В октябре украинские войска освободили село Большая Александровка Херсонской области. Оно больше чем наполовину разрушено, сколько из довоенных семи тысяч жителей там осталось, непонятно. Корреспондент «Важных историй» побывала в Большой Александровке и записала историю семьи Ольги и Сергея Баланов — они не смогли убежать и провели под российской оккупацией больше полугода.
Вторжение
В четверг, 24 февраля, старшему сержанту патрульной полиции Большой Александровки Сергею Балану исполнялось 43 года. Он собирался отметить день рождения дома — с женой Ольгой и трехлетним сыном.
Ночью его подняли по тревоге — стало известно о наступлении российских войск. Сергею поручили спрятать оружие его отдела и укрыть у себя четверых сослуживцев из другого отдела полиции.
10 марта у Большой Александровки появились российские войска: машины встали на дороге в три ряда. Новость об этом быстро разошлась по местным телеграм-каналам. Сергей понял, что пора бежать, и стал выводить товарищей через участки соседей — к старому дому тестя неподалеку.
Напротив дома Баланов, в школе на улице Свободы, оккупанты устроили штаб. Они узнали, где живут местные полицейские, и пришли за Сергеем.
«Они были с автоматами, грубили. От страха я расплакалась, — вспоминает Ольга. — Увидели, что я беременная, с ребёнком на руках, и сбавили обороты. Стали нормально разговаривать, спросили, где муж. Я сказала, что он заболел, что у нас коронавирус, муж в больнице — первое, что пришло в голову».
Военные осмотрели дом и ушли. Такие обыски потом повторялись регулярно.
«На следующий день, чтобы отнести мужу и его сослуживцам еды, я сказала военным, что иду накормить дедушку, якобы он лежачий, — вспоминает Ольга. — Нагрузила сумки продуктами. Солдаты в них порылись, проверили. Часть дороги следили за мной. Но вообще они боялись ходить вглубь села — по одному или по двое не ходили, только гурьбой. А потом начались морозы, был ветер. Россияне почему-то были в летней форме. Поотмораживали ноги и лишний раз за мной не бегали».
Возвращение
Через неделю Сергей не выдержал. Его сослуживцы к тому времени ушли, чтобы выбраться в неоккупированную часть Украины. Дома оставалось оружие, он боялся за семью, поэтому вернулся.
«Вскоре у нас закончились продукты, — рассказывает Ольга. — Спасибо, соседи, выезжая, оставили нам ключи от своего дома и разрешили взять, что осталось из запасов. У многих в селе и этого не было, люди ходили, просили, потому что нечего было есть. Посылок сюда не передавали, зеленого коридора для гуманитарной помощи тоже не было. Правдами и неправдами посылки с провиантом жителям переправляли по воде родственники, через реку Ингулец. Но у нас нет родственников. Нас поддерживали соседи: кто курицу зарежет — отдаст, кто кролика какого принесет. Но мало — люди боялись. Мы были под плотным контролем россиян и под подозрением. Иногда кто-то из российских военных ставил нам на порог свой паек, какие-то консервы. Но, честно говоря, их продукты мы даже собаке не давали, боялись отравиться. Я им говорила: „Хлопцы, чем вас кормят? На коробке написано „ГОСТ“, все по стандарту, но есть это нельзя“. Похоже, там построили завод на скотомогильнике и все, что сдохло, дают солдатам».
Солдаты вообще любили поговорить с Ольгой: «Я у них спрашивала, зачем вы сюда приехали? Они отвечали: „Нам сказали, что надо освобождать русскоязычных“. Я возражала: „Нет, не надо. Рядом у нас вообще россиянин живет, его тоже надо освобождать?“ Они рассказывали, что не знали, куда едут. На границе с Крымом их заставили сдать мобильные телефоны и подписать некие бумаги вроде контрактов, что они идут на войну. В Каховке они тоже подписывали контракты, их фээсбэшники заставляли».
«Они меня спрашивают: „Почему у вас такие поля? Красивые, ухоженные, бурьяна нету“. Я говорю: „У нас всегда такие поля!“ Они не верят. Хотела съязвить, мол, вас ждали, прибрались!»
В селе военные мародерили: обворовали ломбард, тащили из домов пылесосы, генераторы, вырывали унитазы и биде из санузлов, срезали роутеры.
Прилет
1 мая в дом Баланов прилетел снаряд. Ольга вышла с сыном из комнаты за десять минут до этого.
Ольга и Сергей решили уезжать. Ольге пора было рожать, и они рассчитывали, что их отпустят в Кривой Рог — в роддом, к которому она была прикреплена. Ольга договорилась об этом с солдатами, но не с фээсбэшниками. Местные, вспоминает она, сразу научились их различать — фээсбэшники ездили на мощных броневиках, и солдаты о них говорили: «О, звери приехали».
«Пришел один из оккупантов, увидел сумки, — рассказывает Ольга. — Спросил: выезжаете? Я сказала: да, мы пойдём к коменданту, будем проситься. На следующий день, 2 мая, люди пытались выехать, платили по 200 долларов с человека коменданту, чтобы уехать. Кстати, российские солдаты об этом не знали, а когда узнали, были шокированы. Перевозчики требовали по восемь тысяч гривен за человека. Кто-то, выезжая, подрывался на минах. Мы тоже решили рискнуть, но не смогли. С утра к нам ворвались люди в балаклавах».
Это был уже пятый, на памяти Ольги, обыск. На этот раз — полномасштабный.
В шкафу нашли курсантскую форму покойного сына Ольги (он погиб в ДТП осенью прошлого года). На форме был шеврон батальона «Азов». Командир, размахивая пистолетом, обратился к Сергею: «Это, кажется, твое». — «Это учебная форма, как у кадетов в России».
«Начали меня допрашивать. Выбросили все из шкафа, нашли желто-синюю ленту, говорят: „Бандеровцев растите, нацисты!“ Я плачу. Говорю им: „Вы Россию любите?“ — „Любим!“ — Отвечаю: „Ну вот, а я люблю Украину. Вы нацист?“ Они говорят: „При чём тут?“ Я отвечаю: „Ну как при чём — я люблю Украину, вы любите Россию, значит, мы нацисты?“» — рассказывает Ольга.
У Сергея спросили, был ли он в АТО — воевал ли на стороне Украины. Он соврал, что нет. Его забрали: «Сейчас поговорим с тобой и придешь обратно».
Пытки
Сергея увели в один из домов неподалеку, где в подвале была устроена пыточная. Там его ждал человек в балаклаве и с металлической трубой.
«Что ты на меня вылупился? Руки за спину!» — скомандовал он. И начал бить Сергея трубой по ногам. Потом вытащил пистолет и стал стрелять у него над головой. Потом направил пистолет ему в пах. Щелкнул курок — выстрела не произошло. Силовик вышел со словами: «Я к тебе еще приду».
Подвал был сырой. Сверху через решетки едва просачивался слабый свет. К Сергею бросили еще одного задержанного — дебошира, который напился и избил мать. Ночью, когда Сергей с односельчанином спали спина к спине, чтобы было теплее, охрана сменилась.
Пришли пятеро новых. «Спустились, светят мне в лицо фонариками, выстрелили несколько раз рядом. Вставай, говорят. Я встал. И пошло — кто с руки, кто с ноги начали меня бить. Все пятеро в балаклавах. Я летал по подвалу. Падал, они кричали: „Вставай!“ Там стоял стеллаж с посудой. Один из них стал бить чашки и тарелки у меня на голове. Осколки разлетались в стороны. Я не заметил, как потерял сознание. Потом пришел в себя. Чувствую, я весь мокрый. Понял, что меня обливали водой, чтобы привести в сознание. Опять кричат: „Вставай! Покажи тело“».
С армейских времен у Сергея остались татуировки: надпись «С нами Бог» по-немецки и скорпион на руке. «Спрашивают: „Что за наколка?“ Я говорю: „Для красоты“. Они говорят: „Это как так? Ты же мент и ты весь в наколках?“ Не понимают, что у нас это делают просто для красоты. Модно так. У нас даже пожилые женщины бьют себе тату».
Объяснений не слушали — просто били. «Я опять упал. Меня трясло, я замерз. Они вылезли через люк, посветили фонарем сверху и говорят: „Мы еще вернемся“».
Утром 3 мая Сергея подняли наверх и надели ему на голову мешок — как он понял, приехали фээсбэшники. «Стали задавать глупые вопросы. Спрашивали, кто в селе смотрящий, кто держит село? Я сказал, у нас нет такого. Они не верят: „Ты мент, ты должен всех знать“. Потом меня спросили, где оружие из районного отдела полиции. Я сказал, что его полностью вывезли. Но понял, что меня кто-то сдал».
Сергей почувствовал, как что-то наматывают ему на пальцы. Сначала подумал, что детектор лжи. Силовики сказали: «Ты знаешь, что это? Сейчас узнаешь». «Я за всю жизнь никогда так не орал, как тогда. Я очень терпеливый. Но здесь я думал, что вывернусь наизнанку, такая это боль. Пытки током врагу не пожелаю. А они издевались: „Что ты дергаешься, ты нам все тут пообрываешь“ — и постепенно добавляли силу тока. Потом начали меня бить прикладом по спине, по голове. Пришел их старший, спросил, что у меня за наколка, про шеврон батальона „Азов“, который нашли у меня дома. [Я отвечал], это шеврон покойного сына, ему подарили. Меня продолжали бить и спрашивали про оружие».
Так продолжалось трое суток — Сергея избивали то наверху, то в подвале. У него начались галлюцинации: «Может, мне что-то в еду подсыпали или у меня уже крыша поехала… Чувствую, что сзади меня стена, но одновременно как будто вижу комнату: мебель, лестница вверх…»
5 мая Сергея вывели из подвала, посадили в машину и повезли домой. «Угрожали, что выкинут жену из дома, будет, как собака, в бурьяне рожать. Я заметил металлоискатель у них в машине. Они повторяли, что знают, что меня до последнего момента видели с оружием. Я понял, что если они найдут тайник, то убьют нас. Я согласился показать оружие».
Оружие выкопали — военные «успокоились». Ольге предложили: «Собирайся, езжай в Ростов — там родишь». Она отказалась.
Вербовка
Сергею велели переодеться, опять «намотали что-то на голову» и повезли в Новую Каховку — в райотдел полиции. Там снова спустили в подвал. «Стоит бурят с дубинкой. Спросил про наколки, сказал: „Руки на стену, ноги на ширине плеч“. И стал бить дубинкой. Запрещал кричать».
«Потом меня заперли в камере. В хате, как они говорят. Там сидел с десяток зеков. Я для них мент, но разделения не было, у всех одно горе. Когда я зашел, сокамерники с ходу познакомили меня с тюремным жаргоном, проинструктировали, как вести себя с тюремщиками. Проанализировали мои татуировки с точки зрения тюремного языка. Оказалось, ничего страшного. Объяснили, что главное — не молчать, и не говорить „не знаю“ о значении татуировок, иначе убьют.
Я никогда не думал, что сам буду сидеть в тюрьме. Там все были с наколками. У одного из хлопцев на плече был немецкий крест. Набил по молодости. Оккупанты ему сказали удалить, иначе пострадает вся хата. Каждую ночь всех по одному выводили и пытали, его особенно рьяно. Он пришел после пыток и сказал: „Не хочу вас подставлять, режьте!“ Днем нас вывели на уборку помещения. Мы нашли кусок канцелярского ножа и пронесли с собой в камеру. Продезинфицировали одеколоном. Надо было срезать квадратик кожи. Мы вставили парню ложку в зубы, по очереди держали его, каждый день понемногу резали и свели этот крест».
7 мая Сергея снова вызвали на допрос. Завели в кабинет, где было пять человек в балаклавах. Сфотографировали в профиль, в фас, с номером в руках, взяли отпечатки. А затем начали вербовать: предложили возглавить оккупационную полицию в селе. «Говорят: „Мы тебя проверили, ты крепкий парень, мы тебе дали кличку Стальные Яйца“.
Я отказывался: „Хлопцы, говорю, я устал от своей работы, я уже на пенсию собрался, у меня пасека, я буду пчелами заниматься“. Говорят: „Мы тебе команду наберем, будем хорошо платить, поставим тебя старшим в Великой Александровке“. Я говорю: „Мне надо к жене, ей скоро рожать“. Они говорят: „Ну, подумай“. Я обещал подумать».
И Сергея отпустили. До дома было 85 километров, но добрые люди помогали. На последнем блокпосту, около взорванного моста через Ингулец, «подходит пьяный орк с автоматом»: «Ничего не слушает, загоняет патрон в патронник автомата и говорит: „Иди становись возле забора“ — и направляет на меня автомат. А потом говорит: „Пойдём лучше на мост, я тебя там расстреляю, а потом с моста сброшу“ — и ведёт меня в сторону моста. Вдруг вижу, подходит знакомый полицейский дагестанец. И сразу ко мне: „Ты в Каховке был? Тебя там били? Покажи!“ Я голову наклоняю, показываю. Объясняю, что меня еще током пытали, говорю: „Показывать?“ Меня отпустили».
Сергей просидел дома до начала октября, когда Большую Александровку освободили украинские войска.
Жизнь
Трехлетний Даниэль и шестимесячная Ева смотрят мультики с диска — интернет все еще плохой. Ева уже пытается ходить.
12 мая у Ольги отошли воды, начались схватки. Рожала она в подвале, роды принимал муж: «Мы прочитали книгу Бенджамина Спока, что делать. Я успокаивалась тем, что наши далекие праматери рожали в пещере, и человечество не вымерло».
«Ева родилась за три с половиной часа. Я посмотрела, она не дышит! У меня истерика. Но муж взял ее на руки, перевернул и ударил по попе. Она закричала. Она была маленькая и толстенькая, хомячок».
Семь месяцев оккупации Ольга молилась, чтобы ракета не попала в дом: «Я много книг прочитала про Великую Отечественную войну, но этот ужас нельзя передать словами. Это может понять только человек, который это пережил. Все теряет смысл, остается одна цель: выжить».
На столе, за которым мы в подвале пьем чай, стоят цветы из сада. Ольга рассказывает, что, несмотря на опасность, Сергей почти каждое утро срезал для нее свежий букет: «Это согревало. Он цветы принесет, и они меня радуют», — улыбается она.
Каждый раз, когда Баланы слышали автоматные очереди по ту сторону реки, они надеялись, что это ВСУ. Были страхи, что их оставят, что будет, как в Луганске: «Строили с мужем планы, как мы будем убегать, если вдруг будет так же. Когда они [российские войска] ушли, нам не верилось. Ты выходишь и можешь свободно ходить, общаться, можешь голову поднять».
Среди надписей, которые российские военные оставили в школе, где был штаб, есть и такая: «Простите нас! Это все сверху».