Остров Змеиный стал одной из первых целей России в начале полномасштабного вторжения в Украину. Уже вечером 24 февраля всех военных на острове взяли в плен, предварительно обстреляв всю территорию с воздуха и с крейсера «Москва».
30 июня 2022 года украинские военные начали массированную атаку по российским позициям на острове. В этот же день россияне, бросив всю свою технику, покинули остров.
25-летний морпех Владислав Задорин с позывным Бублик был одним из защитников острова, которому удалось вернуться из плена спустя два года. Он рассказал «Важным историям», как началась война для Змеиного, с какими пытками он сталкивался в плену и каким стало для него возвращение домой.
«Мы все молчали и готовились к смерти»
24 февраля 2022 года. Остров Змеиный
Я пошел в армию сразу после школы, с 2019 года служил как контрактник в 35-й бригаде морской пехоты Одесской области. Я ветеран АТО (антитеррористической операции, так в Украине называют активную фазу войны в Донбассе 2014−2018 года. — Прим. ред.), служил в Донецкой области, на Горловском направлении. Я старший оператор зенитной самоходной установки, моя задача — защитить небо и по земле уничтожать бронированную технику противника. Самую активную фазу АТО я не застал, работал только по земле.
3 января 2022 года мою бригаду передислоцировали на Змеиный. Это очень маленький (чуть больше 200 тыс. кв. м), но стратегически важный для Украины остров. Во-первых, он расширяет границы в сторону акватории Черного моря. Во-вторых, это очень выгодная точка, чтобы поставить противовоздушную оборону и ракетные комплексы, которые будут доставать корабли. Мы, морпехи, были там для усиления пограничников, из оружия у нас было совсем немного ПВО и автоматы. Мы никак не могли предположить, что в первую очередь придут к нам — ну где мы, а где Донецк и Луганск?
24 февраля в 4 утра забежал дежурный и поднял всех по боевой тревоге. Я, как обычно, работал за зенитной установкой, закрывал небо. Подготовил оружие, зашел в Telegram и вижу кучу новостей, что война началась — бомбят Мариуполь, Харьков, Киев. Где-то в 8 утра на горизонте появился первый российский разведывательный корабль. Он очень быстро передвигался, мы ничем не могли его достать, только наблюдали и передавали командованию информацию. Он дал первый залп по острову, промахнулся и куда-то уплыл.
Где-то около 11 часов появился крейсер «Москва», стал кружить вокруг острова, вышел на общий канал пограничников и предложил сдаться. Наши ответили: «Русский военный корабль, иди на *уй», — и связались с командованием. Нам отдали приказ держать остров любой ценой.
Я позвонил маме, сказал ей, что очень ее люблю и что все будет хорошо. Позвонил старшему брату Артему, мы не были близки, но тут я прямо почувствовал, что надо что-то сказать, и выпалил: «Уезжай во Львов, я один за нас отдуваться буду». Он успокаивал меня, говорил, чтобы я берег себя. Это был по-настоящему братский и важный разговор.
На острове, кроме военных, было восемь гражданских, которые обслуживали пирс и маяк. Мы связались с «Москвой» и договорились об эвакуации шестерых — начальникам пирса и маяка приказали остаться. С континентальной Украины приплыли катера морской охраны. Наш начальник сказал, что военные, кто хочет уехать, могут сложить оружие и вернуться домой. Ни один из нас не хотел предавать страну. Нас, военных, осталось на острове 82 человека.
Катера эвакуации отплыли около 14−15 часов. После этого «Москва» подняла красный флаг, и по нам открыли огонь.
Моя позиция была в самом низу, там не было обзора на корабль. Мы с напарником поднялись к погранзаставе, оттуда можно было добежать до маленьких укрытий в виде подвала. Когда начали крыть с корабля постоянно, я и еще 20 человек набились в подвал как шпроты в банке.
Через полчаса после начала обстрела передали команду «Воздух» — это значит, что надо небо закрывать, потому что летит авиация. А я уже не мог подобраться к своей установке. Двое парней с переносными зенитно-ракетными комплексами на плечах были готовы выбегать и стрелять по команде. «Сушка» (СУ-24, российский бомбардировщик. — Прим. ред.) начала скидывать на нас фугасные бомбы. Первая снесла радиолокационную станцию, вторая разбила погранзаставу, маяк и другие сооружения — всего было где-то шесть-семь бомб. Никого из нас не задело чудом, но выйти из укрытия было уже практически невозможно.
Мы думали, что это последние часы нашей жизни. Я сидел в углу подвала, обнимал автомат и мысленно прощался с близкими. Возле меня сидел мой крестный отец, мы служили с ним в одной батарее. Мы посмотрели друг на друга, у обоих слезы на глазах. Я говорю: «Виталик, походу всё. Ты успел позвонить жене?» Он отвечает: «Не успел, а уже нет связи».
К острову начали подходить два десантных катера с [российским] спецназом. Было два места, откуда они могли зайти: пляж и пирс. Мы нашли где-то табличку «Заминировано» и быстро поставили ее на пляже. Маневр сработал — десант начал высаживаться на остров только с пирса. Россияне кричали в рупор: «Сдавайтесь! Мы вам сохраним жизнь, в России будете жить, работу дадим». Мы молчали и готовились к смерти.
Время было где-то половина шестого, начинало темнеть. Командиры сказали собираться в бой. Было почему-то очень спокойно, я ни о чем не думал, кроме того, как принять этот бой, умереть с достоинством и забрать с собой пару кацапов. Я думал, что в плен не сдамся, лучше застрелюсь.
Мы ждали команды идти в бой, как услышали по рации: «Пацаны, снимайте бронежилеты и оружие». Мы выходили на пирс по одному, отдавали документы и ложились лицом вниз. Когда тебя берут в плен, перестаешь думать о том, чтобы подорвать себя, срабатывает инстинкт самосохранения. Ты, наоборот, всеми силами пытаешься выжить.
На пирсе мы лежали до половины пятого утра: был шторм, по нам били волны, а на улице и так минусовая температура. Потом нас переместили в одну из комнат, наших вещей там уже не было. Кацапы сделали нам чай, порезали палку колбасы и дали печенье. Они спокойно общались с нами, сказали: «Поспите пару часиков, а потом будем выдвигаться». Куда выдвигаться — непонятно.
В 12 часов следующего дня нас посадили в корабль «Шахтер» и закинули в каюты с завязанными руками и глазами, заклеенными скотчем. У нас не было воды, нас не водили в туалет, мы терпели. Разговаривали с пацанами о том, что за день-два нас обменяют, и мы вернемся домой.
«Ребят, а вы знаете, что вы уже звезды и герои Украины?»
26 февраля — 13 марта 2022 года. Крым
На следующее утро, 26 февраля, нас привезли в Севастополь. Дали сухпайки, загрузили в автобус «Город-герой Севастополь — город-герой Одесса» и привезли в воинскую часть Севастополя. К нам туда же привезли [украинских] ребят, которые попали в плен, когда ехали на остров забирать наши тела, — все думали, что мы умерли.
К нам хорошо относились, кормили пельменями и солянкой. Эфэсбэшники спрашивали, кем служил, в какой части, — это не было похоже на плен, и мы думали, что это процедура перед возвращением домой.
В этой воинской части работал кочегар родом из Жашкова [Черкасской области]. Он пришел к нам и спросил: «Ребят, есть кто-то из Черкасской области?» У нас был только один такой парень. «А вам Кировоградская не подходит?» — не растерялся я. Выяснилось, что он мимо моего города часто проезжает. Я дал ему номер мамы, чтобы он передал ей, что я в плену. Не знаю, как он смог попасть в Украину, но после освобождения я узнал, что он действительно передал семье весточку от меня. Они ее получили уже после того, как пришла похоронка.
В Севастополе нас охраняли российские военные, которые раньше были украинцами. В один из дней они пришли и говорят: «Ребят, а вы знаете, что вы уже звезды и герои Украины?» Мы не поняли, о чем речь. Тогда они показали нам видео, песни, кучу роликов с фразой «Русский военный корабль, иди на *уй» на миллионы просмотров. Они и сами орали [смеялись] над этой фразой, не скрывая этого.
Через две недели, 13 марта, нас из Севастополя куда-то повезли. Военные сказали, чтобы мы готовились к тюрьме. Мы не верили, считали, что нас напоследок решили так припугнуть.
«Полностью обливали водой и подключали к току»
Март — декабрь 2022 года, Белгородская область
Нас привезли в Курск, откуда на автозаках, запихнув по 30 человек в машину, рассчитанную на десятерых, доставили в палаточный городок в Шебекино. Меня одного из первых закинули в палатку, где я услышал: «Шаг вправо, шаг влево — расстрел». Никакой еды нам не давали, только воду. У нас были допросы, во время которых нас избивали кулаками и били током.
Через два дня меня с 20 ребятами снова посадили в автозак и привезли в Старый Оскол [в Белгородской области], поселили в СИЗО, расконсервированное специально под нас. Сказали, что мы будем тут максимум три месяца.
Раз в неделю спецназ водил нас в душ. Каждому давалось 10 секунд, чтобы помыться в холодной воде. Раздеваешься — тебя бьют, отдаешь одежду — бьют, идешь до душа — бьют, выходишь обратно — бьют. Ребра, печень, почки — все отбивают.
[Охранники] нас обвиняли в мародерстве и расстреле мирных граждан. Каждое утро и вечер спецназ осматривал камеры, ты в этот момент стоишь лицом к стене, почти в шпагате. Тебя спрашивают, мол, сколько гражданских расстрелял? Если спецназовцу что-то не понравилось, насильно сажают в растяжке еще ниже. Со мной был парень из теробороны Харькова, спецназовец без какой-то причины на шмоне лезвием разрезал ему язык пополам. Я видел, как другим парням глаза выдавливали.
Гулять нам давали только минуту в день. При этом нужно было бежать, согнувшись буквой Г, через коридор из спецназовцев с собаками. Если падаешь — тебя избивают.
Чтобы отвлекаться от происходящего, мы с ребятами говорили друг другу, что терпеть — это наша воинская обязанность: держаться, чтобы вернуться домой. Нам давали советские книги, шахматы, шашки и домино. Мы этим и старались уходить от реальности.
6 июня мне принесли бумажку со списком моих вещей, я понял, что меня увозят, подумал, что все, это заканчивается. Мне до этого приснился сон, что всех вокруг переодевают в тюремную робу, а меня одного — в военную. 7 июня из 20 человек только мне выдали мою форму — и отвезли в Валуйки [Белгородской области] в колонию №6.
В здание запускали по одному. На втором этаже я увидел длинный коридор, вдоль которого стояли люди с дубинками, кастетами и палками — чего у них только не было. Проходишь опрос, тебя бьют, сдаешь вещи — снова бьют.
С нами был гражданский [украинский пленный], у него какое-то заболевание было, он не мог писать. Ему надо было написать свою фамилию, а он не умеет. Его били до тех пор, пока он не написал по буквам. Он был весь в крови.
Нас отвели в бараки с двухэтажными койками. Там начало приходить осознание, что это плен и мы здесь надолго. Через две недели к нам зашел вертухай с какой-то картонкой и сказал: «Ну все, ребятки, вы будете работать». С 6 утра до 10 вечера мы делали папки-скоросшиватели из этого картона, наша норма была 1800 папок в день. Если не выполнял выработку, спецназ запирал тебя в комнате и избивал. Самое жесткое, что со мной делали там — это полностью обливали водой и подключали к току. Шокер засовывали в рот, в анус, к голове подключали.
Самое страшное, когда ты знаешь, куда тебя ведут и что сейчас будет происходить. А когда начинались пытки, голова отключалась.
Им нравились наши страдания, они прямо наслаждались. Чем больше ты кричишь и корчишься от боли, тем сильнее они бьют. Так что я приучил себя, что надо сцепить зубы и терпеть, не издавая ни звука.
Мы были в полном информационном вакууме, не знали ничего, кроме российских новостей. Если вдруг новости были для кацапов плохие, например фронт не продвигался, нас избивали и орали, что это мы виноваты.
Кормили нас вкусной едой, но есть ее не давали. Нам заносили баки с едой и давали полторы минуты, чтобы успеть наложить ее себе и съесть. И не дай бог ты за эти полторы минуты не успеешь помыть ложку, тогда выводят весь барак и избивают. Бывали дни и недели, когда мы не успевали съесть ничего, жили только на воде и хлебе. Но были и более-менее нормальные вертухаи, которые накидывали пару минут сверху и давали поесть.
Человек ко всему приспосабливается, я сконцентрировался на том, чтобы изучить поведение врага. Какого вертухая можно о чем-то попросить, а кого не стоит. Определял в каждой новой смене людей, у которых можно узнать новости про ситуацию на фронте. Я по звуку шагов начал понимать, идет ли вертухай, который любит избивать. Были и нормальные ребята, которые спокойно с нами общались, у кого-то родственники в Украине, некоторые из них даже решались сказать, что они против войны.
В сентябре Валуйки начали бомбить, прилеты были по зоне — там рядом российская военная техника стояла. В тот же день нас перевезли в колонию №4 в городе Алексеевке [Белгородской области].
Мы ждали «приемку», но нам открыли дверь автозака и сказали: «Выходите спокойно, не спешите, буквой Г не надо ходить». Нам очень повезло, оказалось, что начальник колонии одессит.
Я сидел на ШИЗО (штрафной изолятор. — Прим. ред.), но это было чисто номинально, просто по шесть человек в камере, а условия как у всех. Те, кто сидел на бараках, ходили на работу, шили, им все время конфеты давали и другие вкусности. Мы весь день могли сидеть на кроватях, нам книжки давали нормальные читать — и Стивена Кинга, и Конан Дойля. Нормально кормили, никто не докапывался, никаких допросов. Я уже успел чуть-чуть выдохнуть.
«Я думал покончить с собой»
Январь — декабрь 2023-го, Курск
30 декабря меня вызвали из камеры, сказали, что еду на обмен. С другими пленными меня отвезли в перевалочный пункт в Курске. 31 декабря всех вывели и увезли, а меня, ничего не объяснив, перевезли в курское СИЗО №1. [Украинские] пацаны, к которым меня поселили в камеру, начали успокаивать, мол, ничего страшного, так иногда бывает. Параллельно предупредили, что тут жесткие пытки. Наутро пришел спецназ на проверку, увидели меня, новенького, и отмесили кулаками, сломали мне несколько ребер.
Первые пять дней я сидел на полу и молчал. Я был так близко к свободе и не мог поверить, что все еще в плену. Я сидел и думал: может, я не нужен своей стране? Я что, буду сидеть и гнить в плену годами? Я даже думал покончить с собой.
Пацаны, с которыми я сидел, старались меня вывести на разговор, убеждали, что все будет хорошо, меня ждут. В итоге меня «подкупили едой». Там очень мало кормили: три ложки каши, две ложки супа и три куска хлеба за весь день. Чтобы хоть как-то выжить, пацаны ели там и туалетную бумагу, и червей. И несмотря на это, они делились со мной своей едой, чтобы я хоть как-то пришел в себя.
Я даже сам не понял, как это произошло, просто слово за слово вылил всю свою боль, они меня поддержали, успокоили. Я почувствовал, что я не один, я обрел братство. Это осознание стало для меня лекарством. Буквально на следующий день мне стало лучше, я сказал: «Фиг с этим, будем тянуть лямку как есть — не повезло сегодня, значит, повезет завтра».
Мыслей про суицид стало меньше, но они не исчезли совсем, приходили волнами. Когда ребята видели, что я снова замыкаюсь в себе и молчу, меня начинали любыми способами выводить на разговор.
По поводу обстановки в колонии ребята были правы: били нас там безбожно — электрошокерами, кастетами, дубинками, резиновыми палками. Спецназ так баловался, им не нужны были даже формальные причины для таких «развлечений». Мне есть с чем сравнить, это было самое жесткое СИЗО. Вертухаи любили брать деревянные молотки и забивали позвонки внутрь. Боль адская. Несколько раз мне разбивали стеклянные бутылки об голову, так, ради их удовольствия.
Еще у них был особо извращенный вид пытки — они брали ложку и раз 200 по голове в одно место били, это было просто невыносимо. Тут я уже орал от боли, зубы не сцепишь. Я знал ребят, которых забили до смерти.
У меня начались проблемы со здоровьем. Мне выдали обувь 41-го размера, а у меня 45-й, пальцы на ногах начали гнить, они вообще не заживали. Зубы выпадали, зрение начало падать, слух тоже. Мы все время проводили в камере, даже коротких прогулок не было. Мышцы настолько атрофировались, что мы ходить толком не могли. Мы так голодали, что про спорт в камере и речи быть не могло.
В Курске была медицинская часть, где работали две женщины. Одна старая тетка все время говорила, что нам надо перерезать сухожилия и пятки, чтобы мы не смогли убежать. Другая — лечила. Она вкалывала мне обезболивающее и вырезала вросшие и загнившие ногти, чистила пальцы, промывала их. При этом говорила: «Я за Россию и отношусь к вам как к собакам. Но я давала клятву Гиппократа».
Сменного белья не было. Трусы мы делали себе сами по схеме, которую один из пацанов видел в каком-то фильме про тюрьму. Мы вытаскивали нитки из одеяла. У нас было большое пластмассовое ведро, из которого мы нитками выпиливали «иголочки». К «иголке» привязывали нитки и из простыней шили себе трусы, даже рубашки иногда.
Шли месяцы. Мы слышали по радио, что какие-то обмены идут. Мы лечили себя разговорами, что скоро очередь и до нас дойдет. Каждый о чем-то своем мечтал и делился с другими. У меня до полномасштабной войны был план закончить контракт с армией, в конце весны 2022 года я должен был уехать в Германию. У моего старшего брата есть свой бренд одежды, мы с ним решили, что я займусь его продвижением в Европе.
В камере мы все время пытались болтать, чтобы отвлечься от реальности. Мы читали по очереди книжки, а потом обсуждали. У нас был Пашка Назаренко из Чернигова, он так детально пересказывал нам фильмы, что казалось, я их только что посмотрел. Мне больше всего запомнился «Властелин колец», я эти фильмы не видел никогда, теперь планирую засесть за них. Другой парень все части «Гарри Поттера» пересказал. Еще один был учителем в школе — учил английскому. Я рассказывал про Польшу, я там жил до армии пару лет, учил их польскому. Из хлебного мякиша мы делали нарды, играли в «банку» — нужно придумать, что может влезть в трехлитровую банку.
Мы вспоминали своих родственников, которых в разные годы уничтожала Россия. У каждого были такие истории в семье: кого-то пытались уничтожить в Российской империи, кого-то в Советском Союзе, а нас пытается уничтожить современная Россия. По сути, разницы никакой, меняются только названия.
Наши предки выстояли и вернулись домой, думали мы, значит, и мы должны. По сути, нам помогала выжить в плену история Украины.
Так мы протянули год.
«Я наконец почувствовал, что я дома и что все эти два года меня ждали»
Январь 2024-го, Россия — Украина
Мы праздновали в камере Новый, 2024 год, устроили торги — кто чай выставлял, кто суп. Нашей валютой был хлеб, нам выдавали на двоих буханку на день, каждый делил свою часть на шесть кусков. После торгов у меня было четыре чая, полторы буханки хлеба, два кусочка рыбы и почти полная тарелка каши — это был настоящий пир. В полночь мы чокнулись своими пластиковыми стаканами и пожелали друг другу свободы.
1 января 2024 года открылась кормушка, и вертухай назвал фамилии, в числе которых была и моя. Он спрашивал размер одежды, обуви и шапки. У меня сердце начало разрываться, я едва мог все назвать. Пацаны меня подбадривали, говорили: «Ну все, день-два и дома будешь!» А я вроде понимал, что это обмен, но меня накрывало, а вдруг будет как в прошлый раз? Через два дня в 4 утра меня посадили в автозак и повезли.
3 января мы были уже на нейтральной территории, началась перекличка, и я услышал фамилию своего сослуживца со Змеиного, услышал его голос — увидеть не мог, на глазах был скотч. Когда нас пересадили в украинские автобусы, я не успел ничего понять, как слышу: «Бублик, Задорин, ты?!» Это был тот самый сослуживец. Такое счастье было видеть его живым и на украинской земле!
Меня сразу же нашел старший офицер координационного штаба по пленным, говорит: «С тобой хотят поговорить». Оказалось, это был мой брат. У меня так эмоции зашкаливали, я только и смог сказать: «Артем, я живой, руки-ноги целы. Я в Украине». Я вообще не понимал, это сон или реальность.
Мы ехали ночью, но всю дорогу до Сум выходили люди, чтобы поприветствовать нас: гражданские, военные, кто-то стоял на коленях, кто-то был с цветами и плакатами, кто-то кидал конфеты в автобус. Люди плакали, и мы тоже. Я наконец почувствовал, что я дома и что все эти два года меня ждали.
В больнице в Сумах нам дали нормального супа с хлебом и гречневой кашей. Я не мог поверить, что ем такую вкусную еду.
А потом мне дали «Сникерс»… Это был такой взрыв внутри, такая невероятная сладость, что аж искры из глаз посыпались!
«Мне надо сменить обстановку, чтобы снова начать жить»
Январь — июнь 2024-го, Украина — Литва
Нас перевезли в реабилитационный центр «Новые Санжары» в Полтаве. Месяц я там постепенно привыкал к свободной жизни и восстанавливал здоровье. Когда я попал в плен, я был кабан большой, весил 120 кг. После плена я весил 60 кг. На первых осмотрах у меня обнаружили внутричерепную травму, внутренний ушиб головного мозга, травму позвоночника — четыре позвонка мне забили внутрь в Курске, таз сдвинут, проблемы с сердцем. Позже мне вырезали желчный пузырь, а в пальцы на ногах пришлось поставить четыре пластины, они так и не переставали гнить.
Через полторы недели, как мы приехали в Полтаву, нам разрешили выйти в город. Я смотрел на людей, которые свободно гуляют, и думал, что это круто, но внутри я ощущал только пустоту. Когда в первый раз приехали мама с братом, я не смог ничего почувствовать — ну приехали и приехали. Через месяц я уехал жить в Одессу.
Со временем эмоции начали возвращаться. Я стал адреналинозависимым. Делал какие-то дурацкие поступки, чтобы его почувствовать, например в море шел купаться во время шторма. Я прямо физически ощущал, что без адреналина просто рухну.
У меня начались неконтролируемые вспышки агрессии, обострилось чувство несправедливости. Когда я вижу, что с кем-то несправедливо обходятся, я могу подраться или накричать на обидчика. Когда я слышу: «Я не рожден для войны, посижу у мамы под юбкой», — я вообще сдержать себя не могу, сразу клинит. Когда злость сходила, я напивался.
Во время этих вспышек старший брат сидел рядом и контролировал, чтобы я ничего не чуданул. Я снял квартиру на одном с ним этаже. Артем делает все, чтобы я снова мог жить нормальной жизнью, даже консультировался с психологами, как лучше себя со мной вести. Когда я вернулся из плена, то узнал, что именно Артем обивал все пороги и собирал документы, чтобы я оказался дома.
Сейчас я перестал пить. Я понял, что алкоголь только провоцирует мою злость. Понять это помогла моя девушка — мы совсем недавно начали встречаться. Как-то раз у меня была очередная вспышка, я уже почти начал драку. Она была рядом, подбежала ко мне — и у меня как пелена с глаз спала, я сразу пришел в себя. Ради себя и нашего будущего я решил больше работать со злостью.
Мы с братом вернулись к нашему плану с его брендом, и я решил все-таки ехать в Германию. Но сейчас я этого сделать не могу. Все два года, что я был в плену, мои родители получали за меня деньги — все зарплаты, все выплаты. За первый год накопилось 25 тыс. долларов. Это был мой капитал, чтобы начать жизнь заново и вкладываться в бизнес. А 31 декабря 2022 года кто-то украл эти мои сбережения и медали за АТО. Прошел год — следствие якобы идет, но результатов нет.
Мы знаем, кто это сделал, но в полиции говорят, что наших доказательств недостаточно. Пока я защищал родину и сидел в плену, они украли у меня не просто деньги, а возможность начать жизнь с нуля и память о моих военных заслугах. Уж не знаю, почему полиция бездействует, но меня это так злит, что я дойду до всех инстанций, чтобы наказать виновников.
Когда я вернулся домой, то узнал, что очень много моих побратимов погибло. С одним мы в наряды ходили — он погиб, с другим из одного котелка три года ели — он заживо сгорел. После моего возвращения погибло трое моих побратимов. Это очень больно. В память о них я сделал себе татуировку. Это лестница в небо, по которой идут души погибших в бою солдат. Я еще буду ее доделывать: на лестнице будут ангелы, которые встречают погибших. Еще одно тату я набил себе в память о случившемся на острове Змеиный: там сам остров, змея в огне и меч как символ того, что мы приняли этот бой.
Меня приглашали в Одесскую академию быть инструктором офицеров по выживанию в плену. Я решил, что пока откажусь. Я пока не могу вспоминать про плен, это затягивает меня в спираль боли. Мне надо восстановиться, чтобы нарастить дистанцию от этих воспоминаний. Как только восстановлюсь, хотел бы помочь другим подстраховаться и подготовиться. К плену, на самом деле, никогда не будешь готов, но офицеры хотя бы приблизительно будут знать, что их может ждать.
Благодаря Министерству здравоохранения и Координационному штабу [по вопросам обращения с военнопленными] я на месяц уехал в Литву в реабилитационный центр. Тут я наконец смог воссоединиться с природой и побыть вне войны, не слышать тревог и взрывов. Мне проводят кучу разных процедур и обследований, я пошел к психотерапевту, скоро еще будет обследование у психиатра. Недавно местные врачи нашли причину моих мигреней. После разбивания бутылок о мою голову в плену у меня сдвинулась на миллиметр черепная кость. Из-за этого в мозгу собирается лишняя жидкость, которая зажимает шейные позвонки. Мне делают специальные массажи, уже есть положительная динамика.
Я перестал откладывать жизнь на завтра. Начал снова заниматься спортом, катаюсь на велосипеде возле моря, записался на курсы вождения и учу английский. Когда я вернусь в Одессу, мы с девушкой начнем жить вместе. Мне становится легче, мир уже не кажется серым, я стал видеть много ярких красок вокруг.
За время моей службы в армии и плена Украина стала для меня местом боли. Я хочу уволиться из армии, боец из меня уже никакой. Мне надо сменить обстановку, чтобы снова начать жить. Сейчас я хочу свой дом, «мерседес» и спокойствия. А еще — дождаться своих побратимов из плена.
31 мая был обмен, среди вернувшихся домой было 19 защитников Змеиного. Я очень жду встречи с ними, но пока они восстанавливаются, с ними нельзя видеться. Несколько защитников острова все еще в плену, среди них есть даже повар, который вообще не участвовал в боевых действиях. Надеюсь, я скоро смогу их обнять.
Редактор: Юля Красникова
