашего народа покидание родины — трагедия, потому что мы очень долго за нее боролись, — говорит и 27-летний Ильдар (имя изменено), он тоже из Симферополя. — Ощущение от этой самодепортации, что условия так сложились и мы вынуждены бежать, — очень болезненная вещь.
Первые два дня после объявления Путиным мобилизации Ильдар провел в «диком стрессе». Тогда, рассказывает, в чатах мелькали сообщения о появлении блокпостов в регионах — он стал бояться, что на улице будут останавливать машины и вручать мужчинам повестки. Поэтому 23 сентября покинул Крым. С другом скинулись на такси. Вместе с ними в машине были еще три парня и семья с ребенком.
— Я не служил в армии, но было ясно, что в первую очередь берут крымских татар, что начались облавы. По чатам видел, что особенно тщательно ходили к нашим в места компактного проживания. Это поселения, которые возникли на местах лагерей — когда крымские татары возвращались, власть этому препятствовала, не выделяла землю. На некоторых территориях люди просто вбивали колышки, ставили палатки, а потом там появились дома. Позже эту землю законно приватизировали, — объясняет парень.
— Так вот был случай, когда кричали ночью, что кому-то плохо, человек открыл дверь — и ему дали повестку. В поселке, где живут мои родители, на тот момент людей сильно забирали — каждый день то того, то другого. К кому-то на улице подходили, к кому-то на работе, к кому-то — дома. Брали и остальных крымчан, не только наших. Но родители понимали, что мне нужно бежать.
Чтобы пересечь границу России и Казахстана, Ильдару пришлось искать автомобили крымского региона и проситься к ним, потому что таксистов уже не пропускали. Парень говорит, что такие машины были повсюду.
— Не знаю, какой из них процент — именно крымские татары. Но тогда и сейчас люди встревожены из-за мобилизации, очень напуганы. Из моих друзей, родственников крымских татар выехало, может, 70%. Для нас это очень много.
По данным представительства президента Украины в Автономной республике Крым на 3 октября, после объявления мобилизации полуостров покинули более 10 тысяч человек, «значительная часть из них — крымские татары».
«Одного забрали то ли в предынсультном состоянии, то ли уже после инсульта. Другого — с опухолью»
По-крымскотатарски город Белогорск, откуда правозащитник и юрист Абдула (имя изменено), называется Карасубазар, он находится между Керчью и Симферополем. В этом в районе из 65 тысяч населения около 40% — крымские татары. Так говорит Абдула, официально — на 10% меньше. В регионе также большая украинская община, но ее он уже причисляет к русским: «они примерно одних позиций — только название осталось, что они этнические украинцы».
21 сентября Абдула был в дороге, когда позвонила жена и рассказала об объявлении мобилизации. На следующий день мужчина стал узнавать, что людям раздают повестки: одним — дома, другим — на работе, а третьим — «где поймают».
— Там указывали, что они к 6 утра 23 сентября должны прибыть к местам сбора. Я сам туда пошел к этому времени, потому что звонили и сообщали разное по количеству повесток нашим. Когда я пришел, у военкомата в Белогорске было много людей. В нашем районе тогда раздали 300 повесток, а пришли по ним 200 человек с небольшим. О цифрах, какой национальности больше, боюсь говорить: точных не знаю. Наших в толпе визуально было меньше. Но ведь не пришли еще около сотни! Эти люди выехали за ночь из Крыма, в основном — татары. Тогда, если всех посчитать, наших, выходит, призвали больше.
Глава Меджлиса крымскотатарского народа (национальное собрание, представительный орган. В России меджлис крымских татар признан экстремистской организацией) Рефат Чубаров в интервью «Радио Свобода» говорил, что из пяти тысяч человек, получивших в Крыму повестки, 80−90% — представители крымских татар. В представительстве президента Украины в Крыму заявляли, что только за первые три дня повестки получили более 1500 татар
Крымскотатарская правозащитница и юристка из Симферополя Зарема (имя изменено) в последний месяц тоже постоянно консультирует людей по мобилизации. К ней массово шли и русские, и украинцы, но чаще — крымские татары.
— Все, кто ко мне обращался, категорически против мобилизации и участия в конфликте. Часть из них боится, а часть готова бороться и заявлять о своем украинском гражданстве. Но тем, кто заявлял это основным критерием, чтобы не попасть под призыв, уже поступали непрямые угрозы от властей.
Статистику я не проводила, сколько кого в процентном соотношении, но ко мне обратился не один молодой человек, который получил повестку или уже находился в учебном центре. Из пятерых таких четверых мобилизовали, несмотря на плохое здоровье. После нашей помощи одного положили в больницу: то ли предынсультное состояние, то ли уже инсульт у него диагностировали. Второго оттуда с опухолью забрали на операцию, третьему назначили медосвидетельствование. У этих людей должна быть отсрочка как минимум на время лечения. По четвертому мы пока получили отписку прокуратуры, что оснований для демобилизации нет, но работаем дальше.
Как эти люди оказались в военной форме, если не хотят идти воевать? По словам Заремы, некоторых вызывали в военкомат по надуманным причинам, обманным путем. А за отказ явиться по повестке милиция или ФСБ угрожали уголовным делом — и татарам, и украинцам, и русским.
— «Проверим данные, снимем копию военного билета». И люди, доверяя, пошли, а обратно не вернулись. Еще с февраля многих вызывали «заменить военный билет, уточнить данные». Те тоже не видели никаких угроз. Им там вклеивали бумажку — не объясняли какую, а они сами и не интересовались. А после объявления мобилизации оказывалось, что у них в военнике уже есть мобилизационное предписание, по сути заменяющее повестку и обязывающее самостоятельно явиться в военкомат. То есть подготовка велась, но люди в силу юридической неграмотности о ней не знали.
— Кого-то вызывали по телефону, к кому-то и в 11 ночи приходили — председатели сельских советов с представителями военкомата. В селах с этим проще: вечером люди занимаются хозяйством, находятся во дворе — найти их не составляет труда. Знаю случаи, когда привлекали сотрудников-крымских татар, заставляли звонить знакомым: «Я сейчас к тебе приду. Ты дома?» — «Да, дома». Ты выходишь — и тебе вручают повестку. Сигналы о таком давлении поступали не из одного сельсовета. Некоторые люди увольнялись из-за принуждения разносить эти повестки из-за национальной принадлежности. Почему другие соглашались на это? Из-за риска потерять работу, «откажешься — и на тебя дело заведем». Для этого не обязательно нужны основания.
По наблюдениям Абдулы, в Крыму в первую очередь забирали тех, кто раньше служил в армии по контракту и имеет боевой опыт, но шли и другие.
— В некоторых населенных пунктах стараются подбирать людей невысокой моральной ответственности, скажем, — выпивох, дебоширов. Под шумок избавляются от такого контингента, — говорит правозащитник. Сам он не знает, сколько из призванных в Крыму — татары. — Искать пропорции в нашем случае не совсем корректно, потому что для русских, может, потеря и пяти миллионов ни о чем не говорит. А когда нас не так-то много, каждый потерянный человек — проблема. И так мы с трудом сюда вернулись.
«Недавно были похороны — крымский татарин грузом 200 вернулся»
Украинские власти, как и Меджлис, считают мобилизацию крымских татар геноцидом. Абдула с этим в какой-то мере согласен.
— Мужчины 18−50 лет — репродуктивная часть нашего населения. Даже сотню мужчин потерять — катастрофа. Это в первую очередь отражается на нашей демографии, сколько лет у нас потом будет торможение в приросте? Дальше это скажется на социально-бытовом положении нашего народа — эти люди занимаются бизнесом, еще чем-то. Вот я собирался поставить камеры видеонаблюдения у себя — мастера уехали. Хотел купить грунт для цветов — людей, которые его подвозили, тоже нет. Знакомая девушка не может снимать свой проект — выехали все видеооператоры. Куда ни кинешься — во всех нишах никого нет! Поэтому это отражается по-всякому. Может, это не геноцид напрямую, но какая-то его форма.
Я когда-то был в Меджлисе, и во время переселения мы постоянно считали, сколько нас уже здесь. Как мы радовались в январе 1989-го, когда после долгого отсутствия дошли до 50 тысяч человек. Как мы ликовали! И теперь я вижу, как люди снова уезжают из Крыма — это очень больно.
«Очень больно» для Абдулы и то, что кого-то из невыехавших крымских татар призывают, и есть люди, которые идут на войну с Украиной. Он рассказывает о знакомом парне.
— Как-то я иду, навстречу — солдат, такой себе бравый, подтянутый. Я его узнал. Спрашиваю: «Как это тебя призвали? Ты же на программиста выучился» Говорит: «Я служу на контракте, уже скоро буду сержантом. А что тут на гражданке делать?» Я ему тогда советовал не спешить с этим — предупреждал, что наступят времена, когда придется краснеть, а потом еще и отвечать. Позже он ушел из армии, но сейчас его забрали. Мама его теперь плачет. Да, жаль их. Но твой сын еще пять лет назад зарабатывал у России — надо было тогда плакать и не пускать его в чужую армию.
— Но таких у нас немного. По нашим подсчетам, в Крыму татар около 400 тысяч (официально — 235−280 тысяч. — Прим. ред.), около 10% выехало после 2014-го. Так вот из всех наберется полсотни-сотня тех, кто пошел на войну. Чудаков у всех хватает, и у нас есть добровольцы, но их очень мало. Не знаю, чем движимы эти люди. Недавно из Джанкоя звонили, там были похороны — крымский татарин, 42 года, контрактник, грузом 200 вернулся. Понимаете, контрактником обычно как идут в мирное время? Не реализовался нигде, себя не нашел, ничего руками делать не умеет — вот он идет на службу: жалование какое-то, со складов топливо, запчасти, обмундирование, может, можно продавать. Но он забывает, что людям в погонах иногда приходится еще и воевать.
Оставшиеся на полуострове крымские татары, говорит Абдула, теперь стараются «сидеть в тишине». Мужчины часто не живут по прописке, реже выходят на улицу. Отказываются говорить с журналистами про мобилизацию даже анонимно.
— Выходишь в город, в мечеть идешь, там обычно много прихожан по пятницам, а сейчас часто мужчин 20−50 лет мало видно: сидят по норам (смеется). В Крыму люди всего боятся — при этом государстве не бояться нельзя. Поэтому пытаются принимать меры предосторожности. Семьи живут при закрытых дверях, открывает теперь обычно женщина — мать, сестра, жена. Чтобы, если принесут повестку, как-то обмануть, что мужчины нет дома, по-другому отвести от него беду. Поэтому, если идешь в гости, надо звонить, что ты свой. А иногда приходишь к кому-нибудь — какие-то молодые люди скрываются там. У меня у самого двое парней жили. Когда напряжение уходит, все возвращаются по домам. Но мы знаем, что расслабляться нельзя, что правитель врет, — считает Абдула.
Собеседник не понимает, почему тогда у военкомата встретил 200 человек, явившихся по повестке, и почему среди них были и крымские татары, ведь его народ в большинстве не поддерживает эту войну.
— Мы отождествляем себя с Украиной и по гражданству считаем себя украинцами, а воевать вообще не хотим. Мы никак не можем быть призванными Россией — это государство, которое нас и выселяло, и уничтожало. Против нее — пожалуйста, за нее — нет. Ну и России, наверное, тоже нужно понимать, что ей нельзя нам доверять. Мы в любом случае не можем ей быть преданными. Наоборот, многие из нас не понимают тех, кто топит за РФ. Неужели можно так все забыть и простить? Может, поэтому последнее время если и выхватывают людей, наших, вроде как, уже не трогают. А почему вообще берут? Может, для пропаганды — дескать, смотрите, против Украины воют и татары.
Среди родственников Ильдара есть те, кто получил повестку, а среди коллег — те, кто верит пропаганде. Сам он считает, что для России свойственно отправлять на войну в первую очередь коренные народы и беречь русских. У него есть свое объяснение, почему берут несогласных крымских татар, а не поддерживающих Путина россиян.
— Когда ехал через Астрахань, местные казахи говорили, что сейчас там стараются забирать именно их. В других регионах России, та же Тува, тоже выгребают коренной народ. Поэтому для меня это целенаправленная политика государства, русских военкомов. Крымских татар, думаю, забирают, чтобы бросать на горячие линии как пушечное мясо. У них была тактика циничной разведки боем с мобилизованными ДНР — были свидетельства, когда их так использовали, чтобы вычислить боевые точки украинских войск, по которым потом уже будут работать контрактники, профессиональные военные.
Предположение Ильдара сходится с заявлением Генштаба ВСУ — там в конце сентября говорили, что «российским комиссарам поручили прежде всего призвать именно крымских татар» и направить их в части, «выполняющие задачи в районах наиболее интенсивного ведения боевых действий». Сам Ильдар не пошел бы на войну, даже если бы можно было попасть на «тихие» направления, и не считает, что что-то должен государству, которое после аннексии выдало ему свой паспорт.
— Я против России, для меня неприемлемо было служить в российской армии, давать присягу Российской Федерации, поэтому я все время косил. И тем более у меня в голове не укладывается, как идти за нее воевать. Я выбрал уехать, но для себя понимал: если придет повестка, лучше сяду в тюрьму.
Я не считаю, что у меня есть гражданство РФ — я восемь лет находился на оккупированной территории. Россия может что угодно считать, но это лишь ее мнение, навязанное силой. Как и ее паспорта — без них ты просто не проживешь в Крыму, не можешь учиться и работать, тебе банально медпомощь не окажут. Поэтому то, что они раздали свои аусвайсы, ни к чему не обязывает.
«Россия — это такая хищная организация, а репрессии — ее образ жизни»
В последнее время паника в народе постепенно стихает, замечает Зарема. Но люди все еще напуганы риском мобилизации и репрессий, под которые попадают с момента аннексии полуострова.
— Крымские татары сейчас под пристальным вниманием. У нас есть так называемые блогеры, которые «борются» с теми, кто открыто не поддерживает СВО или просто молчит. Привлекли за дискредитацию российской армии и уволили учителя, привлекают к ответственности бизнесменов, которые сдают свои залы для каких-то мероприятий. В школах за учениками тоже смотрят — знаю случай, когда составили административный протокол на семью крымских татар, переехавшую из Мариуполя. Их ребенок в первом классе, когда учитель дала задание нарисовать флаг своей страны, нарисовал украинский. Естественно, был оплеван учениками, а родители получили штраф «за ненадлежащее исполнение своих обязанностей». За то, что ребенок говорил, что на Мариуполь летели российские бомбы. Поэтому в Крыму люди стараются между собой обсуждать, если будет продолжаться мобилизация или вырастет внимание к татарам — как быть и как противостоять этому беззаконию.
— Сейчас мы видим, как пытаются консультацию по законному отказу от мобилизации расценивать как противодействие этой мобилизации. Высказываются позиции привлекать к ответственности юристов, а с учетом специфики Крыма эта опасность в разы возрастает, — объясняет Зарема, почему ей и самой может быть небезопасно работать.
Небезопасно и просто высказываться на тему войны, поэтому позицию людей иногда непросто отследить в соцсетях — «все знают, что будут проблемы».
— Я после 2014-го занимался деятельностью, связанной с крымскотатарской культурой, и ФСБ повсюду ставила палки в колеса, — говорит Ильдар. — Нельзя было собираться, даже чтобы просто отпраздновать День флага — все культурные мероприятия разрешались исключительно если они пророссийского характера. В школах есть негласный запрет на уроки крымскотатарского. В итоге я создал какой-то свой пузырь, подальше от государства, жил, занимался самообразованием — восемь лет прождал деоккупацию, и до сих пор продолжаю ее ждать.
У меня есть друзья, которых посадили, есть знакомые, которые пропали. Крымских татар каждый год гребли под видом террористов. Вот год назад задержали Наримана Джеляла — якобы он хотел сделать теракт на газопроводе. Хотя все знают, почему его взяли — у него была открытая проукраинская позиция, он был на «Крымской платформе» (инициатива для возвращения вопроса Крыма в международную повестку, а его самого — в состав Украины. — Прим. ред.).
Татар российские власти наказывали за посты, флаги, они запрещали организации, добавляет Сейдамет.
— Ялтинское, Симферопольское, Бахчисарайское дело. Людей обвиняли в террористической деятельности и давали им бешеные сроки за подкинутые книжки, а у них при обыске даже ржавого пистолетика на нашли. Недавно вынесли приговор золотому парню, Нариману Джелялу, — якобы он какой-то диверсант. Полный абсурд! Он просто называл вещи своими именами. Его осудили на основании засекреченного свидетеля. Никто даже не знает, как этот свидетель выглядит. Но этого достаточно, чтобы Нариману дали 17 лет и еще двум братьям Азизу и Асану Ахтемовы — 13 и 15 лет. У них показания выбивали под жесточайшими пытками. За что? А за любовь к родине. За любовь к свободе. За любовь к Украине.
— Вот так у нас в Крыму люди лишаются работы, свободы, самое страшное — жизни, а у нас много людей пропало. Как случилось с судьбой крымскотатарского активиста Эрвина Ибрагимова: люди в форме ГИБДД остановили его машину и больше никто не знает, где он.
Это самое страшное для родителей, считает Сейдамет, — не знать, где твой ребенок. А 62-летний Абдула, который теперь помогает людям не попасть в руки военкомов, когда-то все это прошел.
— Один мой сын уехал еще в 2012 году. У него, видимо, были свои вопросы к России, хотя он еще был молод. Он воевал в Сирии против нее и погиб. Сейчас ему было бы 30. Второму сыну, если он жив, в ноябре исполнится 27. Похитили эфэсбэшники в 2014-м. Его и племянника затолкали в машину, ничего о них до сих пор ничего не знаем. Племяннику тогда было 23, сыну — 18. Старшая дочь моя потом переехала в Киев. На границе, когда ездила в Крым, ее постоянно дергали, она нервничала. А потом перевернули квартиру, пока ее не было дома. Рука ФСБ и туда добралась. После всех этих ударов она заболела раком и умерла три года назад. Но ничего, со мной рядом младшая дочь… Есть племянник, зятья. Поэтому меня и мою семью мобилизация, конечно, тоже очень тревожит. Хочется, чтобы наши девочки, дочери жили счастливо, со своими мужьями не расставались… Вот такая вокруг обстановка тяжелая. Россия — это такая хищная организация, а репрессии — ее образ жизни.
Сейчас, хотя риск мобилизации еще остается, Зарема замечает тенденцию на возвращение недавних уехавших в Крым. По словам Абдулы, многие приезжают обратно, потому что не тянут расходы на жизнь в другой стране. Ильдар, хотя знает, что за месяц ему не приходила повестка, не хочет рисковать и остается за границей.
— Ощущение, что с мобилизацией это только начало. И когда доберутся до меня — просто вопрос времени. Я очень жду деоккупацию и надеюсь, что летом она будет — в Крым я могу вернуться только с украинскими войсками.
Сейдамет хочет вернуться на полуостров, но тоже уже при другой власти, и конкретные даты не загадывает.
— Когда-то в 2016-м я задохнулся от несвободы, которую мне предлагали как манну небесную. Я не мог! Я испорчен украинским свободолюбием. Хоть оно иногда доходило до уровня анархии, но мне все равно нравилось! Тогда я, помню, прыгнул в маршрутку и говорю водителю: поехали в Киев! За месяц надышался этой свободой и решил возвращаться в Крым, но с установкой, что, если буду видеть что-то нехорошее, буду об этом говорить. Поэтому я и сейчас имя не скрываю. Но теперь уже мир хотя бы проснулся… О нас же с 2014 года многие забыли. Как бы мы ни кричали, что у нас происходит. Мир забыл, что у целого государства в XXI веке нагло откусили кусок территории и назвали своим. Но Крым еще будет украинским, и мы туда вернемся однозначно. А пока мне снятся крымские горы. Я гуляю там среди них, и все хорошо.