Тела большинства российских военных, погибших на войне в Украине, попадают в морг при военно-клиническом госпитале Ростова-на-Дону. С начала полномасштабного вторжения России в Украину, даже по самым осторожным подсчетам, погибли несколько десятков тысяч российских военных — и из-за перегрузки в морге часто случается путаница. «Холод» рассказывает истории родственников, которые ищут тела своих близких.
В июле 2023 года Алена Арефьева (фамилия изменена по просьбе героини) приехала в морг Ростова-на-Дону на опознание тела своего мужа.
«Игорь пошел туда [на войну] как доброволец, — рассказывает Алена. — Он был патриотом и по совместительству решил заработать. Никогда не боялся рисковать, в целом почти ничего не боялся».
Арефьевы жили в Поволжье, в городе с населением 200 тысяч человек. Игорь работал водителем. По словам Алены, в деньгах семья не нуждалась, но муж все же решил воевать в Украине. «Мы, конечно, всей семьей пытались отговорить, но это бесполезно: если он решил, его уже не переубедить, — говорит Алена. — Со временем я просто ему доверилась и старалась не думать о плохом».
Зимой Игорь перестал выходить на связь. Сначала Алена объясняла это тем, что идут тяжелые бои, но потом начала подозревать, что он мог погибнуть.
«Земля ушла из-под ног, — вспоминает Алена. — Да, конечно, стоило ожидать, война — это война, но у меня все это время была какая-то нелогичная вера, что все будет хорошо, что муж там ненадолго и со всем справится. И тут — реальность».
Через сослуживцев Игоря Алена узнала, что он попал в госпиталь с тяжелой контузией после боев под Угледаром и через несколько дней умер, не приходя в сознание. Смерть засвидетельствовали в морге при госпитале — это последнее место, где тело Игоря было наверняка. Куда его отправили дальше, Алена не знает. Районный военный комиссар передал ей извещение о смерти мужа, с помощью которого она получила свидетельство о смерти, но похоронить Игоря не смогла: тело просто исчезло, потерялось среди тысяч других тел.
Летом Алене пришло письмо, что Игоря опознали по ДНК в морге Ростова-на-Дону.
Тело, которого нет
Алена долго не могла дозвониться до морга, а когда наконец удалось с ним связаться, сотрудники стали отговаривать ее приезжать на опознание.
«„Зачем вам нужен лишний стресс, — вспоминает слова судмедэкспертов Алена, — у вас же там инфаркт случится, нам вас откачивать“ — ну и все такое. Я, знаете, не нежный цветочек, мне не 20 лет. Я сказала: „Давайте я сама решу, хочу я сердечный приступ или нет“. Видимо, поняли, что я не отстану, и сказали, какие документы взять с собой».
Алена рассказывает, что не очень переживала по поводу поездки в морг. «Конечно, я понимала, куда я еду, — говорит она. — Немного боялась увидеть мертвые тела или что мне может стать плохо. Но я мало об этом думала: у меня все мысли были о том, чтобы убедиться, мой ли это муж».
Перед тем как спуститься в хранилище, нужно было поговорить с психологом и пройти опознание по фотографиям. «Психолог первым общался: довольно быстро поговорили, убедился, что я выдержу вид тел. Потом провели к кабинету, — рассказывает Алена. — Уже в кабинете мне стало не по себе: мрачная такая комната, несколько компьютеров, несколько людей одновременно смотрят фотографии с разными следователями. Тебя встречают трое: судмедэксперт, следователь и, как я поняла, кто-то из военкомата — они не улыбаются, мало говорят, и в этот момент окончательно понимаешь, что происходит что-то серьезное».
Сначала родственникам показывают фото тела с разных ракурсов, фото документов и личных вещей — сами документы и личные вещи Алене дать отказались. Она долго всматривалась в фото: Игорь был более крепким, чем худощавое тело на экране — но Алена не была уверена, что это не он: тело могло измениться с тех пор, как она видела мужа последний раз. В конце концов она обратила внимание на руку: на предплечье не было шрама, который у Игоря остался с детства, когда он разорвал кожу, лазая по крышам гаражей. Военком ответил, что после смерти шрам мог исчезнуть. (Красный Крест относит шрамы к особым приметам, по которым человека можно опознать после смерти.)
«Главное, я не понимаю зачем, зачем выдавать такой бред про то, что шрамы могут исчезать? В чем смысл, что они от этого получат? Им денег за это не дадут, никакого интереса у них нет», — недоумевает Алена.
«Все трое [судмедэксперт, следователь и военный] начали убеждать меня, что я ошибаюсь и это точно Игорь, — рассказывает Алена. — Судмедэксперт, правда, почти не говорила, в основном следователь наседал. Сначала говорили вежливо, потом начали повышать голос и раздражаться. Ладно, я непуганая, но я представляю себе: приезжают другие женщины, убитые горем, не соображают, и тут трое на одного начинают давить. В какой-то момент мне сказали: „Не опознаете этого [погибшего] — другого все равно не будет“. Я спросила: „Что вы имеете в виду?“ — на что мне ответили, что не надо передергивать, мол, они не то имели в виду. Но я их прекрасно поняла».
Судмедэксперт Виктор Козылбаев отмечает, что родственники погибших в состоянии шока могут ошибиться при опознании. «При посмертных процессах лицо и тело человека видоизменяется, — говорит Кобзылаев, — может появиться синюшность, одутловатость. Из-за этого родственники могут сказать, что им выдали чужого человека вместо».
С другой стороны, Козылбаев отмечает, что в единичных случаях морги по ошибке выдают родственникам чужие тела. «Такое происходит при недобросовестном исполнении своих обязанностей работниками, которые доставляют умерших в морг, — объясняет Козылбаев. — Допустим, когда перевозят много тел, и по каким-то причинам идентифицирующая бирка [которую присваивают телу при поступлении в морг] слетает. Поэтому нужен осмотр тем человеком, который был лично знаком и может опознать умершего».
Алена не поддалась на убеждения сотрудников морга и не поверила, что ей показали тело Игоря. Она такая не единственная: все больше родственников погибших военных сомневаются, что ростовский морг выдал им тела их близких.
«Надеюсь, что жив»
В январе 2023 года в родной Минусинск привезли тело мужа Марии Елистратовой (фамилия изменена по просьбе героини) Владимира, которого тоже опознали в морге Ростова-на-Дону.
По словам Марии, муж на фронт не рвался, но и «прятаться не собирался» — сказал, что пойдет, если призовут. У Владимира был боевой опыт — в чеченской войне, — поэтому его мобилизовали одним из первых, 26 сентября 2022 года.
Мария переживала, но смирилась: переубедить мужа идти в военкомат не удалось, к тому же она боялась, что, если Владимир все же передумает, он может получить срок за уклонение от службы. В январе Минусинский военкомат сообщил Марии, что Владимир погиб под Северодонецком.
«Я просила показать какое-то подтверждение, спросила, есть ли у них результаты ДНК, — вспоминает Мария. — Мне сказали, что ДНК не проводили. Не пояснили никак: просто сказали, что ошибки быть не может».
Мария звонила в военный морг в Ростове-на-Дону, хотела приехать на опознание. Но, по ее словам, его все время откладывали, объясняя это загрузкой сотрудников морга.
«И вообще говорили, что в этом нет необходимости: они уверены, что там мой муж, — добавляет Мария. — Когда я спрашивала, почему они уверены — я правда хотела услышать ответ, может, жетон нашли или еще что-то, — на том конце провода начинали раздражаться, говорили, что нас таких у них тысячи и мы все морочим им головы, якобы из-за горя мы не хотим признать очевидное. Конечно, каждая женщина будет верить до последнего, даже если будут неопровержимые доказательства. Но у меня вообще никаких доказательств нет, и, мне кажется, я имею право сомневаться».
«ДНК требуется не во всех случаях. Анализ ДНК проводят, если тело нельзя опознать по внешним признакам, — объясняет Виктор Козылбаев. — Например, тело сильно обезображено или от него остался слишком маленький фрагмент. Если же ДНК не проводили, тело должны были опознать визуально. Когда невозможно опознать погибшего военнослужащего визуально, по решению командира воинской части создается специальная комиссия, куда входят лично знавшие военнослужащего».
Марии сказали, что провести опознание невозможно: сослались на то, что гроб «полностью запаян» и вскрывать его нельзя. Перед отправкой тела Владимира в Красноярский край Марии позвонили из городского военкомата, чтобы уточнить детали, и снова напомнили: гроб герметичный и его невозможно вскрыть.
Речь о том самом «цинке» — герметичных гробах из оцинкованной стали, в которых перевозят тела военнослужащих. Такая перевозка замедляет разложение трупа. Цинковые гробы используют для перевозок на расстояние более тысячи километров и для транспортировки сильно поврежденных тел. Иногда такой гроб действительно не подлежит вскрытию — например, в случаях, когда тело покойного является носителем инфекции, контактировало с опасными химикатами или подвергалось радиационному излучению.
«В итоге еле выпросила хоть перед прощанием увидеть, кто там лежит, раз больше ничего не разрешили — ни опознать, ни посмотреть документы, — вспоминает Мария. — И даже этого сначала не давали: снова сказали, что нет возможности увидеть даже через окошечко, потому что оно запотело! Я уже ругаться начала. Через минут пять разрешили посмотреть. Стекло было абсолютно сухое, и я даже теоретически не могу представить, как в гробу что-то могло запотеть. С одной стороны была видна часть головы, часть я не рассмотрела, потому что голова была сильно повернута на бок».
Похороны состоялись 31 января. Но Мария по-прежнему не уверена, что похоронила своего мужа. «Может быть, там [в гробу] правда он, — говорит Мария, — но его никто не опознавал по ДНК, родных на опознании не было, а чье-то тело уже привезли. В связи с этим возникает куча вопросов и сомнений. Гроб был значительно уже и короче размеров мужа, и, как мне сказали знакомые медики, „усохнуть“ он так не мог. Сослуживцы говорят, что он пропал, но никто из его роты раненым или погибшим мужа не видел».
Виктор Козылбаев тоже предполагает, что за такой короткий промежуток времени тело вряд ли могло уменьшиться в размерах. «С другой стороны, возможно, тело там не целиком — например, сохранились не все конечности», — добавляет Козылбаев.
Добиться подробностей о смерти Владимира у государства Мария пока так и не смогла — ей до сих пор не вернули документы мужа и сим-карту, хотя с похорон прошло больше полугода. Но она продолжает поиски.
«Ходила в воинскую часть, в Минобороны — везде тишина, „никаких данных нет“. В военкомате намекают, что я слишком настойчива, — рассказывает Мария. — Ищу теперь правду. Очень надеюсь, что мой Володя жив!»
«Конфиденциальная информация»
Когда муж жительницы новгородской области Инны Саидовой — Махач — погиб под Соледаром, Инна искала его три с половиной месяца.
«3 сентября [2022 года] мы созванивались последний раз, — рассказывает Инна. — Слышу на фоне крики, он мне в трубку: „Все в порядке, я перезвоню“. Я несколько дней ждала, не хотела отвлекать: видимо, шел бой, у него не было возможности долго разговаривать по телефону. 7 сентября я заподозрила, что что-то не так. Муж мне не звонил, связаться с ним сама я тоже не смогла. Начала обзванивать сослуживцев. 18 сентября командир подразделения по телефону сказал, что он в госпитале. Уже через два дня мне позвонили и сообщили, что Махач погиб под Соледаром».
При этом Министерство обороны не признало его гибель. Инна написала три письма в войсковую часть и ни на одно не получила ответа. Поскольку Махач ушел в Украину через чеченское подразделение «Ахмат», Инна два раза писала лично Рамзану Кадырову — тоже безрезультатно. В аппарате уполномоченного по правам человека запрос Инны перенаправили в Минобороны, а оттуда ей позвонили только два месяца спустя, 20 ноября, и зачитали шаблонное заявление: «Выполняет воинский долг — в списках погибших, пленных или раненых не числится».
«Я им говорю: „Мне 15 человек, кто с ним служит, констатируют факт гибели“, — вспоминает Инна. — Я преувеличила, конечно, но мне действительно несколько человек подтвердили его смерть. А мне в ответ: „Я верю документу, который пришел, а не вашим словам“. Вскоре после этого звонка мне пришло письмо от Минобороны: „Прилагаем все усилия, чтобы найти вашего мужа. Вот телефон, если вам нужна психологическая помощь“. Военная прокуратура тоже „выявляет местонахождение“».
12 декабря Инне позвонили из Дагестана двоюродные братья Махача Саидова. Выяснилось, что они тоже искали Махача — и нашли его в морге при военном госпитале Ростова-на-Дону. На следующий день Инна связалась с моргом: оказалось, что тело уже готовят к транспортировке в Дагестан к братьям Махача.
«Я была в шоке: к какой отправке готовят тело, почему так быстро, — вспоминает Инна. — Почему не позвали на опознание жену, почему хотя бы не позвонили? Как тело отдали дальним родственникам? Я начала спрашивать у морга, что вообще произошло с моим мужем. Мне сказали, что экспертизу провели по отпечаткам пальцев: якобы тело хорошо сохранилось — это за три месяца!» На вопрос, когда и в каком состоянии к ним поступило тело, в морге ответили коротко: «Конфиденциальная информация».
Позже Инна попросила сотрудников морга прислать ей фото трупа и личных вещей погибшего. В морге ответили, что эту информацию может дать только представитель воинской части. С ним Инна до сих пор не может связаться — там просто не берут трубку. Один из сотрудников морга «по секрету» сказал Инне, что следователь не дал разрешение отправлять фото. Тело Инна так и не увидела.
«Я поговорила с братьями мужа, и мы решили похоронить его в Дагестане, — говорит Инна. — Я бы все равно не успела приехать в Ростов раньше». Позже братья рассказали, что при омовении (обряде омовения покойного в исламе) нашли шрам на ноге, якобы подтверждающий, что перед ними Махач. Инна в этом сомневается: «Неужели труп был в настолько хорошем состоянии через три с половиной месяца, что виден шрам?»
Отвечая на вопрос о состоянии тел после смерти, Виктор Козылбаев отмечает, что все зависит от степени сохранности тела: если оно в хорошем состоянии, шрам вполне мог сохраниться. Но это часто зависит от того, какой путь тело прошло до того.
Процесс, который затягивается
Путь тела в Россию зависит от того, где погиб человек — на подконтрольной Украине территории или на территориях, оккупированных российскими военными. Если место, где нашли погибшего, контролируют украинские военные, тела эксгумируют и доставляют в морг, где судмедэксперт составляет заключение: в нем в том числе указывают имя, если его можно установить, и особенности, по которым тело можно идентифицировать. Дальше тела в холодильниках едут в Киев, откуда их направляют к границе на обмен.
В Украине за обмен телами отвечает Министерство реинтеграции временно оккупированных территорий. С российской стороны обменом занимается Минобороны. Красный Крест выступает посредником. Информации крайне мало: переговоры об обмене содержатся в тайне, и о том, что стороны обменялись телами, становится известно уже после того, как обмен состоялся. Иногда тела обменивают неофициально: об этом договариваются командиры после боя. Такие обмены происходят на линии фронта — в этом помогают волонтеры.
И украинские, и российские СМИ пишут, что Россия подолгу не забирает солдат из украинских моргов и даже с поля боя.
Если военнослужащий погиб на территории, занятой российскими войсками, и его можно забрать с места гибели — то есть в этом месте не идут бои, — сослуживцы сообщают о смерти в медроту, и медики эвакуируют тело. Тела доставляют в ближайшие морги на оккупированных Россией территориях, откуда их, как правило, везут в Ростов-на-Дону. Если человек умирает в полевом госпитале, его тело передают в морг при больнице, а оттуда отправляют в Россию. Иногда этот процесс затягивается. Упущенное время может в дальнейшем усложнить опознание тела.
«Останки тел, которые сложно идентифицировать, могли храниться в ненадлежащих условиях до поступления в морг, — объясняет судмедэксперт Виктор Козылбаев, — возможно, они лежали летом на жаре. В целом тела, которые долго были в земле или воде, опознавать проще, чем тела, которые пребывали на открытом воздухе: на воздухе гниение развивается быстрее». Сильные повреждения тела после ранения, по словам Козылбаева, тоже затрудняют опознание, особенно после воздействия открытого огня — иногда после такого тело невозможно опознать даже с помощью экспертизы ДНК.
Если состояние тела позволяет, проще всего опознать человека по видимым приметам: например, шрамам, татуировкам или родинкам. «Довольно четко можно опознать по зубам, — продолжает Козылбаев. — А для экспертизы ДНК у тела чаще берут кости, кровь, волосы, кожу». Эту процедуру обычно проводят уже в морге, в случае с погибшими в Украине он, как правило, один и тот же.
Истории Алены, Марии и Инны сходятся в одном — всем им пришлось общаться с сотрудниками ростовского морга: это морг при окружном военно-клиническом госпитале № 1602. В основном именно сюда привозят тела российских военных, погибших в Украине.
Ростовский морг
«Ростовский морг огромный, еще с 2014 года информация по нему поступала. Точную его емкость я не назову, но да, он огромный. Туда свозят практически все тела сейчас со всех направлений. Насколько он сейчас переполнен, ответить сложно, но многие родственники погибших солдат сталкиваются с тем, что там тело погибшего не могут найти. Судя по всему, персонал настолько перегружен количеством поступающих тел, что они не могут своевременно вести свою документацию или быстро найти это тело среди полок, стеллажей. Такой некий бардак царит в ростовском морге», — говорил военный эксперт, глава CIT Руслан Левиев в интервью каналу «Популярная политика» в конце апреля 2022 года.
Морг при ростовском окружном военно-клиническом госпитале, находящийся в «Военведе» — микрорайоне для военных и их семей, — известен со времен чеченской войны. Точнее, Центр приема, обработки и отправки погибших (ЦПООП) № 522 на базе госпиталя. Тела российских военных, погибших в Чечне, хранили именно там, а вскрывали и опознавали прямо на улице. По словам сотрудников морга, работавших в ЦПООП в конце 1990-х, на опознание приходили до 50 человек в день.
В то время родные погибших тоже подозревали, что в морге опознали не то тело. Один из таких случаев показан в документальном сериале BBC «Traumazone»: Любовь Тумаева, мать солдата, пропавшего в Чечне, была уверена, что останки ее сына лежат в могиле другого человека — Евгения Венцеля, тоже принимавшего участие в чеченской войне. Любовь добилась разрешения вскрыть могилу Евгения, несмотря на возражения его матери, но сына Любови Тумаевой там не оказалось. По словам сотрудника морга, многие тела приходили в Ростов в неопознаваемом состоянии: тела пролежали на поле боя несколько недель в 40-градусную жару.
В 2014 году в ростовский морг начали массово поступать тела российских военных с юго-востока Украины. Часть из них была одета в форму ополченцев самопровозглашенных ДНР и ЛНР: до 2015 года Россия не признавала свое участие в войне.
В ростовский морг родственники погибших отправляют ДНК: анализ занимает от трех до шести месяцев. Опознание проводят сами сотрудники морга: при необходимости они вызывают родственников погибшего. Иногда родственники сами, без вызова из морга, приезжают на опознание.
Выйти на ростовский морг родственникам помогают волонтеры: они собирают у родственников информацию о пропавшем человеке, его месте службы и известных обстоятельствах пропажи или гибели, а также просят описать особые приметы. Еще волонтеры могут сопровождать родственников на оккупированные территории Украины, чтобы люди могли самостоятельно узнать о судьбе близких. Оба этих способа оказываются быстрее, чем Минобороны.
Не смотреть по сторонам
После просмотра фотографий у Алены Арефьевой, приехавшей в морг, возникли сомнения, что ей показывают снимки ее мужа. Тогда Алена настояла на опознании. «Снова началась шарманка про то, что я там в обморок упаду», — вспоминает Алена. По ее ощущениям, она спорила со следователем примерно час. В конце концов, патологоанатом и психолог повели ее в хранилище тел. Алене дали вату, смоченную нашатырем, и попросили не смотреть по сторонам. Она все равно поглядывала вокруг: со всех сторон в специальных отсеках лежали тела. Алена рассказывает, что выдержать этот вид было не так сложно, как запах.
«Показали только часть ног и рук, от колена и от локтя, — вспоминает Алена, — я, конечно, сначала действительно растерялась: смотрю, и в голове ни одной мысли. Потом я собралась и начала рассматривать. Показывали тело быстро: откидывали простыню и быстро закрывали. Не показали лицо, челюсть — я читала, что по челюсти можно узнать, хотя, мне кажется, не до конца понимала, что я там конкретно буду искать». Результатов ДНК экспертизы Алена тоже не увидела. А на свидетельство о смерти Игоря, которое она везла с собой, никто даже не взглянул: «Было чувство, что от меня хотят побыстрее отделаться».
Алена Арефьева отказалась признать, что перед ней тело ее мужа. Несмотря на ее возражения, тело, которое ей показывали в морге, начали готовить к отправке. После отъезда из Ростова она начала писать в Минобороны и военкомат. Видимо, ее настойчивость сыграла роль: в какой-то момент в морге признали ошибку — тело действительно не принадлежит Игорю.
Теперь, по словам Алены, Минобороны готовится признать Игоря пропавшим без вести. Ростовский морг отвечает Алене, что пока новых совпадений ДНК в базе нет, а военный госпиталь, где умер Игорь, заявляет, что тело уже выдано в Россию. Минобороны тоже не знает, где находится тело.
«Я знаю, что он погиб, — говорит Алена. — Он заслуживает того, чтобы его похоронить. Мы теряем время, пока тело моего мужа где-то лежит без успокоения».