«Важные истории» поговорили с российским добровольцем, который провел год на войне в Украине в составе одного из гвардейских полков — его историю нашла команда Conflict Intelligence Team во время сбора информации о дезертирах из российской армии. На условиях анонимности он рассказал о существовании «ям» для отказников на линии боевого соприкосновения, о потерях от friendly fire (так называемого дружественного огня — случайной стрельбы по своим) и последствиях года на войне. Издание публикует его монолог.
Как оказался на войне
Я пошел в армию в августе 2022 года добровольцем, подписал краткосрочный контракт [на четыре месяца]. В итоге прослужил почти год: 11 месяцев на войне, из них 7 был на боевых [позициях] — когда противник находится в непосредственной близости и постоянно происходят обстрелы.
На войну я поехал не по каким-то идеологическим причинам, просто с детства у меня было желание увидеть военные действия: я был воспитан на крутых книжках про спецназ, про войну. Хотелось там побывать. Чтобы я мог сказать человеку, который будет хвалиться какими-то своими подвигами: «Слушай, братан, чего ты мне рассказываешь? Я тоже все это видел».
Я знал, что эта война началась, потому что один ботоксный парень почувствовал себя императором. Ко мне могут быть вопросы: как же я называю себя либералом — и пошел на войну, как это увязывается с моими взглядами? Но 99% людей, которые со мной были, — добровольцы, они легко петушили Путина. Ура-патриотические настроения в войсках только где-то в тылу. А на фронте — до первого прилета. Те, кто месяцами сидел на передке, — все желали друг другу свалить и никогда больше туда не возвращаться.
Про обучение у «Азова»
Я прекрасно понимал, что российская армия — это довольно тупое место, но тогда было ощущение, что раз военные действия, раз мобилизация, то как-то все наладят. Оказалось, что в Министерстве обороны любят красиво рассказывать, какая у нас могущественная армия, а на самом деле очень сильно про***лись.
В армии я не служил. Но перед отправкой на фронт нас обучали две недели. Теоретическая база у меня худо-бедно была: читал литературу, изучал минно-взрывное дело, как стрелять, как копать окопы. Командир однажды спрашивает: «Ты говоришь, в армии не служил, а откуда знаешь про взрыватели?» Можно в книжке почитать, а сейчас интернет есть. Основную материальную часть — разного вида оружие — я изучал по YouTube-каналу украинского «Азова», они очень грамотно все объясняли, у них там прям учебные пособия. В российском [сегменте] YouTube такого не было.
2 сентября мы пересекли границу и сразу попали на Херсонское направление. Когда прибыли, комбат говорит: «У вас спальники есть?» Мы: «Нет». «А почему? Вы что, не знали, куда едете?» Я спросил: «А что, автоматы тоже надо было с собой взять?» Сначала смеялись. А когда нам куртки выдали, они были почти 60-го размера, я вдвоем с кем-нибудь мог спокойно в ней поместиться. Спали первую ночь на этих куртках впятером на холоде, в обнимку. Я увидел все своими глазами и просто ужаснулся. Не понимаю, как такое может быть, — вторая армия мира. Тогда что такое третья армия мира: лук и копья, камнями кидаются друг в друга, бегают в спортивных штанишках?
Про потери от «огня по своим»
Первая смерть, которую я увидел, — погиб мой хороший друг, с которым мы вместе приехали, — причем от рук своих же. Наше подразделение разбили пополам: одна часть пошла на штурм украинского опорника [опорного пункта], они вроде бы его захватили, но им дали пи***лей жестких — два человека погибли, остальные вернулись либо трехсотые [раненые], либо контуженные. Они возвращались, было раннее утро, еще темно, мой друг бежал к нам по полю, кричал: «Чебаркуль! Чебаркуль!» [чтобы обозначить свою принадлежность к полку], а парень, который стоял на посту, просто растерялся и выстрелил в него. Погиб он от смешных ранений: одно в бедро, другое в мочевой пузырь.
Еще был с нами парень, все время спрашивал: «Как из гранатомета стрелять?» В итоге он выстрелил. И реактивная струя [от выстрела] от***ачила ему руку — погиб. Как-то рядом [сослуживцы] кидали гранаты, а осколки залетали к нам в блиндаж, в наблюдательный пункт.
А был один [сослуживец] снайпер, приходит к нам, говорит: «Мне сегодня 24 года, я убью 24 хохла». Мы стоим: «Что ты несешь? Как только они спалят, что тут находится снайпер, нас просто накроют минометами, артиллерией, тут просто все сровняют с землей». А он так уверенно себя чувствует: как будто в тире. Вот эти дурачки, эта самоуверенность, низкий профессиональный уровень и некомпетентность были причиной множества смертей.
Один мобилизованный очень странно погиб. Он выкопал просто мегаокоп — такого размера, что дискотеку можно было устраивать. Конечно, его обнаружили и обстреляли. Мы туда прибежали его вытаскивать: там все в крови, его покоребало. Не выжил. А еще несколько парней погибло, потому что просто поленились окапываться или копали какие-то фешенебельные, широкие окопы, куда легко попасть. Это самая большая часть потерь — просто по глупости.
Про побег с правого берега Днепра
На Херсонском направлении мы оставались до ноября [осенью 2022 года ВСУ провели крупное наступление, в результате которого российские войска отступили с правобережья Днепра], мы были одними из последних, кто покидал правый берег. Конечно, это был побег. Когда нам объявили о «перегруппировке», мы были рады наконец-то свалить, устали уже за полтора месяца, снаряды нам не могли подвезти, потому что обстреливали все мосты, все искусственные понтоны.
При отступлении были потери техники [Минобороны заявляло, что потерь не было] — мы сами ее уничтожали. Когда отступали, парни с нашей роты потеряли «Корнет» [противотанковый ракетный комплекс], один сломанный танк мы подорвали [чтобы не был захвачен ВСУ]. Вообще, такое отступление было: мы сидим в машинах и ждем, пока нам скажут, что можем ехать. Не в окопах, не в блиндажах, минут 40 сидели — а в такие моменты время очень медленно тянется — представляете, какому риску нас подвергали?
Про «ямы» и насилие в войсках
Потом нас перебросили в Луганскую область. Мой контракт истекал в декабре. Когда я пошел узнать, что с моим увольнением, начальник штаба начал наезжать: «Какой отпуск? Какое увольнение? Иди воюй, сынок!» Меня так покоробило это собачье отношение, я просто ушел в лес без спальника, купил водку, сало и два дня там ночевал. Тогда уже появились мысли: «Уйду в отпуск и больше не вернусь. Я лучше буду в лесу жить, землянку выкопаю, этому я уже научен».
В тыловом лагере в Шульгинке [село в Старобельском районе Луганской области] была «яма», в которую сажали военных за разные провинности: нахождение в пьяном состоянии, неподчинение приказам, грубое отношение к офицерам. Пили там все: чтобы придумать что-то интересное, много ума не надо — один раз в город съездить, купить несколько килограммов сахара, воды и дрожжей, и уже можно производить алкоголь.
Трое моих знакомых в этой «яме» побывали. Держали там обычно сутки, двое. Били — в зависимости от того, как человек себя ведет. Если он пьяненький, просто под руки взяли и ведут, сопротивляться не сможет, ну, могут в коленки пнуть. А если кто буянил, тому прилетало жестко с ноги: и в лицо, и в почки.
Эти ямы в тыловых [лагерях] — еще более-менее: в армии распространено такое понятие, как карцер, сравнимо с ним. А на фронте происходят бесчинства. Когда нас перебросили в район Червоной Дибровы [село в Северодонецком районе Луганской области], мы большой группой запятисотились [отказались воевать]: лично мне не давали отпуск, а еще начался невроз — когда от большого количества выпитого спиртного сводило ступни и икры — и мне не предоставляли медикаменты. Наш командир вызвал нас: «В чем причины, чем недовольны?» — в уши нам на**ал, пообещал, что все исправит, а сам в наказание отправил нас на самый передок [переднюю линию] — там противник находился в 150 метрах: можно было невооруженным взглядом видеть все его перемещения. И буквально в 150 метрах за нами была организована яма — прямо на линии соприкосновения: сидя в ней, можно было слышать взрывы. C теми, кто совсем отказывался [выполнять приказы], поступали жестко. Я шел за водой и видел, как парня в «яму» вели, у него были глаза скотчем замотаны, руки сзади — не украинского военнопленного, а нашего бойца. Человек семь в этой яме при мне побывали.
Там появилась чуть ли не внутренняя военная полиция из состава военнослужащих, которая регулировала это все. На войне всегда есть такие крысоватые люди, которые понимают, что будут делать все, что говорит командир, и получать за это послабления: они бегали для командиров за едой, некоторые командиры ср**и (испражнялись. — Прим. ред.) в пятилитровки в блиндаже, так они выносили это г***о. Избивали людей, привязывали их к деревьям. У одного из таких была в ведении эта яма, он всех непокорных туда закидывал (основная причина — неисполнение приказов, которые считали самодурством командиров). Естественно, людей били жестко. Мой хороший знакомый, извините за выражение, даже обделался, так сильно его били. Попало ему за то, что он начал пятисотиться: у него больше года [службы] было и ни разу не дали отпуск. Он после всего этого разочаровался: «В армию лучше не ходить, с государством лучше вообще никаких дел не иметь».
В яму кидали запал от гранаты — это то, что в гранату вкручивается, он громко хлопает, как большая петарда. А если ты в яме, это очень страшно: человек и так избит, морально подавлен.
Про последствия года на войне
Когда я впервые получил свой отпуск, решился пойти «на скачок» и через «Идите лесом» [организация, которая помогает россиянам избежать участия в войне] покинул страну. Во-первых, из-за собачьего отношения со стороны руководства. Во-вторых, я покатался под обстрелами 11 месяцев, остался жив и цел, только пара-тройка контузий. И понимал, что однажды удача может и не улыбнуться. А в-третьих, осознал, что это неправильная война.
Когда я еще находился в России, мне позвонила бывшая жена: «Чего ты бухаешь целыми днями?» Я, честно говоря, так и делал, никуда не ходил, просто снял квартиру, сидел там и пил. В ответ я ей просто отправил фотографию: «Вот из этих шестерых живы только двое». Она сперва написала: «В смысле трезвые?» Потом сразу удалила, все поняла.
У меня есть затрофеенный телефон украинского военнослужащего — не я его убил, он погиб от артобстрела. И когда я приехал домой, я позвонил его дочери и сказал: «Вот так произошло, к сожалению, ваш отец погиб». Она все время переспрашивала, зачем я это делаю. Есть ведь такие люди, которые находят телефоны военнослужащих ВСУ и всякие гадости говорят родственникам. Как-то это подло, а у меня солдатская солидарность, со смертью же не воюют. Мы даже их похоронили, поставили кресты, там же похоронен российский вэдэвэшник — его тело почему-то при отступлении не забрали.
Когда я вернулся, страхи сохранились. После этого всего есть психологические проблемы. Сначала, когда ходил [по городу], я все искал место, куда бы упасть в случае чего, или чтобы, например, рядом со мной было какое-нибудь здание, куда бы я мог забежать. Или неровность дороги: канава от колес, куда можно упасть [в случае обстрела]. Ходил с мыслями: «Я бы сюда забежал… Я бы здесь позицию занял…»
Еще на войне, когда был Новый год, один парень [сослуживец] сидел пьяный и смотрел фильм «Чистилище» [российская военная драма с жестокими сценами насилия, основанная на событиях первой чеченской войны]. Я краем глаза увидел, говорю: «Тебе этого здесь не хватило?» Я военные фильмы сейчас не смотрю. В «танчики» играю, а военные фильмы не смотрю. Сразу начинаю все это вспоминать.
Уже и неохота общаться со знакомыми с фронта, потому что каждый раз какая-то неприятная новость — один погиб, второй погиб. Недавно я не выдержал и напился просто в сопли, пил три дня, меня аж с работы уволили.
«Идите лесом» мне предоставили бесплатного психолога, стало легче. Уже смирился: я этого хотел [побывать на войне], я это получил, теперь незачем плакаться. У меня всегда было такое отношение: «Сам туда пришел, сам подписал контракт, вписался в эту историю. Я понимаю, мобилизованный — сидел дома, пельмешки кушал, принесли повестку и отправили на фронт, вот их жалко. А я сам выбрал».
Сейчас, конечно, я бы уже [на войну] не пошел. Первое время были эти мысли: «Надо ехать обратно». Особенно когда какие-то неурядицы в новой стране — непонятно, где жить, где работать, — сидишь думаешь: «Там [на войне] все легко. Дали лопату, выкопал окоп и сиди». Но потом в голове появляется эта картина: первый прилет. Знаете, есть коучи, которые учат жизни. Так вот, минометный обстрел — самый лучший коуч.
