С начала полномасштабного вторжения украинские правоохранители открыли более 42 тысяч уголовных производств по статье о нарушении правил и обычаев войны (статья 438 Уголовного кодекса). Расследование военных преступлений российской армии в Украине координирует департамент противодействия преступлениям, совершенным в условиях вооруженного конфликта Офиса генерального прокурора. Более известный, как «Департамент войны». С конца мая его возглавляет Юрий Белоусов, пишет издание «Ґрати».
До работы в прокуратуре Белоусов работал в неправительственных гуманитарных организациях, например, был исполнительным директором Экспертного центра по правам человека, участвовал в работе Миротворческой миссии ООН в Либерии.
Сразу после того, как Белоусов возглавил департамент войны, он начал его реорганизацию. Он настаивает, что в расследовании военных преступлений Украина должна полагаться, в первую очередь, на собственные правоохранительные органы и судебную систему и в итоге создать свой уникальный механизм расследования.
Юрий Белоусов рассказал «Ґратам», как удается координировать расследование такого большого количества военных преступлений, почему Украине не подходит международный опыт и как в конце концов привлечь к ответственности высшее руководство РФ.
Стабилизация
На момент полномасштабного вторжения я возглавлял департамент, занимавшийся противодействием нарушению прав человека в правоохранительной и пенитенциарной сфере.
24 февраля все поменялось. Мы понимали, что Офис Генерального прокурора — это координирующий центр всей правоохранительной системы, которая все-таки больше рассчитана на мирное время, чем на военное. Поэтому в первый месяц задачей было максимально стабилизировать ситуацию и наладить работу системы в этих условиях.
Параллельно я стал заниматься темой российских военнопленных. Мы понимаем, что война началась в 2014 году, но до полномасштабного вторжения речь шла скорее о единичных случаях захвата россиян, а тут пошел массовый поток. Наш департамент занимался, в том числе, пенитенциарной системой — местами содержания, местами несвободы. Так случилось, что мы начали заниматься и этой темой — определением мест для содержания пленных, разработкой нормативки. Фактически, уже с 27 февраля образовалась неофициальная группа из представителей нескольких ведомств, которая начала работать в этом направлении, и работать очень эффективно, как мне кажется. Уже впоследствии к этому процессу присоединились другие ведомства, был создан координационный штаб по обращению с военнопленными. Отмечу, что сейчас украинское законодательство по военнопленным фактически почти идеально. Украина многому может поучить.
Затем мы поняли, какая чрезвычайная нагрузка легла на Департамент войны, и все начали включаться в тему военных преступлений. Наш департамент был «заточен» на [уголовные] производства по пыткам, незаконным задержаниям, поэтому мы сфокусировались на этом типе военных преступлений, взяли себе несколько производств.
Одно из них было по Буче. На улице Яблонской, 144 россияне разместили штаб, и там же были расстреляны люди. Помните видео, на котором россияне вели «гуськом» восемь человек? Затем их расстреляли.
Еще одно производство по Димеру касается незаконного задержания людей. Кроме того, мы занимались [уголовным] производством по сенаторам Российской Федерации. Мы объявили подозрения более чем 160 сенаторам.
На примере этих трех дел мы решили создать стандарты расследования военных преступлений. Сразу начала работу группа с национальными экспертами, неправительственными организациями, специалистами по международному гуманитарному праву. На примере конкретного кейса мы начали прописывать, каков предмет доказывания, каковы следственные действия. Кстати, мы до сих пор работаем над этими стандартами, чтобы потом вооружить систему советами, как поступать при расследовании дел определенных категорий.
24 мая мне предложили возглавить Департамент войны. До этого я уже два месяца усиленно работал над военными преступлениями, но предложение все равно было неожиданным. Где-то внутри чувствовал, что могу помочь, и согласился.
Упорядочивание
В Департаменте войны работали опытные люди, однако мы столкнулись с совершенно иной реальностью — после широкомасштабного вторжения РФ объем работы вырос в несколько раз, территория вооруженного конфликта значительно расширилась, фактически охватив всю страну.
Я начал работу больше с менеджерской составляющей. Надо было немного реорганизоваться, ввести определенную специализацию, усилить взаимодействие с другими правоохранительными органами и международными партнерами. С этого времени удалось расширить штат департамента до 79 человек, ввести направления, которых до этого не было, в составе департамента появились новые подразделения.
Важно понимать, что военными преступлениями занимается не только наш департамент, основная нагрузка ложится на областные прокуратуры, особенно те, которые расположены на линии разграничения.
После освобождения Киевской области, когда открылись Буча, Ирпень, на украинских правоохранителей свалились тысячи военных преступлений. Все бросились их документировать. Кроме того, что все прокуроры побежали, все органы досудебного расследования: полиция, СБУ, Национальное антикоррупционное бюро, Государственное бюро расследований, все начали собирать доказательства. Соответственно, накапливался объем данных, который нужно было упорядочить. Мы поняли, что есть дублирование, сложно понять, кто в каком производстве, что делает, некоторые производства пересекались. Мы начали это разгребать.
Я лично считаю абсолютно применимой практику проектного менеджмента к каждому производству. Но когда на тебя падает более 40 тысяч проектов, то с этим нужно что-то делать.
Первое, что мы сделали, провели ряд встреч со Службой безопасности и Национальной полицией, со специализированными подразделениями следователей по расследованию военных преступлений. Мы говорили о необходимости приоритета, устранении дублирований в работе, подготовили собственное видение этих приоритетов, с которыми все согласились.
Например, на сегодняшний день у нас более 51 тысячи разрушенных объектов гражданской инфраструктуры. Это фактически несколько полностью разрушенных городов. Но на одном поврежденном объекте есть погибшие люди, а на другом нет. Конечно, все такие случаи должны расследоваться, но мы приоритезируем расследование — где есть погибшие люди. Обстрелы с погибшими, пытки, сексуальное насилие, массовые захоронения, нападения на критические объекты инфраструктуры — это то, что мы приоритезируем сейчас.
Со следователями Службы безопасности мы работаем по нападениям на объекты критической инфраструктуры, в производствах, относящихся к высшему политическому и военному руководству России. Со следователями Национальной полиции мы фокусируемся на убийствах, случаях сексуального насилия, пытках, незаконном задержании, совершаемых военнослужащими России. Есть и несколько совместных расследований со следователями ГБР и НАБУ.
Фактически сейчас Департамент начал играть роль координирующего центра всей системы расследования военных преступлений, активно сотрудничать с оперативными и разведывательными подразделениями всех правоохранительных органов. И это постепенно приносит свои результаты. Например, когда была деоккупирована Харьковская область, там мы уже работали иначе. Мы встречались и договаривались, как отрабатываем регион.
С учетом уже опыта Харьковской области мы вместе с коллегами из СБУ и Национальной полиции выработали проект алгоритма совместных действий, позволяющий обеспечить максимально эффективное взаимодействие на уровне институтов, не дублировать друг друга, обмениваться данными, не тратить лишние ресурсы на поиск информации. После его финализации алгоритм будет распространен среди наших коллег в регионах.
Упорядочивание — это то, на что идет основная часть моего времени.
Мы хотим создать в Украине свой уникальный механизм расследования военных преступлений, который должен работать как часы. Речь идет не только о прокуратуре, но и об органах досудебного расследования, оперативных подразделениях, экспертных учреждениях, международных организациях и судебных инстанциях. Ряд стран Европы открыл собственные расследования военных преступлений в Украине. Мы должны с ними постоянно обмениваться информацией, чтобы избежать дублирования. Также есть совместные следственные группы, в которые привлечены представители семи стран.
Структура
Самое большое подразделение нашего департамента — это прокуроры, непосредственно вовлеченные в расследование военных преступлений. Мы для них выбираем сложные и резонансные производства. Например, Еленовка (29 июля в тюрьме городка Еленовка на территории оккупированной части Донецкой области погибли 50 украинских военнопленных, еще более 100 получили ранения. Стороны обвиняют друг-друга во взрыве в колонии).
У нас есть несколько критериев, по которым мы отбираем такие дела, например, тяжесть последствий и резонанс. Также это производства, над которым сложно работать конкретному областному подразделению. В первую очередь, из-за отсутствия доступа к тем ресурсам, которые мы имеем.
Когда мы видим, что областная прокуратура работает, дело движется, даже если они взяли масштабное производство, мы не хотим мешать. Если нет движения, мы можем забрать и отдать дело нашим прокурорам.
Наши прокуроры работают по конкретным уголовным производствам. Однако мы их специализировали. У нас есть специальное подразделение, работающее только по преступлению агрессии. Это те люди, которые работают только по высшему политическому и военному руководству РФ. Речь идет о комплексной работе, в том числе и поиске активов за рубежом и его арестах.
Есть подразделение, работающее именно по обстрелам гражданских объектов, а также по депортации. Другой — по пыткам, незаконным задержаниям, убийствам, массовым захоронениям. Это их специализация, а мы под это подтягиваем экспертизу, тренинги, стандарты расследования.
Недавно по инициативе Генерального прокурора в структуре создали отдельное управление, занимающееся преступлениями сексуального насилия. Это очень специфический вид преступления, требующий особой экспертизы. Сексуальное насилие, согласно международному гуманитарному праву (МГП), существенно отличается от изнасилования, как вида общеуголовного преступления. Согласно МГП, сексуальное насилие охватывает гораздо больше проявлений, чем просто половой акт. Это и публичное обнажение, и определенное повреждение половых органов, и многое другое.
Другой блок нашего департамента — это прокуроры, закрепленные за одной или несколькими областями. Их задача — изучать производство и давать советы, чтобы унифицировать систему и двигаться единым путем.
Организационно-методическое подразделение — это люди, разрабатывающие стандарты расследования. В разработку стандартов мы привлекаем неправительственные организации, тренинговый центр, международных специалистов. Стандарт мы сразу тестируем на своих прокурорах и только после этого распространяем.
Департамент оперирует большими массивами данных, которые нужно анализировать, раскладывать, определять тренды, перераспределять ресурсы. Для этого мы создали аналитическое подразделение. Последний его продукт — аналитика по повреждениям энергетической инфраструктуры Украины. Такие удары в преддверии отопительного сезона мы квалифицируем как геноцид.
Когда мы разложили атаки по месяцам, то увидели, что летом их было две-три, а с сентября их количество начало резко увеличиваться. Это произошло еще до ударов по Крымскому мосту, так что заявления россиян о том, что это их ответ — неправда. Наибольшее количество ударов по энергетическим объектам — в октябре, при том, что месяц еще не закончился (разговор был в последних числах октября).
И, наконец, еще одно подразделение работает с международными партнерами, в том числе, с Международным уголовным судом.
Стандарты
Я убежден — в расследовании военных преступлений Украина не должна ориентироваться исключительно на международные стандарты. Опыт других стран, справлявшихся с военными преступлениями, нам не всегда подходит. Потому что обычно там государство не могло их расследовать. В одних случаях национальная правоохранительная система отсутствовала, в других — не хотела расследовать военные преступления, потому что как-то была к ним причастна. В качестве компенсаторного механизма использовались международные судебные институты.
В Украине же действующая правовая система, и все международные механизмы исключительно дополнение к ней. Международный уголовный суд с самого своего создания работает там, где государство не может или не желает обеспечить правосудие. Украина может и желает это сделать.
Однако Украина не может привлечь к ответственности высшее руководство РФ, потому что они защищены функциональным иммунитетом. Путина мы не можем осудить, даже если мы проведем лучшее расследование по его делу. Он защищен как президент страны.
Ни одна страна мира не может осудить его за военное преступление. Путина, премьер-министра и министра иностранных дел может осудить исключительно международный институт. Именно для этого нам необходим Международный уголовный суд.
Остальных россиян мы должны осудить здесь, хотя бы потому, что МУС не может привлечь десятки тысяч военных преступников. Опыт международных трибуналов свидетельствует, что перед судом предстают десять-двадцать, ну может тридцать человек, совершивших наиболее ужасающие военные преступления: геноцид и так далее.
В Украине совершены 41 тысяча военных преступлений. Даже если учесть возможное дублирование производств и неправильную квалификацию, речь идет о нескольких тысячах людей, которые их совершили. Их нужно установить и привлечь к ответственности. Ни МУС, ни международный трибунал, ни межгалактическая комиссия по лучшим стандартам этого никогда не сделает. Это работа национальной судебной системы.
А национальная система действует исключительно в рамках уголовно-процессуального законодательства. Я могу использовать самую современную версию протокола Беркли, но в суде мне скажут: «Это классно, спасибо за информацию, заходите завтра». Для суда доказательство лишь то, что собрано в порядке и способом предусмотренным уголовно-процессуальным кодексом, точка.
Когда наши международные партнеры спрашивают меня, какую экспертизу им провести и предлагают прислать своих лучших специалистов, я говорю: друзья, по моему субъективному мнению, основная задача ваших специалистов — передать свой опыт нашим людям. Приедет ваш эксперт, поработает два месяца и уедет, а остальные десятки тысяч экспертиз будем делать мы. Но если он научит 20−30 наших экспертов и мы начнем работать, это поможет Украине задокументировать происходящее.
Поэтому мы сейчас полностью переориентируем международную экспертизу. Когда меня спрашивают, кто нам нужен из специалистов, я говорю: друзья, нам нужно наших научить. Если приезжают международные эксперты и едут исследовать место захоронения, например, в Харьковской области, то наши эксперты должны стоять рядом и смотреть на это.
Вообще, согласно нашему законодательству, никто не может на нашей территории работать кроме специалистов нашей системы, ни один эксперт. Он не может собирать доказательства здесь, что-либо расследовать, в принципе. Он может только помочь нам. К примеру, французские жандармы работали в Украине как привлеченные нами специалисты. Они помогали нам в рамках наших уголовных производств.
Доверие
В Международный криминальный суд посылают десятки тысяч обращений из Украины, однако суд имеет ограниченные ресурсы для их рассмотрения. Мы говорим, нашим партнерам — неправительственным организациям: может, вы дадите эту информацию нам? Если человек пострадал, мы должны поехать, допросить его, собрать вещественные доказательства. Человек получит статус потерпевшего и сможет рассчитывать на компенсацию. Мы сможем использовать эту информацию даже в том же МУС или в украинском суде.
Если человек сообщил кому-то из наших партнеров, что стал жертвой насилия, его 3−4 часа допрашивают под видео. Потом эта информация приходит нам, а мы не можем ее использовать. Нам нужно поехать к этому человеку и снова его допросить, особенно когда речь идет о насильственных преступлениях. Человек должен еще раз это пережить. Слава Богу это уже изменилось, но в начале была «охота на жертв», и это было излишне.
Я постоянно говорю нашим партнерам из неправительственных организаций: информация, что лицо стало жертвой насилия, — это ценность для нас, именно эта информация. Не погружайтесь очень глубоко в собственные расследования, потому что мы не можем это использовать, но если вы сообщите нам данные человека, который стал жертвой пыток, фамилию, где он находится, мы поедем, допросим его и дальше сможем это использовать.
Пока это осознается не до конца, есть еще недоверие. Я не всегда могу это понять. Мы не должны любить друг друга, но мы на одной стороне баррикад. И если мы просто не даем ход полученной информации в рамках официального расследования, значит, мы даем военному преступнику избежать ответственности, вот и все. Иначе я не могу это трактовать.
То же касается журналистов. Например, Bellingcat может сделать самое крутое расследование, но мы не можем пойти с ним в суд, потому что доказательства собраны не в рамках законодательства Украины. Мы не можем это использовать, но это не значит, что оно не полезно. Это определенный путь, который они прошли к доказательствам. Мы можем идти по этому пути, но уже документируя в рамках УПК. Отмечу, Bellingcat нам помогает. Они учат прокуроров как прорабатывать данные открытых источников, проводят тренинги.
В одном из производств, наши коллеги журналисты опубликовали фамилию и фотографию российского военнослужащего, который пытал и держал наших граждан в плену. Но когда мы спросили, откуда они это взяли, они ответили, что получили документы от своих источников, которые отказались назвать ссылаясь на тайну источника.
Мне хочется, чтобы мой месседж как-то дошел. Я уже всем вашим коллегам об этом говорил, но не всегда могу достучаться, и мне действительно жаль, что большой массив данных накапливается, но эти данные не используются в полной мере.
Критика
Нас критикуют, преимущественно, за две вещи: первое, что мы двигаемся очень быстро, а второе, что очень медленно. Есть 195 объявленных подозрений российским военным. Есть отдельное производство по преступлению агрессии. В нем 626 подозрений высшему политическому руководству РФ.
Большинство военных подозрений объявлено заочно, но 16 — тем, кто присутствуют физически. В основном речь идет о жестоком обращении с гражданским населением, разграблении, умышленном убийстве, сексуальном насилии, нападениях на гражданские объекты.
Иногда приходится слышать мнение: «Зачем вы сейчас расследуете военные преступления? Подождите, пусть завершится конфликт, потом расследуем». В Буче на улице трупы лежат — будем ждать?
Другие страны не имели возможности расследовать военные преступления во время войны и включались, когда прошло 5−10 лет. У нас есть возможность собирать свежие улики прямо здесь и сейчас. Ракета дымится, мы уже можем ее собрать, немедленно зафиксировать гибель наших людей.
Мы действительно очень спешим. В суд уже направлено обвинение против сорока девяти человек. Это случаи, когда есть реальные доказательства, они свежие, все изучено и преступления очевидны.
С другой стороны, первое, что мы сделали — начали изучать все эти производства. Потому что сначала у многих были мысли: ну, москаль — и все, что еще доказывать? Открывали производство о незаконном пересечении границы с оружием в руках, нападении на территориальную целостность Украины и так далее. Их всех хватали и помещали в СИЗО. Мы включились, объяснили всем, что такое военнопленные, что у них должны быть отдельные условия, создали 60 участков в СИЗО, впоследствии создали лагерь.
Трудно объяснить нормальному человеку, что если его сын убит во время боя, то это не преступление. Военнопленные имеют статус комбатантов, который придает им иммунитет. Но мы понимаем, что если мы не будем его соблюдать, то сами совершим военное преступление, потому что это нарушение права на справедливый суд. И нас впоследствии самих обвинят, что мы осуждаем за то, за что мы не должны осуждать.
По всем военнопленным, кто не совершал военных преступлений, производство закрыли, а меры пресечения отменили.
Мы хотим, чтобы о том, что сейчас происходит в Украине, не забыли. Поэтому надо качественно задокументировать, назвать, кто это сделал, и по максимуму попытаться привлечь их к ответственности. Как сказал генеральный прокурор, все мы, украинцы — жертвы войны. Каждый из нас задет или психологически, или более глубоко. Нужно с одной стороны обеспечить справедливость для потерпевших и документирование, а с другой — превенцию. Чтобы каждый россиянин понимал, что если он сюда приезжает, он не должен совершать военных преступлений. Приехал солдат — сражайся, не убивай гражданских, не насилуй, не грабь. Если ты попадешься здесь, наказание тебя настигнет.
Отсутствие эффективного преследования за военные преступления провоцирует агрессию по всему миру. Все сейчас смотрят: ну что там Россия? Убила, угрожает ядерным оружием — ну и что? Почему должен сдерживаться Китай и другие еще колеблющиеся страны? Это территориальные претензии, и это мировая проблема. Мировой порядок, основанный на привлечении за такие действия, удерживается от агрессии, это помогает поддерживать мир по всему миру.
