Сергей Рыбальченко до полномасштабного вторжения работал завхозом в отеле «Ришельевский» в центре Херсона. 24 февраля 2022 года его разбудила жена и сказала, что началась война. Он все же решил поехать на работу, чтобы законсервировать здания гостиницы, поставить их на сигнализацию. И с тех пор возвращался домой лишь изредка. Он начал принимать в отеле беженцев из ближайших населенных пунктов, где уже шли бои. Позже к нему присоединилась его жена Анастасия, пишет «Ґрати».
История отеля напоминает сюжет фильма «Отель Руанда» — о том, как жители столицы Руанды Кигали прятались от гражданской войны в одном из отелей. Выйти они смогли лишь по окончании войны.
За период оккупации Херсона отель «Ришельевский» принял более пяти тысяч человек. В одно время там находилось больше 200 постояльцев, хотя здание рассчитано лишь на 120. Сейчас в отеле остается около 40 человек.
История отеля, который превратился в хаб для переселенцев и работает с первого дня войны, — в монологе Сергея Рыбальченко и его жены Анастасии.
«Многие пешком шли по 30−40 километров к семьям. А кто-то не дошел вообще»
Сергей: 26 февраля [2022 года] начали заезжать первые люди из Антоновки (поселок в Херсонской области), которую массированно начали бомбить. Кого-то в школы, кого-то в бомбоубежищах размещали, по общежитиям и так далее. Мне позвонил директор [отеля] и спросил, сможем ли мы принимать людей. Я сказал, что можем.
Потом позвонили из городской администрации и тоже спросили, можно ли разместить людей и сколько. Говорю, около 150 человек с вещами. Проходит час, второй… Мы ждем автобус, но его нет. Перезваниваю, говорят, что идут сильные бои в районе Антоновского моста, люди не могут выбраться. Разве что кто-то самостоятельно выходит, пешком как-то добрался к нам. Уходили как могли.
1 марта, когда российские войска полностью вошли в город, в отеле было 32 человека. Большинство — женщины и дети. У одной семейной пары — ребенок всего несколько недель. Самое страшное, когда по нашей довольно узкой улице проехал российский танк. Здание все тряслось. Многим пришло осознание, что все плохо.
Первый период был очень тяжелым. Не было запаса продуктов. 24−25 февраля еще работали некоторые магазины. Я позвонил жене, чтобы она сделала запас продуктов, которые не портятся. Жена все время ходила что-то покупала — то появилась информация, что зоомагазин открыли где-то, то рынок начал работать. Я был в гостинице все время.
Первые два дня я сам готовил для тех, кто приехал. У людей был сильный стресс, кушали плохо. В последующие дни женщины, которые изъявили желание помогать на кухне, уже между собой договаривались, кто и когда готовит на всех. Парни — их, правда, было немного — занимались охраной или какими-то физическими работами при необходимости. Спустя неделю работа в отеле была довольно слаженной — был дежурный повар из жильцов. Уже во время оккупации один американский фонд, который до этого привозил продукты, оплатил трех поваров, которые каждый день по очереди приходили и готовили. Двое наших жильцов им помогали, работали бесплатно. На тот момент в отеле было более ста человек.
В апреле жена приехала в отель, занималась размещением людей, составлением графика дежурств. Я сам уже не справлялся.
Когда мы принимали людей, то говорили им, что все здесь находятся не по своей воле, но нужно жить как община, относиться друг к другу с пониманием и терпением. И большинство адекватно на это реагировало.
У нас жили семьи по шесть–девять месяцев. Женщина с бабушкой, больной эпилепсией, и четырьмя детьми. Одному — 16 лет, остальным — по шесть и семь. Еще одна женщина долго жила с тремя детьми — восьми, двенадцати и пятнадцати лет.
В начале марта к нам приехала машина скорой помощи. Из нее в прямом смысле вывалилось аж 18 человек. Это были женщины и дети. Все грязные, голодные, две недели до этого они просидели в подвалах в поселках Посад-Покровское и Александровка. Их вывез Красный Крест. Там постоянно гатили (обстреливали из артиллерии), этих поселков практически нет сейчас. А мужчин россияне не разрешили вывезти. И так получалось, что многие пешком шли по 30−40 километров к семьям. Они еще не знали, куда везут жен и детей. Бывали случаи, что по всему Херсону искали. А кому-то не повезло, не пришли вообще…
Жила у нас семья — женщина и трое детей. Она каждый день просила писать в соцсетях, чтобы найти мужа. В июле соседи позвонили и рассказали, что нашли — он не прошел даже первый блокпост россиян. Там и расстреляли.
Одного парня на третьем блокпосту остановили и избили — сломали руку, а потом заставили делать всякую физическую работу. Через полтора месяца отпустили. Он, к счастью, смог найти семью.
«Две женщины каждый день в течение двух недель пытались выехать»
Сергей: В отеле за девять месяцев оккупации проживало более пяти тысяч человек. В первое время, где-то в апреле, можно было эвакуироваться на подконтрольную Украине территорию. Люди, которые жили у нас, звонили волонтерам, которые привозили гуманитарную помощь в Херсон, а назад везли людей. Это были небольшие автобусы — «Спринтер» в основном. Россияне не разрешали большими возить, их либо не пропускали, либо забирали. Сначала возили в Николаев, потом в Давыдов Брод, позже — в Запорожье.
Счастливчики, как мы их называли, ехали в Запорожье или Николаев 6−8 часов, в худших случаях — семь суток. Самые худшие — не доехали вообще. С ними нет связи до сих пор.
У нас было обязательное правило: люди, которые уехали от нас, должны были отписаться или отзвониться после прибытия в Запорожье, или Николаев, или в другой город. Чтобы мы не переживали. Мы даже в их комнатах не убирали — как суеверие — пока человек не доедет до места прибытия. Часто ждали неделю. Да, мы надеемся, что у них или телефон забрали, или номер потеряли… Но тех, кто не отзвонился, — где-то пару сотен.
Были случаи, когда людям говорили оставить технику. Я сам в мае — июне возил людей на эвакуацию и видел такие ситуации. Кто-то оставлял технику у нас в отеле с условием, что родственники или знакомые вскоре ее заберут. Иногда люди возвращались — простояли три дня, и на блокпосту их развернули, россияне сказали, что они им не нравятся. Они оставались на несколько дней и снова пробовали уехать.
Две женщины были, которые каждый день в течение двух недель пытались выехать. То на автобус не попадали, то на блокпосту разворачивали. Как-то выехали.
Был случай: мы проводили людей в семь утра, а они звонят нам позже и говорят, что вернутся, но их будет уже больше. Колонна попала под обстрел возле блокпоста в сторону Николаева. Якобы на том блокпосту не знали, что разрешили эвакуацию, и начали стрелять. Были раненые и погибшие. Естественно, мы принимали людей назад. Поехало 15, приехало 50.
Гостиница на тот момент была заполнена приблизительно на 180% — жило около 200 человек. Благо, что тогда было тепло, и мы собрали дополнительные матрасы, подушки, одеяла у горожан — давали объявление в соцсетях, что нуждаемся в помощи. Детей размещали на кроватях, а взрослых — на полу. Так было несколько ночей, а позже все разъехались.
Весь наш коллектив — это Настя, которая была постоянно на рецепции, она принимала людей, размещала их, рассказывала о правилах, я — занимался всем понемногу. Также у нас жила женщина-фармацевт, она помогала с медикаментами, если кто-то себя плохо чувствовал. Саша и Максим — мы познакомились с ними еще в муниципальной варте — охраной занимались. Поменялось очень много поваров — были и те, кто в запой ушел, и те, кто поработал, а потом выехал. К нам пришел парень, он был коком на судне в Мариуполе. Пешком до Бердянска дошел. Сначала снимал квартиру в Херсоне, а как деньги закончились, начал искать жилье. У него — донецкая прописка. Товарищ позвонил и попросил взять его на кухню — с 15 июня и по сей день он у нас.
Дочка Сергея Павлюка, который с семьей остановился у нас, организовала детский садик. Она сейчас — после выезда из Херсона — учится на педагога младших классов. Поначалу мы приглашали к нам психологов для детей. Кто-то из них, прямо скажу, попиариться приходил, по-разному было.
Продукты поначалу использовали из запасов отеля. В дальнейшем существовали на волонтерской помощи. В среднем в месяц тратили от 250 до 480 тысяч [гривен]. И это на питание людей, средства гигиены, моющие средства, медикаменты и так далее. Все, кроме коммунальных услуг, — их взяли на себя собственники гостиницы.
«У нас не жил ни один солдат»
Анастасия: Коммуникация с россиянами у нас в отеле началась, наверное, где-то с мая. Российские военные начали появляться в городе и чувствовать себя хозяевами. Они искали гостиницу, чтобы остановиться. Приходили к нам, чтобы заселиться. Мы говорили: ребята, извините, у нас женщины и дети, мы не можем.
Подобные визиты стали частыми. Пришел как-то военный, по поведению довольно обученный, может, фээсбэшник. Сказал: хочу номер снять. Я ему тоже объяснила, что у нас центр переселенцев.
«Значит, по-другому будем разговаривать», — говорит, разворачивается и уходит.
У меня истерический крик: «Сережа!» Сережа выбегает за ним. Военный встал в оборонительную стойку и потянулся за табельным, когда Сергей к нему вышел. Но когда Сергей заговорил с ним абсолютно спокойно, военный сменил свою стойку и стал в вольной форме, убрав руку с табельного оружия.
В один из вечеров приехал «Спринтер» и две легковые машины. По их виду было понятно, что это военные с Кубани, — у некоторых из них на голове была папаха и сабли на поясе. Они искали гостиницу для заселения. В этот момент ресепшен был полон детей разных возрастов, которые играли в настольные игры, телефоны и пили чай. Пока с одними мы общались на ресепшене о заселении, другие выспрашивали у детей, выпускают ли их на улицу, по собственной ли воле они здесь, кормят ли их, чем кормят, с родителями они или сами. Мы снова пояснили ситуацию, что не можем поселить… Они уехали. Тогда было очень страшно.
Где-то с июня в городе заработали некоторые гостиницы, они принимали рубли и селили солдат. Мы собрали список таких отелей и, когда к нам приходили, отправляли их туда. За все время существования центра у нас не жил ни один солдат.
Второй раз пришли двое фээсбэшников с тем же вопросом: можно поселиться? Расспрашивали меня о вместительности отеля, можно ли списки постояльцев, кто привозит гуманитарку и так далее. После 40-минутного разговора меня аж трусило.
После этого пришли представители их «МВД», сняли со всех жильцов отпечатки, отфотографировали документы, жильцов с документами, взяли с каждого объяснительную, почему они здесь находятся. После этого пришли из Министерства труда и соцполитики Российской Федерации, начали оформлять нашим жильцам ВПЛ (статус внутренне перемещенных лиц).
Гостиница находится в бизнес-центре, там же и волонтерская организация, с которой мы общались, они нам периодически с продуктами помогали. Волонтера вывели с мешком на голове из-за ложной информации о связях с украинскими спецслужбами, которую выпытали после семи дней допросов у его товарища. Человек готов придумать что угодно, чтобы его не пытали.
Волонтерскую деятельность не запрещали, но за всеми следили, допрашивали, у тех, кто занимался эвакуацией, обыскивали дома родственников. Некоторые пропали, о них нет информации до сих пор. Кому удавалось сбежать, бежали правдами и неправдами через Крым, куда угодно.
Историй очень много, хотя о волонтерах не принято говорить, и об их судьбах тоже.
Сергей: Да, в большинстве случаев сейчас никому не интересно, что с волонтерами, как они и что тогда делали, с какими трудностями стыкались. Интересно, как они завозили ДРГ и как ленточки вешали. А часто нам приходилось…
Анастасия: …прощаться с жизнью, со свободой. Когда твой муж садится в черную машину, и ты видишь, что у чувака впереди «калаш», он им щелкает… Ты стоишь на лестнице, наблюдаешь и думаешь: если он сейчас дернется, либо вернется инвалидом, либо ты его больше никогда не увидишь…
Сергей: Это за мной приезжали. Спрашивали: «Почему у вас нет российской гуманитарки?» У меня был один ответ: «Вы приезжали раз пять или шесть, допрашивали, никто ничего не привез»… Они уже начали привозить людей, чтобы мы их размещали. О нас все знали…
Дважды я приезжал к ним сам. Говорили, что «с тобой надо побеседовать, лучше приедь сам, чтобы за тобой не посылали машину». Несколько раз приходили в гостиницу, был лояльный допрос. И вот один раз, когда за мной приехали на машине.
Самый глупый их вопрос был: «Зачем ты это делаешь?» Мол, мы сюда пришли, все организуем, здесь будут центры, людей будут кормить… «Зачем ты это делаешь?»
Я говорю, вы еще ничего не делали, а я это делаю с 26 февраля. И пока у меня живут люди, буду дальше этим заниматься. У нас была ситуация, когда русские начали эвакуировать людей на левый берег Днепра, приехал какой-то здоровый мужик и говорит: «Ну, где люди? Мы их эвакуируем». Я показал на курилку, там было где-то десять человек. Он им предлагал что-то, уговаривал, но они не согласились. И он уехал.
Несколько визитов было по доносу наших жильцов. Жаловались на то, что мы проукраинские и не даем жить тем, кто за Россию. Они не стеснялись, говорили нам об этом лично.
В другой ситуации я бы, наверно, по-другому поступил, но в той ничего, кроме как «Иди отсюда», сказать не мог.
У нас жил мужчина с двумя дочками из Снигиревки. Первой к нам поселилась его старшая дочка. Как-то подошла на рецепцию и рассказала слезную историю о раненой сестре и папе. В девочку попали три осколка, ей сделали операцию в Николаеве, потом она прошла реабилитацию в Одессе. И папа привез ее в Херсон. Спустя некоторое время — на День флага РФ — они все побежали с российскими флагами в центр города, а потом пришли к нам в гостиницу. Мы культурно попросили их убрать это, мы акцентировали на том, что мы — аполитичные и не хотим, чтобы у нас была какая-то символика. На то время у нас жила семья, у которых в буквальном смысле российские солдаты убили родственников, а здесь кто-то приходит с русским флагом. А они это интерпретировали, что мы их угнетаем и запрещаем высказывать их мнение. Они писали на нас несколько раз заявления [в комендатуру оккупационной власти города].
Анастасия: После деоккупации они арендовали квартиру в центре Херсона, потом эвакуировались. А сейчас переехали в Москву, ходят по Красной площади…
«На наших глазах „переобулось“ много людей»
Сергей: В момент освобождения Херсона были истинные слезы радости. Прошла первая информация о том, что кто-то из жителей видел машину с украинским флагом, которая проезжала по Бериславскому шоссе, а потом — возле «Белого дома». Сначала подумали, что это провокация россиян — увидеть, кто выйдет с украинским флагом, чтобы задавить последнее сопротивление.
За период оккупации мы многого насмотрелись. На наших глазах «переобулось» много людей — начали работать на русских и пропагандировать «русский мир».
Кто-то говорил, мол, русские здесь так осели, вливают деньги, что Украина сюда не вернется. Другие рассказывали, какую зарплату им сразу предложили и что только колбасу сейчас кушают и так далее…
Вернусь ко дню освобождения города… Мы с Настей поехали в центр. Увидев людей в тех машинах, поняли, что это — наши. По глазам видно, что это не кацапы, сука…
Мы нашли свой флаг. Во время оккупации замотали его в мою рабочую одежду и засунули под нерабочий холодильник на складе между кучами хлама. Прицепили его на машину и начали ездить по городу.
Мы объехали 70% города. Это было поистине потрясающее видео, таких в ютубе очень много — на каждом третьем перекрестке собирались люди с флагами, кто-то просто на листике нарисовал флаг, кто-то написал плакат «Слава Украине! Героям Слава!». Казалось, на улицу вышел весь город. Но в тот момент думал, что вот мы сейчас радуемся, но с того момента нас начнут бомбить. Так и произошло…
24 декабря нам прилетело. «Градами» влупили, и попало в нескольких метрах от гостиницы. Несколько снарядов попали по рынку, где было много людей. Во время одного из следующих обстрелов — 9 января — осколок пролетел возле меня и попал в мою машину. Я как раз был возле нее. Он пролетел возле левого уха. Мой второй день рождения.
После того обстрела люди, которые оставались в гостинице, два дня провели в подвале. У нас есть большой подвал, но туда уже никто не спускался длительное время… Иногда добежать до подвала не было времени — если стреляли из «Града», то полет снаряда длится 45 секунд. Часто мы слышали работу «Града» или свист мин. Тогда нужно бежать под стенку, под дерево, под что-либо рядом.
После деоккупации работы не стало меньше, разве что постояльцы немного разъехались. Осталось около 15 старых постояльцев. Кроме того, у нас разместились жители микрорайона «Остров», где идут непрекращающиеся бои. Сейчас мы также начали развозить по городу гуманитарную помощь, помогать забивать окна после обстрелов…
По официальным данным, в Херсоне осталось около 60 тысяч человек, до войны было около 350 тысяч.
Мы много раз обсуждали с Настей возможность выехать, она много раз меня уговаривала. Но я лично не хочу. Я предлагал ей ехать самой, но она без меня не хочет.
Я считаю, что пока мы можем здесь кому-то как-то помочь, то должны оставаться. У нас на попечительстве около 300 семей. Кому-то мы возим пайки, памперсы, средства гигиены. Кто им будет возить? К нам обращаются люди, на которых «забили» все.
У меня как-то был случай: приехал к одной женщине пожилого возраста. В доме на пять подъездов проживает около 60 человек. Ни одного человека младше 50 лет там нет. Зашел в одну квартиру, занес бабушке под 70 коробку с продуктами, она сама не донесет — около 15 килограмм весит. Я зашел в квартиру, заметил, что ремонт делали где-то в 90-х. И тут на стене заметил плазму, где-то 72 сантиметра в диагонали. Набравшись смелости, спрашиваю у бабушки, сколько ей пришлось копить на телевизор.
«Нет, внучата уезжали и, чтобы у них в квартире не размародерили, повесили мне, чтобы я охраняла», — говорит.
Я от этого был настолько шокирован. То есть внучатам хватило денег на такую плазму, а на продукты для бабушки — нет. Почему они ее оставили?!
Я был в поселке Садовое недалеко от Херсона. Очумел — увидел двух хаски, гуляющих по улице, джек рассела. Не понимаю, как люди могут оставить своих питомцев, своих родных…
Анастасия: Или другой пример, когда уехали, постят фото с пляжа и пишут нам, мол, у меня там бабка не выходит на связь неделю, съездите посмотрите, она там еще живая…
Почему мы остаемся? Речь идет о человечности, либо ты — человек, либо ты — говно. Как бы мы ни старались держать аполитичную позицию, веря и ожидая наших, при любой власти в первую очередь оставались людьми, воспитывали в себе человечность. Сейчас мы просто люди, которые видят, что нужно другим помогать, чтобы они не теряли эту веру в человечность. Вот и все.