Брянская и Белгородская области за минувшие два года показали себя как богатейшие месторождения человеческих характеров. В этих областях, граничащих с Украиной, работает множество волонтеров. Они помогают беженцам найти деньги на билеты, собирают для них еду, одежду и дают кров. Многие из них рискуют жизнью и свободой, а потому предпочитают не раскрывать своих имен, храня молчание об увиденном и услышанном. Говорить о своей работе открыто могут только те, кто уехал из России. «Новая газета Европа» нашла одного из таких людей.
— Хочу оставить это навсегда. Это часть меня, и я не знаю, смогу ли когда-нибудь об этом забыть, — говорит молодой человек и показывает мне детский рисунок. На листе бумаге нарисована черная кошка, над которой в вышине — солнце и голубое облако, а под ногами у кошки бурно растет зеленая трава.
Этого человека зовут Вячеслав Коршунов. Слава.
Проснулся и увидел новости
Когда началась война, он начал заниматься волонтерством в России. Сейчас мог бы топтать зону с татуировкой «иноагент», сделанной чернилами из ручки, но запрыгнул в тот самый последний вагон: в апреле 2023-го перебрался в Грузию и пока живет там.
С собой Слава привез немного вещей и детские рисунки. Один из них он решил «набить», чтобы навсегда сберечь — хотя бы на собственном теле. Этот рисунок Славе оставила девочка, которая была вынуждена вместе с родителями уехать из Украины в Россию. Пока мы разговариваем, тату-мастер кропотливо переводит на его кожу незамысловатый сюжет. Важно передать каждое движение карандаша, чтобы татуировка была похожа на оригинал, который так дорог Славе.
Мастер работает, а Слава говорит. И я его не перебиваю.
— Некоторые беженцы, которых я встречал, оставляли записки с добрыми словами и иногда что-то рисовали. Особенно дети. Вот у меня на теле теперь навсегда такой рисунок. И со мной навсегда те люди, с которыми я познакомился, — начинает он. — Я из Брянска. Я там родился и прожил всю свою жизнь. Учился в школе, потом в педагогическом колледже, работал, где придется. Занимался активизмом. Что делал? Ну, ходил на митинги, стоял в пикетах, работал на выборах, собирал подписи. Был как все. И не заметил, как время спокойного активизма кончилось.
Утром двадцать четвертого я проснулся и увидел новости. Было страшное ощущение, что всё. Я окончательно потерял Россию, свою Родину, и дальше ничего не будет.
В тот день я пошел в ближайший канцелярский магазин, купил черный маркер и ватман, на котором написал: «Нет войне». И на медицинской маске написал то же самое. Я позвонил друзьям и сказал, что собираюсь идти на площадь и могу пропасть на несколько дней.
Люди, которые ехали со мной в маршрутке, выглядели так, будто ничего не происходит. Жили обычной жизнью. Я приехал, простоял с плакатом около 40 минут, и за мной приехал «бобик». Менты подошли и сказали: «Садись в машину. Будем оформлять». Я знал всех «эшников» и оперов, потому что меня уже не раз винтили. Но это были обычные ППС-ники, хотя одного из них я всё-таки узнал. Это был парень, который учился со мной в одной школе, его звали К. Он был старше меня всего на несколько лет.
В отделе, куда меня привезли, я говорил К.: «Чувак, я тебя знаю! Мы же учились вместе, давай поговорим». Но он делал вид, что не слышит меня, а потом начал притворяться, что не знает, кто я. И всё-таки мы разговорились. Вспоминали про школу, и он говорил: «Вот ты херней страдаешь, деньги от Запада получаешь, зачем ты это делаешь?» Я пытался ему объяснить, что нет никаких денег Запада, но он действительно думает, что Родину защищает, а мы — обманутые дурачки. Думаю, он, как и многие, действительно в это верит.
Я провел ночь в камере. К. передал мне несколько сигарет, а утром был суд. Мне дали ознакомиться с протоколом, где было сказано: «При задержании вел себя неадекватно, находился в состоянии опьянения». Внизу была подпись К. Мне дали трое суток, я легко отделался.
Трое суток я не слышал новостей. Я надеялся, что всё уже и закончилось. Через три дня я вышел на свободу. Открыл новости и понял, что ничего не остановилось.
Больше я просто не мог спать.
Паспорт «ДНР»
— Весной и летом 2022 года в Брянскую и Белгородскую область стали массово прибывать беженцы из Украины. Сначала, еще весной, когда война только началась, поехали из больших городов, а потом — уже из сел и деревень. Добирались они, как могли, многие даже не знали, куда хотят двигаться дальше. В России оставаться или ехать в Европу? Много было детей и стариков.
Появились волонтерские чаты, там начали публиковать заявки о помощи. Координатор скидывал задачу, например: едет семья из Донецкой области, им нужен ночлег в Брянске. Я отзывался и начинал по всем знакомым искать этим беженцам место. Люди многие с пониманием относились. Иногда нужно было кого-то встретить или привезти еду, одежду или чемоданы. Было нужно очень много всего.
Чемоданы — это вообще была одна из самых главных проблем, потому что не в чем было везти вещи. Откуда в деревне чемодан? У людей вместо чемоданов были котомки, мешки. Кто-то просто свои вещи в свитер заворачивал и уезжал.
Бывало, что человека надо было встретить. Однажды на вокзале в Брянске я встречал парня из Донецка. Я его нашел, мы сходили поесть, много смеялись, шутили. Мы хорошо пообщались. Он был открытый, с горящими глазами, очень молодой. Как говорят, «вся жизнь впереди». Пока мы гуляли, он показал мне свой паспорт «ДНР». Я до этого никогда не видел таких «паспортов», его будто бы распечатали на офисном принтере. Он хотел отдать его мне на память.
Он просто радовался тому, что оказался в России на вокзале. Ему нравилось, что он может просто быть в безопасности, что может стоять и о чем-то разговаривать. Потому что в «ДНР» к нему могли подойти прямо на улице и тут же завинтить куда-нибудь на войну. А в России ему казалось: ничего себе, здесь можно гулять! Потом я отвез его на автовокзал, он сел в автобус и уехал в Москву. Он мечтал стать моделью. Мне кажется, эта его мечта не сбудется.
Я старался помогать беженцам в свободное время, но жил постоянно с чувством, что за мной могут приехать в любой момент. Еще до войны у меня было два обыска, в 2019 и в 2021 годах. Из-за моей политической деятельности. Я был волонтером местного штаба Навального и вместе с друзьями пытался обратить внимание людей на коррупцию.
С тех пор я слышал каждый шорох в подъезде, знал номера всех машин, которые обычно стояли у нас во дворе. Выходя на улицу, отмечал все опасные чаты в телеграм, чтобы успеть их удалить, если меня задержат. В общем, это был вечный стресс. Я стал просто бояться громко говорить в городе, постоянно оглядывался.
Но мы — я и мои товарищи — всё равно считали, что у нас регион еще ничего, потому что читали новости из других областей. А там — вообще мрак. Там людей пытают, сажают. А нам только угрожали, что «гениталии в тиски зажмут».
Осенью, когда началась мобилизация, моего друга схватили у подъезда, отвезли в отделение, хотели втюхать ему повестку, но он отказался подписывать. На него составили протокол, но отпустили с обещанием, что завтра он сам придет в военкомат.
Тогда я понял, что следующим придут ко мне. И нужно либо уезжать из страны, либо прятаться.
Друзья предлагали уехать в Сибирь. В ту же ночь я взял такси до автовокзала, купил билет на автобус и уехал из города.
«Ты наш ангел-хранитель»
— Так я оказался в месте, достаточно удаленном от города, где жили украинские беженцы. (По соображениям безопасности мы не можем как-либо описать это место или указать его локацию. — Прим. ред.). Я остался там жить и помогать людям, которые туда приезжали. Они приезжали и уезжали: кто — чтобы остаться в России, кто — чтобы оттуда улететь куда-то через Стамбул. Из ПВР (пункт временного размещения. — Прим. ред.) особо никуда не выберешься, это же тюрьма, по сути.
Хотя большинство из них, понятно, не хотели никуда дальше ехать. Надеялись, что скоро вернутся. А я работал и слушал их истории, которые теперь не могу забыть. Они приезжали целыми семьями: взрослые почти не умеют пользоваться интернетом, и вся ответственность за близких ложится на их детей, которым по 15−16 лет. Они пишут волонтерам, собирают документы, составляют письма. Им рано пришлось повзрослеть: если они не смогут вытащить свою семью из ада, то уже никто не сможет.
Люди ехали потоком, и у каждого была своя история. Ужасная история. Я в первые дни, когда начал встречать беженцев, уходил и вечерами просто рыдал. Это невозможно не замечать: твоя страна, твое государство от твоего имени убивает людей, убивает безоружных.
Была история: приехал мужчина с собакой, у собаки на морде шрам. Они попали под бомбежку. Этот мужчина потерял сына и несколько месяцев ходил по братским могилам, искал его. На почве стресса у его супруги случился выкидыш. Она уехала в Европу, а он продолжал искать сына. В итоге спустя пару месяцев он отчаялся, взял собаку и поехал в Россию. Понял, что уже, наверное, не сможет его найти никогда.
Помню, как встречал бабушку по имени Тамара Ивановна, ей было 83 года. Она пережила обстрел дома, ранение, жила в подвале, оглохла на одно ухо, очень сильно переживала и часто плакала. Она боялась людей, но ко мне прониклась. Я как-то смог ее успокоить. Мы всё время, пока были вместе, разговаривали, она угощала меня конфетами, которые привезла из Донецка. Я был с ней рядом, когда она поехала дальше, я переживал, когда мы расставались. Она волновалась, а я понимал, что не смогу быть с ней рядом весь ее путь, не смогу дальше ее поддерживать и едва ли когда-то еще увижу.
Бывало, утром люди просыпаются и рассказывают, что разбомбили их дом или школу, где они учились когда-то. Таких историй много было. Когда я встречал людей, я пытался как-то пошутить, подбодрить их. Может быть, выглядит глупо, но я делал это, чтобы люди почувствовали: к ним здесь относятся с добром. Чтобы они хотя бы на день-два выдохнули. Почувствовали себя в безопасности. Все всегда старались быть такими… Ну, улыбались, смеялись. Иначе можно просто сойти с ума! И мы общались часто на нейтральные темы. Мы не трогали политику. Просто разговаривали. Эти люди очень отзывчивые, добрые. Часто они сами пытались меня поддержать, хотя им было сложнее, чем мне.
Однажды приехала семья из трех человек. Пара с ребенком из Херсонской области. Ребенку было, может, лет 12 или 14. Он такой забавный, он всё время играл в онлайн-игры, а у нас постоянно «отваливался» интернет. И я ему помогал чинить его. Раньше у их семьи была своя лавка с выпечкой: они готовили пиццу, пирожки и всё такое. Они рассказывали, что к ним однажды приехал итальянец, сказал, что он в Италии такую вкусную пиццу не ел. Они этим гордились.
Так вышло, что им пришлось задержаться в нашем приюте почти на две недели. У мужчины был инсульт незадолго до этого, а на въезде в Россию у него случился приступ эпилепсии. Нужно было восстановить силы, и они остались. Его жена готовила нам пирожки с картошкой и всячески помогала, а мужчина показывал мне видеоклипы. Он очень любил одну рок-группу и показывал ее выступления. Я попросил друга напечатать мерч этой группы и передать, когда они будут уезжать.
Футболку передали.
Они уехали, и больше мы не виделись. С этим непросто свыкнуться: ты сам их встретил, ты с ними делил еду, завтракал, ужинал. Мы собирали им деньги на билеты. И когда расставались — мы все плакали. Я не мог дать свои контакты, потому что им нужно было границу переходить.
Но через несколько месяцев они сами меня нашли, написали мне. Рассказали, что доехали сначала до Польши, а потом до Германии. И теперь живут там. «Ты наш ангел-хранитель», написали они.
«Мой самый важный опыт в жизни»
— Я иногда возвращался в Брянск, пару раз в месяц, но всё остальное время проводил в нашем лагере. Я отвык от города. Приезжал домой, и мне всё казалось странным, весь внешний мир. Люди жили обычной жизнью, а я просто сидел и молчал. Люди вокруг что-то говорили, что-то делали, а я не мог и слова проронить. Я ничего не чувствовал. Мне только хотелось подойти к каждому и сказать: «Там, бл*дь, люди умирают каждый день, а вы тут пиво пьете?»
Я каждый раз возвращался, и мать говорила мне, что к соседям приходила полиция, спрашивала про меня. Соседи подтверждали, что менты приходят постоянно. Они либо стояли возле подъезда и допрашивали выходящих, интересуясь, где я и чем занимаюсь, либо поквартирный обход делали. При этом к матери никогда не заходили.
Но однажды пришли. В конце марта рано утром в нашу квартиру постучались люди в штатском. Спросили: где Слава, чем он занимается? Она ничего не сказала, не ответила, и они начали ей угрожать. Говорили: нужно сотрудничать, так будет лучше для всех. И еще сказали: вы же знаете, чем ваш сын занимался? Ну вот, за прошлое нужно отвечать.
Потом они пришли днем, уже в форме. Сказали матери, что я будто бы украл или разбил телефон у какой-то девушки и теперь должен явиться для дачи показаний в отделение. Тогда я понял, что дело плохо. Я рассказал про это своим приятелям, которые вывозят беженцев, и они сказали, что мне надо уезжать. А я не хотел уезжать. Я Россию люблю и хочу, чтобы люди там могли жить свободно. Я даже не представлял, как я уеду и что буду делать. Было тяжело, но я понял, что пора. Друзья помогли собрать денег на билет.
Я выкинул телефон, добрался до Минска, сел на самолет и вылетел в Тбилиси. Теперь я здесь.
Те полгода, что я встречал беженцев, жил с ними, разделял их боль и радости, слушал их истории, сильно меня перекроили. Я перестал стесняться плакать. Людям выпало ужасное: по прихоти одного свихнувшегося деда они потеряли всё. Кто-то жил в подвалах, кто-то потерял близких, но все они потеряли дом.
Больше тысячи человек я повстречал за это время. Семьи с маленькими детьми, старики, люди с животными и совсем молодые люди, которым пришлось рано повзрослеть. Все это были чудесные люди, объединенные одной бедой. Кого-то я узнавал ближе, с кем-то мы стали друзьями. Я часто перечитываю их записки со словами благодарности. Это не просто люди, бежавшие от беды. Это невероятные, бесконечно великие люди. Горд быть знакомым с каждым. Без сомнений, это самый важный опыт в моей жизни. Я буду его хранить, беречь и никогда не забуду.