Глеб Каракулов — капитан Федеральной службы охраны (ФСО). До середины октября 2022 года он был инженером в управлении президентской связи и работал с Владимиром Путиным. В его обязанности входило обеспечение президента секретной связью. В начале октября он отправился в Астану, где глава государства должен был принять участие сразу в трех мероприятиях — в VI Саммите Совещания по взаимодействию и мерам доверия в Азии, заседании Совета глав государств СНГ и саммите «Россия — Центральная Азия». 14 октября, в последний день командировки, Каракулов оставил своих коллег и вместе с женой и дочерью улетел в Стамбул, пишет Центр «Досье».
Центр «Досье» провел с офицером больше 10 часов и узнал, почему он решил уйти из ФСО и покинуть Россию. Каракулов — самый высокопоставленный сотрудник спецслужб с начала полномасштабного вторжения России в Украину, который сбежал из страны и осудил войну. В России Каракулов объявлен в розыск, на него завели уголовное дело о дезертирстве (часть 3 статьи 338 УК РФ). Интервью было записано в конце 2022 года. «Досье» публикует материал, убедившись, что Каракулов и его семья в безопасности.
Центр «Досье» проверил документы Глеба Каракулова. Его служебный паспорт значится как действительный в базе МВД. Даты штампов о пересечении границы совпадают с датами, которые офицер ФСО назвал в интервью. Подлинность удостоверения сотрудника ФСО, которое предоставил Каракулов, подтвердил собеседник, близкий к российским спецслужбам. В материалах ФНС и Пенсионного фонда, доступ к которым получил «Досье», не указано ни одно место работы Каракулова. Источник «Досье», близкий к МВД и не знакомый с деталями истории Каракулова, предположил, что речь идет о сотруднике спецслужб или правоохранительных органов, поскольку их данные удаляют из государственных баз. Тем не менее в архивной базе полиции «Досье» удалось найти указание, что Каракулов служит в ФСО.
«Досье» также проверил биографию Каракулова. Он действительно учился в Военно-космической академии имени А.Ф. Можайского и был зарегистрирован в общежитии академии, следует из баз МВД. Он также публиковал фотографии в социальных сетях со своими однокурсниками. У Каракулова есть жена и дочь, следует из соцсетей родственников офицера. На Каракулова оформлена военная ипотека: в выписке из ЕГРН на его квартиру в подмосковной Балашихе указано, что заем выдан в рамках «накопительно-ипотечной системы жилищного обеспечения военнослужащих».
Отец Каракулова — бывший военный, следует из его профиля в «Одноклассниках» и из архивных данных милиции. «Досье» попытался связаться с отцом и братом Каракулова, но оба заблокировали корреспондента «Досье» во всех социальных сетях и мессенджерах. «Досье» также получил сведения из ИБД-Ф МВД — информационный базы данных федерального уровня, в которой указано, находится ли человек в розыске и есть ли на него уголовное дело. В справке говорится, что на Каракулова возбуждено дело о дезертирстве в период мобилизации (часть 3 статьи 338 УК РФ), он скрылся от военного следствия. Дело завели 26 октября, разыскное дело — 21 декабря, инициатор — уголовный розыск ГУ МВД по Москве. Мера пресечения в отношении Каракулова не избиралась. В этой же справке указано, что в Военно-космической академии у Каракулова в 2004 году взяли отпечатки пальцев и внесли их в систему МВД — ЦИАДИС. Информация о розыске Каракулова содержится и в публично доступной базе МВД.
Побег
— Как вы решили, что пора завязывать с этой работой?
— Было очень много звоночков, которые мне давали ясно понять, что я не готов идти на сделки с совестью, находясь на службе. Совесть моя говорила: «Слушай, ну это не то». У меня меньше чем через два года должна была быть пенсия. И я планировал, что дослужу, закрою ипотеку и точно все — не буду продлевать контракт. Но в феврале этого года началась преступная война, и я не мог идти на сделку с совестью. Я просто не мог находиться на службе у этого президента. Я считаю этого человека военным преступником. Хоть я и не участвовал именно в военных действиях, но исполнять его преступные приказы или просто находиться у него на службе я не считаю для себя возможным.
— Вы находитесь не на территории России. Как вы покинули Россию? Как вы уволились из ФСО?
— Уволился заочно. На самом деле все началось 24 февраля. Я, как и многие другие граждане нашей страны, почему-то надеялся, что никакой эскалации не произойдет, тем более открытой агрессии. 24-го числа, наверное, полчаса я просто сидел в ступоре прямо с утра. Потом, видимо, из-за всех переживаний у меня со здоровьем [начались проблемы], аппендицит не аппендицит… И три месяца я был на больничном. Несколько успокоился, стал [себя уговаривать], что меня это не касается. Но, естественно, я уже понял, что надо как-то потихонечку уходить — быстрее, чем на пенсию.
К сожалению, у меня закончился загранпаспорт, и мне нужно было решать вопрос с получением обычного гражданского загранпаспорта. Прошло три месяца, плюс отпуска были. В итоге моя первая командировка после такого длительного периода началась 1 августа — и сразу на 19 дней. И я прямо оказался в гуще обсуждения, знаете, даже смакования всего, что происходит на войне. Я даже не знаю, как передать, насколько это было мерзко и неприятно.
— То есть ваши коллеги по ФСО обсуждали, как все происходит на фронте?
— Прямо смакуя. Я не знаю, [я испытал] какое-то такое жуткое отвращение. Я планировал просто уволиться, придумать какую-нибудь причину. Сложно расторгнуть контракт, но это можно.
Дальше — 21 сентября, мобилизация. Я понимаю, что даже если я уволюсь, то становлюсь офицером запаса. И прямым рейсом сразу после увольнения на фронт. Я категорически не мог согласиться на участие в этой преступной войне. Я приезжаю [из командировки], по-моему, 22 сентября. И спустя несколько дней узнаю, что меня записали в следующую командировку. На этот раз это была Астана, Казахстан.
У меня появилась мысль, что это хороший вариант, который нельзя упускать: либо продолжать мучиться и служить, либо увольняться — и тогда прямая дорога на фронт, либо уехать. И с помощью журналистов выступить и сказать, что это преступно: нельзя вот так вот спокойно воспринимать и тем более поддерживать войну.
— Что произошло в Астане? Как вы спланировали этот побег?
— Вылетели мы туда для подготовительных мероприятий 6 октября. Моя супруга оставалась в Москве еще несколько дней, она прилетела в Астану 8 октября вместе с дочкой. Мы ничего глобального не успели сделать к отъезду: ни вещи, ни машину продать. Машину оформили на брата супруги договором дарения. Вещи, которые, может быть, пригодятся или их можно будет продать, тоже ему отправили. Сами всю свою жизнь попытались уместить в три чемодана.
— То есть это ваша рабочая командировка, вы туда летите вместе с коллегами по ФСО. Спустя несколько дней к вам присоединяется супруга, и это не вызывает никаких вопросов у ваших коллег? Я предполагаю, что обычно супруги не ездят за офицерами ФСО.
— Она же не со мной рядом, не в той же самой гостинице жила. Мы с ней только один раз пересеклись до того, как вместе поехали в аэропорт. Она ко мне заехала за моим чемоданом, потому что я примерно представляю, что если я посреди дня буду выходить с чемоданом в обеденное время, то это может привлечь внимание. Поэтому мы с ней, живя отдельно, пересеклись, она зашла ко мне в номер. Я вот так спокойно это говорю, а человек на самом деле… Она в принципе за границей не была. А тут надо зайти в гостиницу, там своя служба безопасности. Ей нужно было объяснить, как подняться на этаж, объяснить, как дойти, чтобы это было быстро и не вызывало вопросов. Нужно было еще подгадать момент, когда у меня в номере никого нет.
Я вот рассказываю, вроде все заняло у нее буквально 2−3 минуты. Но она очень сильно переживала. А я в этот момент находился с ребенком чуть поодаль от гостиницы, чтобы никому не попасть на глаза.
— Ваша командировка продолжается, и наконец вы решаете, что пора бежать. Как это происходит?
— Не было четкого ощущения, что это будет такой-то день во столько-то часов. Все было очень динамично, и я все думал: «Так, ну сегодня нет, сегодня опять не получается». И вот где-то 2−3 дня все это переносилось, а потом совпало много факторов. Самый главный — 14 октября был последний день командировки. С утра 15 октября наша группа сотрудников ФСО вылетала бы обратно в Москву. Оттягивать невозможно уже было.
Еще один фактор: у нас есть служебные загранпаспорта, но мы их не так часто получаем на руки. Я не знаю, с чем это связано, может быть, теперь их не будут вообще получать после моего прецедента. В Астане нам выдали на руки загранпаспорта, потому что по службе нужно было [подтверждать свои личности]. Помню свой шок, когда 14-го числа утром помощник старшего от группы связи говорит сдавать паспорта. То есть до этого у меня неделю лежит загранпаспорт. Тут еще мероприятие идет, а уже говорят сдавать. Я сижу в наушниках, смотрю за техникой или смотрю что-нибудь на YouTube. Кто-то сдает, а я типа не слышал до последнего момента. Даже если бы мне сказали: «Ну что, где твой паспорт?» — я бы ответил, что, наверное, в гостинице. Просто разные гостиницы — в одной жили, в другой работали. Можно было сказать, что паспорт в другой гостинице, я на обед пойду и принесу.
Еще я предварительно договорился, что после работы пойду покупать сувениры. То есть я себе увеличивал время, когда меня не будут искать.
— Как уезжали?
— Мы поехали с женой и ребенком в аэропорт примерно часа в три. Ребята, которые не были задействованы на дежурстве, вскоре захотели поехать по магазинам. Пишут мне, спрашивают, где я. Я думаю: блин, отвечать — не отвечать? Надо ответить. И пишу, что я хотел [пойти по магазинам], но после обеда живот закрутило, давайте без меня. Может быть, часам к пяти [смогу]. Как-то получилось отвлечь внимание.
— Вы в этот момент едете в аэропорт.
— Да. Там центр был перекрыт, саммиты же. Тоже были переживания, насколько сильные будут пробки. Но вроде как в сторону аэропорта не было заторов. Дальше обычная регистрация на рейс в Стамбул, сдача багажа. Я думал, что в аэропорту могут быть какие-то вопросы по поводу моего загранпаспорта — он несколько отличается от обычного общегражданского: он другого цвета. Нет, никаких вопросов ни у кого не было. Дальше уже были только внутренние переживания.
Вылет задержался примерно на час. По-моему, в 17.30 мы вылетели. А там уже меня вовсю ищут. То есть часов в 17, наверное, я уже написал, что не поеду за сувенирами. Я пойду на работу, сейчас вот свои дела доделаю только. Где-то в 17.15, то есть минут за 10−15 до вылета, я уже просто телефон выключил.
— Давайте уточним. Действующий сотрудник ФСО с супругой уходит с места работы. Несколько часов его нет. В этот момент он проходит погранконтроль. И никто не всполошился, никто не побежал искать вас с автоматами и с собаками, никто не попытался посадить самолет, в котором вы вылетали? Потрясающее спокойствие у ваших коллег.
— Пришлось немножко отвлечь их внимание. Наверное, они очень негодовали.
— Вы летите еще несколько часов, ваш самолет приземляется, вы включаете телефон. И вам сыпятся сообщения о том, какой вы негодяй и предатель?
— Именно шквала сообщений не было. Было где-то сообщений пять, наверное. Много сообщений было в момент, когда я выключил телефон. И там была переписка типа: «Где он там? Может быть, он туда пошел? Может быть, он здесь уже? Давайте в номер зайдем. У него там никого». Такие сообщения я не считаю. А вот именно формата «ах ты негодяй» — таких два или три сообщения. И еще на меня сотрудник оперативного управления выходил.
— Что значит «выходил сотрудник оперативного управления»?
— Он думал, что я ему отвечу, ну, выходил, писал, что типа…
— «Привет, как дела?»
— «Это такой-то, выйди на связь срочно». Ну о’кей.
— Как быстро, как вам кажется, ваши коллеги поняли, что произошло?
— Я могу только предположить. Наверное, если я вылетел в 17.30, к 18 часам уже четкое осознание пришло. Но это только осознание, а потом нужно было всю вот эту цепочку [действий во время побега] проследить. Сотрудник оперативного управления писал мне около 20 часов по времени Астаны.
— То есть если бы посадка на самолет задержалась еще на полчаса или час, то вас бы, наверное, уже ловили в аэропорту.
— Я в тот момент не хотел об этом думать. Супруга очень переживала. Я помню этот инцидент, который в Беларуси произошел, когда самолет посадили. Но все же я себя успокаивал, что я обычный инженер, зачем ради меня самолет сажать.
— Но вы не обычный инженер, вы сотрудник ФСО. Очевидно, с точки зрения российского законодательства вы совершаете уголовное преступление.
— Да, все верно.
— Как можно успокоить себя в такой ситуации?
— Я просто понимал, что если бы я продолжил служить, то для меня это было бы еще большее преступление. Не в рамках российского законодательства, а что-то по-человечески преступное.
— Когда вы своей жене сказали, что решили покинуть службу?
— Да, наверное, 24 февраля и сказал. Говорил, что в ФСО я точно заканчиваю.
— Она это восприняла серьезно, что вы действительно готовы уйти?
— Думаю, нет. Я за нее не готов ответить, но, скорее всего, у нее был какой-то блок. Как же так, мы только сделали ремонт, кухня, машина и все такое прочее, родные все в России живут, нужно как-то от этого отказаться. Я думаю, она просто не готова была эту информацию воспринять.
Но спустя, наверное, месяц она уже осознала. Она тоже смотрит новости. Она осознала, что дальше ничего хорошего быть не может. И как минимум просто для будущего ребенка она должна что-то сделать. Я ее спрашивал, готова ли она [сбежать]. Просто в одиночку я бы этого не сделал, очевидно. Я ее периодически спрашивал, не напрямую, чтобы не сильно наседать на нее. Периодически спрашивал, она говорит: «Слушай, не торопи, очень переживаю». В августе, когда я был в командировке, она могла спокойно побыть наедине с собой. У нас этого времени наедине с собой не так много. И видимо, она поняла. Осознанно говорит: «Все, я готова, давай, мутим быстрее».
— Ребенок как отреагировал на отъезд?
— У нее по этому поводу пока нет осознания. Для нее мы поехали в отпуск, на море. До отъезда в ее детском саду решили детей 3−4 лет подготавливать, что в нашей жизни есть место такому безумству, когда ракеты и бомбы падают на города и гибнут люди. Думаю, вы тоже видели фотографии, снятые в детских садах, где дети зигуют. Стоят и зигуют. Мой ребенок не будет зиговать. Дочку я, как мог, успокоил, поэтому, надеюсь, она уже ни о чем не думает. А сейчас для нее мы на море, ходим-гуляем.
— Как остальные ваши родственники к этому отнеслись? Кто-нибудь еще был в курсе, что вы планируете?
— Мои родственники не знали. Я уже находился в Стамбуле, и они только 8 или 9 ноября узнали об этом, когда к ним пришли с обысками. Я так и не понял, то ли это были сотрудники МВД, то ли СК, то ли наши оперативники. Наверное, только в этот момент они узнали, что к чему. Они были в другом городе.
— С февраля прошло довольно много времени. И за это время у вас, очевидно, была возможность поговорить со своими родителями и сказать им, что вы приняли такое решение. Но вы этого не сделали. Почему?
— Потому что они смотрят телевизор, как бы это странно ни звучало. Когда ко мне летом приезжала моя мама, работал телевизор вечером. Там шло смакование, война в прямом эфире с эффектом присутствия: на диване можно смотреть и ощущать себя как будто в окопе. По телевизору начинается обсуждение, прямой эфир. Я прошу переключить, потому что невозможно, у меня на работе этих обсуждальщиков полно. И тут еще опять про это слушать. На что мне мама сказала: «Ну, а что? Норм, пусть работает». И вот с этого начались такие робкие попытки прощупать почву, насколько можно обсуждать что-либо, в том числе наши планы. Не получилось никакого разговора. Как только я попытался объяснить, что вообще-то это суверенная страна, в честь чего мы там? Что мы там делаем? Я помню, даже эту фразу не договорил, там уже сразу [реакция]: «Ой, это что? Вы хотите убежать, что ли? Вы какие-то иностранные агенты?» Я не помню, что она именно сказала. Но говорит, мол, «если ты что-нибудь сделаешь, я не вынесу этого позора, руки на себя наложу». Я решил не продолжать.
— Разговор с родителями в результате состоялся?
— Нет.
— То есть они не поняли, почему к ним приходили с обысками?
— Я уверен, что они знают, что я в другой стране, что им однобоко объяснили, что к чему.
— Но вы с ними это не обсуждали?
— Не обсуждал, я даже не знаю, как получится или не получится это сделать, но я пока не обсуждал.
— Вы понимаете, почему в ФСО вот так отреагировали на ваш отъезд? Почему за вами еще не бегают с «Новичком»?
— С «Новичком», конечно, еще не бегают, но к родственникам уже пришли. Я думаю, что такая вялотекущая заинтересованность во мне связана с тем, что они думают: «Уехал и уехал, много вас таких, поэтому одним больше, одним меньше».
— Вы так говорите — одним больше, одним меньше, будто каждый день из ФСО убегают сотрудники, пересекая границу.
— Не в этом плане. Я, если честно, даже в соседних службах про такое не слышал. Ну знаете, эти разговоры в курилке. Вот как-то даже на уровне слухов такого не было.
— То есть все-таки ЧП произошло в ФСО. Вы не боитесь, что действительно за вами придут какие-нибудь Чепига и Мишкин?
— Туристы эти? Как вам сказать. Когда 8 или 9 ноября пришли к нашим родным, естественно, внутреннее беспокойство начало нарастать. Ну переживаю, да, но что толку от этих переживаний?
— Есть у вас какой-то план? Что вы будете дальше делать?
— Все очень динамично. Вот считаю своей конечной целью, чтобы ребенок не познал ужасов войны. Чтобы государство, которое всячески лезет в воспитание детей, ее не коснулось. Чтобы дочка смогла вырасти в спокойной обстановке, смогла вырасти человеком и реализовать себя. Все, что я делаю, — это ради нее. Для меня это основная цель.
Владимир Путин и ФСО
— Как вы попали в ФСО?
— Я учился в Военно-космической академии имени А. Ф. Можайского в 2004—2009 годах. В 2009 году выпустился. И как раз были реформы [министра обороны Анатолия] Сердюкова. Так сказать, оптимизация и увольнения. Мы курсанты. И так идут увольнения, а еще тут мы свежие, куда нас? Многие курсанты хоть и распределялись в части, но не состояли ни на какой должности, получали урезанную зарплату, и вообще перспективы были туманные. И мы пытались найти альтернативу. Как-то через знакомых у меня появилась возможность [пойти в ФСО].
Вариант мне понравился. Во-первых, непонятно было, что будет в Министерстве обороны. А тут Федеральная служба охраны! Управление президентской связи! Это звучало, согласитесь. И возможность хоть косвенно, но поучаствовать в этом процессе, с президентом находиться рядом… Не знаю, можно ли назвать это романтикой. Я с удовольствием согласился, да, это было круто. Плюс это в Москве. По распределению уехал бы куда-нибудь, не знаю, на Камчатку. Но этот вариант мне очень понравился.
— Как обычно попадают на службу в ФСО?
— Есть Академия ФСО в Орле. Большинство моих коллег именно из академии, но некоторые — процентов 20−30 — из Министерства обороны. И есть еще те, кто перешел с гражданки.
— Насколько строгий отбор при приеме?
— Изучают твое личное дело, проводят собеседование. Еще тест на профпригодность, разного рода логические задачи. Это длительный процесс.
— Сколько вас вот так проверяли?
— В январе 2009 года я первый раз ездил в Москву, хотя мне сказали, что надо было чуть раньше приехать. К моменту выпуска я уже знал, что меня возьмут. Это было 20 июня. То есть полгода потребовалось.
— Чем вы занимались в ФСО? Ваш обычный рабочий день — из чего он состоял?
— Я инженер в управлении президентской связи, мы занимаемся обеспечением шифрованной связи первых лиц государства — президента и премьер-министра. Я непосредственно нахожусь в подразделении, которое у нас называется выездным и обеспечивает связью президента и премьер-министра в их рабочих командировках по России и за рубежом. Астана для меня — 183-я или 184-я командировка.
Многие, может быть, подумали первым делом, что спецсвязь — это прийти и поставить телефончик. К сожалению, не все так просто: у нас оборудование шифрования, у нас каналообразующее оборудование. Чтобы телефон работал, требуется очень много дополнительной техники — те же самые коммутаторы, через которые проходят все соединения абонента. Соединение абонента с другим абонентом проходит через коммутатор, на котором сидит телефонистка спецкоммутатора. Это огромное количество и личного состава, и техники. И техника у нас, наверное, чтобы ярче и лучше понимать, — это точно половина «Камаза» в какую-нибудь самую простецкую командировку. А если в командировке объем задач большой, то и весь кузов «Камаза» — это все техника, необходимая для работы.
— Помимо спецсвязи, из чего состоит ФСО, какие еще есть подразделения?
— Огромное количество управлений в любой сфере. Абсолютно все моменты, все аспекты трудовой деятельности президента как высшего должностного лица — это все ложится на плечи ФСО. Тут и вопросы охраны, непосредственно физической, и вопросы организации всех мероприятий, связанных с участием первых лиц. Думаю, все прекрасно знают, что есть люди, повара, которые готовят президенту, премьер-министру. Вся еда проходит проверки, для этого есть специальная служба — Центр биологической безопасности.
Машины — это ГОН, гараж особого назначения. Даже есть пожарные: с нами в командировки ездят инженеры и пожарные, которые изучают всю соответствующую техническую документацию и проверяют все объекты на соответствие инженерным, техническим и противопожарным нормам. Есть подразделения, которые отвечают за информационно-техническую составляющую — закрытые видеоконференцсвязи, доступ к интернету, обеспечение рабочего места. Единственное у Путина там немножко по-другому — он интернетом не пользуется. Но такое подразделение есть, потому что видеоконференции он использует. Особенно это стало востребовано в 2020 году, когда начался коронавирус.
В самом общем понимании ФСО занимается охраной административных объектов: Кремль, Госдума, Совфед, тот же самый ЦИК, например, тоже сотрудники ФСО. И ряд других, служебных и административных объектов.
— То есть это такое государство в государстве?
— Очень самостоятельная организация, да.
— Какое подразделение в структуре ФСО считается самым престижным?
— В моем понимании связь — это основа управления войсками. Но у нас все-таки важнее, наверное, служба безопасности президента (СБП ФСО), потому что они непосредственно контактируют с президентом и премьер-министром. Дальше, наверное, чуть ниже по иерархии, управление организацией охранных мероприятий — это штаб, все вопросы по организации проходят через них.
— Владимир Путин — вы его видели? Насколько сильно его телевизионный образ отличается от того, какой он в жизни?
— Первый раз я увидел его в командировке, это была моя первая командировка — октябрь 2009 года, Казань. Возможности поговорить в принципе у меня и не было, и нет. То есть я могу находиться, видеть, наблюдать все, что происходит, но так, чтобы подойти и пообщаться, — такой возможности у меня нет. Потому что рабочий график президента расписан по минутам, вокруг него всегда очень много охраны, очень много людей, нет, это проблематично просто подойти и поговорить, сказать: «Как дела?»
Все, что в телевизоре показывают, — манера поведения, манера держаться, я думаю, все ровно то же самое. Никаких сверхискажений нет, все, как в телевизоре. Но мы работаем все-таки непосредственно на официальных мероприятиях. Да, там бывают частные программы. Но, к сожалению, я в таких ситуациях не присутствовал. Любое другое общение, свидетелем которого я был, — там все было в рамках приличия, я бы не сказал, что там какая-то сверхагрессия [со стороны Путина].
Путин действительно много работает, это видно по командировкам. Например, я нахожусь на дежурстве и вижу, в какое время происходит соединение разговора. В командировке до 2−3 часов ночи по Москве он не засыпает. Если это какая-нибудь командировка в другой часовой пояс, то он работает преимущественно по московскому времени. И уже там, на месте — администрация, губернаторы, те, кто непосредственно с ним, — подстраиваются. Когда я был на Камчатке, там было прямо ночное совещание, просто потому что в Москве это был день и это было ему удобно.
— В коллективах обычно обсуждают своего начальника. В ФСО так бывает? Сотрудники ФСО обсуждают президента?
— Называют шефом, всячески боготворят. Только в этом плане обсуждают.
— Откуда Владимир Путин получает информацию? Насколько он в вакууме? Пользуется ли он интернетом?
— Он не пользуется мобильным. За все свои годы службы я его с мобильным не видел. В командировках если мы летим с премьер-министром, то с нами ездит еще один человек, который занимается вопросами интернета — электронный офис, ноутбук, доступ в Сеть. С Путиным этот сотрудник не нужен. Зачем интернет? Действительно, я интернет вам распечатаю. Шутка. Но он реально не пользуется ни интернетом, ни телефоном. Вся информация, которую он получает, — только от людей, которые непосредственно близки. Он живет в своего рода информационном вакууме.
— Принято считать, что президенту приносят «папочки» — секретные доклады спецслужб. Вот это его источник информации?
— Да, все верно.
— Телевизор президент смотрит?
— Российское телевидение — это обязательное требование при подготовке резиденции к визиту президента. Резиденция — абстрактное понятие, это может быть гостиничный номер или какой-нибудь гостевой комплекс. При подготовке требование, чтобы там вещали именно российские каналы, например «Россия». Штуки четыре телеканалов, «Россия» обязательно.
— Действительно ли Путин постоянно на изоляции?
— Да, все верно. В январе будет уже три года, как коронавирус есть на нашей планете. А у нас президент до сих пор сидит [на самоизоляции]. Мы серьезно две недели сидим на карантине перед любым мероприятием, даже если оно длится 15 или 20 минут. Создается пул сотрудников, которые прошли эту очистку — отсидели двухнедельный карантин. Они считаются чистыми и могут работать непосредственно в одном помещении с Путиным.
— А есть какое-то понимание среди сотрудников, почему настолько строгий карантин до сих пор?
— Все немножко в недоумении, почему это до сих пор продолжается. Потому что как минимум всех заставили вакцинироваться. Все проходят диспансеризации, следят за своим здоровьем, проходят ПЦР-тестирования. Знаю, что все адъютанты президента сдают чуть ли не по несколько раз в день ПЦР-тесты. Зачем людей мучить спустя почти три года вот этими непонятными карантинами? Премьер Михаил Мишустин переболел, и все, никаких проблем, правильно? Я не знаю, просто боится, наверное, за свое здоровье.
— Есть какое-то мнение в ФСО, что происходит? Может, Владимир Путин смертельно болен, поэтому он боится подцепить еще и коронавирус?
— В курилке такое не обсуждалось. Если, может быть, и есть какие-то проблемы со здоровьем, то они просто из-за возраста. Наверное, они есть. Но ничего такого сверхкритичного.
— Этот вопрос сейчас волнует примерно половину населения земного шара. Что у Владимира Путина со здоровьем? Он с нами еще надолго?
— Я могу сказать, что мы с ним частенько в командировки ездим, и он до 2020 года очень часто бывал в поездках. Потом он сел в бункер и, может быть, одну или три командировки в год проведет. А до коронавирусного года командировок было очень много. Реально мы по 2−3 недели или даже месяц могли находиться не в Москве. Именно из-за того, что он заболел, по-моему, одна или две командировки были отменены.
— Это одна или две командировки за какой срок?
— За все то время, что я служил.
— С 2009 года?
— Да-да, все верно.
— То есть за 13 лет одна или две командировки были отменены из-за болезни Путина?
— Да, может быть, они там даже шли одна за другой. В плане здоровья у него, наверное, лучше, чем у многих других людей его возраста. У него ежегодные медицинские проверки. В том году я могу обратить внимание: обычно мы заранее знаем, что в ЦКБ нужно поставить связь. А тут это было как-то неожиданно и не в то время, в которое обычно. Обычно эта диспансеризация в конце лета или в начале осени. А в этом году была в апреле.
Просто я был в пуле чистых в 2022 году на 9 мая. Я должен был садиться на карантин условно завтра, а мне сегодня говорят: «Срочно, ты никуда не уходишь». А я хотел пораньше свинтить, две недели меня дома не будет, хотя бы с ребенком побыть, делами по дому заняться, чтобы супруге было чуть легче. И тут мне говорят: «Нет, ты не пойдешь, ты поедешь сейчас в ЦКБ». Обычно мы заранее знаем, что завтра нужно будет ехать ставить технику. Другое дело, что я не готов сказать, в итоге поехал он в ЦКБ или не поехал.
— Родственники Владимира Путина тоже сидят на карантине, чтобы увидеть президента?
— Вот это я точно не скажу, не знаю, как у них это все поставлено.
— А знают ли вообще в ФСО, что у Владимира Путина есть родственники? Видели ли кого-то лично?
— Для многих людей не секрет, что у него есть дети, которых он почему-то называет «эти женщины». Но пока я не смогу подтвердить какую-то информацию для себя, я не готов утверждать, что так оно и есть. Но в командировке мы сидели-дежурили, и телефонистка рассказала, что у Екатерины есть адъютант и что она отдыхает в резиденции в Сочи. Там же одновременно с ней был Путин.
— Я чуть подробнее пройдусь по всему списку известных родственников Владимира Путина. То есть Катерину Тихонову охраняет офицер ФСО?
— Да. И она отдыхает в то же самое время в той же самой резиденции, что и Путин.
— Есть еще вторая дочь президента — Мария Воронцова. К ней тоже приставлен адъютант?
— Про Екатерину точно скажу, потому что я для себя это подтвердил. Но, наверное, для Марии ровно та же самая схема.
— У Владимира Путина еще сравнительно недавно была официальная супруга Людмила Путина. Вы с ней сталкивались по своей работе?
— Нет, с ней не сталкивался. Бывали командировки, когда она должна была присутствовать как первая леди. Но я с ней не сталкивался, да и было это больше девяти лет назад.
— Внуки есть у президента?
— Ровно то же самое — я не знаю. Не обсуждалось такое в курилке. Нет, ну как сказать, не обсуждалось. Обсуждалось про Кабаеву. Что вот вместе живут. Но тоже получается на уровне слухов, в разговоре с сотрудником СБП я услышал, что они живут вместе.
— Про совместных детей Путина и Алины Кабаевой что-то говорили ваши коллеги?
— Нет, это не обсуждалось. Ну точнее, обсуждалось, но это пока слухи, это не то, что я хоть косвенно, но уверенно могу подтвердить.
— В связи с Владимиром Путиным еще называют Светлану Кривоногих. Якобы у них совместная дочь.
— Смотрите, я не слышал. Но многие моменты из тех же самых расследований Алексея Навального я вижу в командировках. Я вижу: что он говорит, это действительно так и есть. Я просто могу сделать вывод, что и про Кривоногих тоже правда.
— А что из расследования команды Навального вы смогли лично подтвердить?
— Из самого нашумевшего — это дворец Путина. Все там начали спустя неделю пытаться отмазаться, что это какой-то апарт-отель. Естественно, мне тоже захотелось понять. Подошел к нашему сотруднику, моему коллеге. Если я езжу в неподготовленные резиденции, то он ездит и в Сочи, и в Питер на постоянной основе. То есть очень часто там проводит время. И уж он-то точно знает. Тем более он отвечает за радиосвязь и все объекты, которые планируются к посещению, он все их объезжает, проверяет. Я у него спрашиваю: дворец-то — он есть? Он говорит: «Ну да, есть как бы. Туда частенько езжу, связь проверяю».
— Команда Алексея Навального еще нашла у Владимира Путина одну из самых дорогих яхт в мире — Scheherazade. Это судно вы с коллегами обсуждали?
— Про «Шехерезаду» было уже, когда война началась. Соответственно, вы знаете, я как-то не особо хотел с кем-то общаться, когда все вокруг смакуют кровопролитие. Тут я ни с кем не смог поговорить, но для себя я отметил, что показывали списки сотрудников ФСО. И мне несколько фамилий показались ну очень знакомыми. Дело в том, что в командировках через меня проходят списки наших сотрудников. Не только именно наших по связи, а все основные списки. И эти фамилии — не Иванов или Петров, которые бы примелькались. Тут тоже у меня никаких сомнений нет, что это действительно его яхта.
— Вы говорите, что вы устанавливали спецсвязь на нестационарные объекты. Что это за объекты?
— Самолеты, вертолеты, яхты — мы их называем «катера». Еще спецпоезд из недавнего.
— А что такое спецпоезд?
— Это поезд под президента. Он начал появляться у нас в расписании где-то, наверное, в 2014 или 2015 году. Выглядит как обычный поезд, абсолютно такой же, как и все остальные, серые с красной полосой, поезда РЖД.
— Почему президент им пользуется?
— Потому что он менее заметный. Потому что самолеты все отображаются на соответствующих сервисах. А поезд — сколько таких серых поездов? Тем более они нигде не отслеживаются на каком-нибудь информационном ресурсе. Это просто для скрытности.
— Путин часто ездит на этом поезде?
— В 2014—2015 годах мы только начали с ним работать и оборудовать. Часто его начали использовать, наверное, где-то в августе — сентябре 2021 года. Получается, наши сотрудники сидели на карантине конкретно под спецпоезд. С начала войны ребята говорили, что где-то на 40 дней или на 45 дней просто уезжали в сторону Валдая («Долгие Бороды — Валдай» — резиденция президента в Новгородской области). Карантины для экипажа поезда идут, как вахты: один расчет сменяет другой. Да, может быть, именно в эту вахту не будет выезда, но люди всегда готовы.
Еще у президента есть переговорная кабина, которую мы возим в каждую загранкомандировку. Это место, из которого можно проводить переговоры с гарантированной секретностью. Кабина, конечно, громоздкая. Это такой куб высотой около 2,5 м. Внутри организованы рабочее место и телефон, через который можно говорить, не опасаясь, что разговор может услышать или считать иностранная разведка.
— А что такое катера, на которых вы устанавливали спецсвязь? Насколько это большие суда?
— Это не весельные лодки, это хорошо обставленные двух- или трехпалубные яхты. Убранство шикарное. Но нужно еще тот факт учесть, что некоторые из них точно находятся на балансе администрации президента. Вот поэтому не все 100% какие-то частные, но за свою бытность я видел их много, особенно на Петербургском экономическом форуме, их там было порядка 20.
— Считается, что у Владимира Путина есть «бункеры». Так принято называть его резиденции. А в настоящем бункере, то есть бомбоубежище, вы бывали? Оборудовали там спецсвязь?
— Раньше мы никакие бомбоубежища не оборудовали. А тут, находясь на территории посольства в Казахстане, если раньше мы там ставили связь в кабинете у посла или в переговорной комнате, то в октябре ставили еще один телефон — в бомбоубежище. Паранойя какая-то. Ты находишься на территории другого государства. Это государство — организатор саммита, обеспечивает всю безопасность. Сама территория посольства тоже охраняемая.
— То есть Владимир Путин боится, что в заграничной поездке на него будет совершено покушение, ему придется прятаться в бомбоубежище и оттуда он будет с кем-то связываться?
— А для чего еще бомбоубежище нужно? Я так понимаю, что да, просто боится.
— У Владимира Путина довольно много официальных и неофициальных резиденций. Можно предположить, где он чаще всего бывает?
— Я думаю, что самой часто посещаемой можно назвать «Валдай». Есть два момента интересных. У него кабинеты что в Питере, что в Сочи, что в Ново-Огареве — они одинаковые, там все абсолютно идентичное. Бывало, что я знаю, что он находится в Сочи. Фоном работает телевизор, идут новости, показывают, что он какую-то встречу в Ново-Огареве провел. И я спрашиваю у коллеги в Сочи: «Он уже улетел?» Нет, говорит, сидит.
Ребята делились с улыбкой, что когда Путин в Сочи, то специально создается впечатление, будто он улетает. Пригоняют самолет, едет кортеж. А на самом деле он остается в Сочи. Ребята рассказывают, прямо смеются. Я думаю, что это, во-первых, попытка запутать иностранную разведку, а во-вторых, чтобы не было никаких покушений.
— Вы когда-нибудь слышали от своих коллег, что на Владимира Путина кто-то пытался совершить покушение?
— Нет, но это же не мешает ему бояться этого. Иначе зачем такая маскировка?
— Вы 13 лет занимаетесь спецсвязью для президента. Можно ли на основании этого опыта предположить, с кем президент чаще всего созванивается, кто его главный советчик?
— Я думаю, если какого-то личного плана разговор… Мы же тоже иногда по мобильному говорим, что это не телефонный разговор. Думаю, у Путина есть возможность это сделать не по телефону, а все соединения, которые идут через нас, особенно в командировках, они все в официальном формате. Это, например, консультации с профильным министром.
Война
— Оглядываясь сейчас на события февраля, как вам кажется, когда можно было бы впервые догадаться или с какой-то уверенностью утверждать, что все, точно будет война?
— По действиям не было вообще ничего, никаких предпосылок, именно по личным действиям Путина. Но по действиям, которые происходили в медийном пространстве, я для себя уже четко понимал, что что-то будет. Но я не думал, что будет именно полномасштабная война.
— Вы Владимира Путина наблюдаете довольно продолжительный период времени. Для вас человек, которого вы увидели в 2009 году, и человек, который объявлял о начале войны, — это один и тот же человек? Или он как-то менялся?
— По своему поведению это два разных человека. То есть мы помним, когда бывший директор ФСБ стал премьер-министром, потом президентом, был энергичный, активный. Он, конечно, до 2020 года таким же был активным, если судить по командировкам, их было действительно очень много. А сейчас он очень замкнулся. Он оградил себя от всего мира всевозможными барьерами, тем же самым карантином, отсутствием информации. Исказилось у него восприятие действительности. В моем понимании в XXI веке здравомыслящий человек, который объективно смотрит на все происходящее в мире, а тем более способен как-то прогнозировать хотя бы в среднесрочной перспективе, не допустил бы эту войну.
— У ваших коллег достаточно ура-патриотические настроения. Они поддерживают президента и эту войну. Они как-то объясняли вам в разговорах, зачем нужна война?
— Я, конечно, скажу, но это не моя реплика, и, в принципе, это звучит жутко. Соотношение примерно 50 на 50. Половина в ФСО считает, что надо было еще в 2014 году ракетами разбомбить Майдан в Киеве. А другие: «А чего, а как иначе [надо было поступить сейчас с Украиной]?» Честно, я надеялся, что будут люди, которые хотя бы в частных беседах будут хоть как-то говорить: «Ребята, ну вообще-то это война, вообще люди гибнут». Я надеялся, что будут звучать такие фразы. К сожалению, такие фразы не звучат, и почти 100% за Путина.
— Вы прослужили в ФСО с 2009 по 2022 год. Большой достаточно период жизни, очевидно, значимый период. Вы о чем-то сожалеете? Вы сожалеете, что вы пошли на эту работу?
— Благодаря службе в ФСО я увидел искажение информации. Мне даже супруга говорит, что если бы не я… А я ей прихожу и рассказываю, что блин, что за бред, все вообще не так [как по телевидению]. Я не хочу об этом думать, но, если бы я не был сотрудником ФСО, я с ужасом предполагаю, что мог бы быть Z-патриотом или как они там называются. Потому что я бы смотрел телевизор. А где-то с 2014 года я все увидел, и это начало менять в корне мое восприятие.
Я полетел в Крым в 20-х числах марта 2014 года. У меня была возможность поговорить, пообщаться с людьми, которые там живут. Там уже прошел референдум, и у меня была возможность спросить у людей, действительно ли они поддерживают присоединение. Действительно 97% было? И там не было единого порыва, чтобы 100% «за». Если ты голосуешь «за», тем более с таким вот результатом — 97%, то у тебя не должно быть никаких сомнений, а там было 50 на 50. Половина — ну да, вроде хорошо бы присоединиться. А вторая половина — полноценные сомнения. Вот тогда у меня первые звоночки и были. Так что службе я благодарен — глаза открыла.
А жалею я о том, что не интересовался политикой. Потому что многие моменты нашей жизни напрямую связаны именно с взаимодействием с политикой. Да даже детская площадка — это нужно выбивать через депутатов.
— Какие еще звоночки были кроме Крыма?
— Много звоночков на самом деле. По командировкам когда ездишь, ты смотришь, как это все подготавливается. Когда видишь, что, для того чтобы один человек посидел в каком-то одном кабинете, тратятся баснословные деньжищи, у меня тоже начали возникать вопросы. Раньше я, может быть, об этом не задумывался, но после 2014 года стал нарастать ком. Неужели это единственное, на что мы можем потратить деньги? Это же огромное количество людей. Сколько нужно потратить денег на их транспортировку, чтобы они там жили? Пятизвездочные гостиницы, больше 200 человек делегация, то есть там денег огромное количество.
В командировках еще есть частная программа. Прилетает чиновник, проводит в одном кабинете немного времени ради получаса картинки для телевизора. Потом это покажут в двухминутном ролике, а может, еще и короче. А дальше он уезжает куда-нибудь в горы: в гостевые дома, на берег реки, то есть идет частная программа. Пришел, отметился, а дальше всё.
Вот из последнего. Михаил Мишустин был в Горно-Алтайске. Он провел на мероприятии где-то полтора часа. А я был в горах, ставил для премьер-министра связь в гостевом доме Altay Village. Вот именно в сезон, когда мы там были, самый дешевый коттедж на сутки был примерно 120−130 тыс. рублей (от 1500 долларов). А самый дорогой — около 300 тыс. (около 3790 долларов) за сутки. Делегация была большая, там были выкуплены все коттеджи на семь дней.
И вот тут уже возникает еще больше вопросов. Пардон, сам ты на этот отпуск заработать, наверное, не смог бы. Если ты из бюджета потратил, то вопрос: а не слишком ли много на одного человека тратить? А если это не из бюджета, тогда это вообще полноценная коррупция. И вот такого плана звоночки, они накапливались. С 2014 года стал замечать чуть более явно, но все так же продолжал мириться. Извините меня, с 24 февраля я не могу мириться.
— Как вы объясняете, почему эти звоночки в ФСО прозвонили только для вас?
— Смотрите, в службе в ФСО есть определенные плюсы. Не бог весть какая большая зарплата, но она все же стабильная. Я, например, получаю около 80 тыс. рублей (около 1000 долларов). Потом появляются определенные надбавки. Получается где-то 100−110 тыс. Я думаю, это, конечно, мало для Москвы, но в целом нормально. Может ли это компенсировать постоянное отсутствие для своего ребенка? Это вопрос другой. Но ты можешь побывать с командировкой в любой точке мира, куда ты бы никогда не смог поехать на свои 80−100 тыс. А уж тем более если у тебя зарплата меньше.
Почему именно поддерживают? Вы знаете, я вот даже предположить не могу.
— Но ваши коллеги видят, как их зарплата тратится на какие-то развлечения даже не за час, а за минуту, если не за секунду. Это не вызывает у них никакого диссонанса?
— Я не знаю, почему у них диссонанса не возникает. Наверное, просто потому, что они как-то в этом участвуют. Представляете, гостиница Kempinski или еще какая-нибудь крутая, в которой ты точно не будешь жить в обычной жизни. Там и трехразовое питание будет организовано соответствующего уровня. Есть что-то, наверное, манящее в том, что ты можешь побывать там, где ты бы никогда не побывал. Мне тоже приходилось идти на сделку с совестью, закрывать глаза. Меня это как будто не касается, и тогда ладно, бог с ним, доживу эти два года до пенсии. У коллег тоже какие-то ограничивающие факторы — пенсии, ребенка надо одевать и кормить.
Но это именно в плане почему служат. А почему поддерживают? Я явно вижу поддержку. Вот даже не могу сказать. Война напрямую коснулась ФСО. Сотрудники спецслужбы участвуют в боевых действиях. Я в командировке в Великом Новгороде стоял и общался с ребятами из местного центра специальной связи и информации. И я слышу рассказ, как от центров специальной связи и информации, которые располагаются в центральном регионе, на территорию Украины отправляются мобильные узлы связи. И фотографии показывают, что есть комплексы, которые уничтожены полностью. Пять комплексов, в каждом комплексе по три машины. Экипаж — я могу только предположить, что человек 5−6. Но вот по фотографиям, которые были показаны, получается, что вообще никто не выжил.
— То есть убивают ваших коллег. И они все равно поддерживают?
— Я в Великом Новгороде новость о мобилизации 21 сентября встречал, а этот разговор был за пару дней до. И [помню] растерянные глаза человека, который это все рассказывал [про убитых на войне сотрудников ФСО]. А потом через пару часов настроение у всех уже «вот мы сейчас всем там покажем».
— Это один и тот же человек?
— Нет, это не один и тот же, но настроение все равно внутри вот такое.
— Есть ли что-то, что вы хотели бы сказать своим коллегам по ФСО?
— Да, я бы хотел обратиться к российским офицерам, в том числе к офицерам ФСО. Вы обладаете информацией, которая не транслируется в телевизоре. А я видел только крупицу. Выступите, дополните меня. Вы поможете гражданам узнать правду. Я уверен, что действия верховного главнокомандующего и раньше вызывали у вас вопросы, но присяга заставляла не спрашивать и четко исполнять приказы. Но то, что происходит сейчас, выходит за все рамки — мыслимые и немыслимые. Вы не должны исполнять преступных приказов и служить этому военному преступнику — Владимиру Путину. А я считаю его именно военным преступником.
Нападение на территорию суверенного государства — это просто в голове не укладывается. Идет использование реактивных систем залпового огня, поражение жилой застройки и критически важной инфраструктуры. Сколько безымянных жертв этой войны и среди них детей? Сколько еще должно быть этих жертв, чтобы вы перестали с этим мириться? То, что происходит сейчас в Украине, все эти разрушения, агрессивная война, терроризм и геноцид украинского народа (никак иначе это не назвать) — все это уголовное преступление, и наш президент стал военным преступником.
Вы должны перестать выполнять эти преступные приказы. Сотрудники ФСО находятся постоянно вокруг президента. Вы можете просто зайти и дать понять, что это преступление. И в ваших руках возможность очень быстро остановить это безумство. Я очень хотел бы, чтобы вы сделали это, потому что вы спасете очень много жизней.
Меня, наверное, обвинят, что я не патриот. Патриотизм — это когда ты любишь родину. И в данном случае нашу родину нужно спасать. Происходит безумная и страшная война. И эту войну нужно завершить как можно скорее.
Я бы хотел обратиться еще и к гражданам России. Я надеюсь, что то, о чем я сейчас сказал, лишь подтвердило, что у нас в стране существует искажение информации. Нас всех держат в неведении, рассказывают только удобную информацию, удобную для одного человека. Нам годами просто внушали неизбирательность в выборе источников информации и конформизм. И все это послужило одной из причин начала войны.
Президент и премьер-министр — обычные государственные служащие. Это наши с вами наемные работники, мы им платим зарплату из наших налогов. Задача их служения — улучшение нашей с вами жизни. И вот ответьте сами себе на вопрос: а за последние 10 лет вам стало жить лучше? За последние 8−9 месяцев вам стало жить лучше? Мне кажется, нет. И это говорит о том, что что-то идет не так. И это значит, что руководство страны не справляется со своими обязанностями.
Как детские площадки, дороги отремонтировать, так это годами все тянется. А какие-нибудь репрессивные законы принять в трех чтениях в Госдуме — это все делается за один день, лишь бы государство держало вас в страхе, чтобы вы боялись любые вопросы задать, боялись высказываться. Депутаты, которые принимают эти законы, — это представители ваших интересов, вы точно их выбирали?
Наш президент оторван от мира. Он живет в информационном коконе последние пару лет, большую часть времени он проводит в своих резиденциях, которые СМИ очень красноречиво называют бункерами. Он патологически боится за свою жизнь. Окружил себя непроходимым барьером из карантинов и отсутствия информации. Его ценности — это его жизнь и жизнь его родных и близких. Жизнь же ваших родных и близких не представляет для него никакого интереса. Вырывая мужчин из семьи и отправляя их на убой на территорию суверенной Украины, он абсолютно не думает о том, что происходит в нашей стране и в Украине, что он приносит беду, разрушения, смерть нам и братскому народу Украины.
А еще это убивает экономику нашей страны. Это значит, что не его детям, а нашим с вами детям жить придется беднее. Не все дети будут воспитываться в семьях с отцом, но это его абсолютно не заботит. Ему приносят информацию в папках, там все красиво нарисовали, какое у нас красивое и замечательное будущее. Ну, я уверен, что так и будет. Без Путина, когда война закончится, непременно так будет.
И я не могу поверить, что наши граждане поддерживают эту войну. Я уверен, что это не так. Если это не так, то почему вы молчите? Заявите об этом, заявите как можно громче. Лично Кремлю, лично Путину. Конституция гарантирует вам право на мирное собрание без оружия, митинги и шествия. Даже если Путин будет находиться в очередном своем бункере, ему обязательно донесут эту информацию, что народ против войны.
Эту преступную войну нельзя было начинать и нужно как можно скорее заканчивать. Жизнь — это высшая ценность. Об этом в нашей стране забыли. Считают народ пушечным мясом. Так будет происходить, только пока мы молчим. Эту войну пора заканчивать и пора перестать молчать.