В Курске, по данным последней переписи населения, проживает 438 тысяч человек, но в первой половине августа оно увеличилось почти на 20% — в город из приграничья бежали более 75 тысяч человек. Здесь они живут у родственников, снимают квартиры, а тех, кому идти было некуда, заселили в пункты временного размещения (ПВР), рассказывает «Черта».
Наплыв беженцев практически незаметен, ощутить приток новых жителей можно лишь у пунктов выдачи гуманитарной помощи, куда ежедневно приходят сотни людей.
Рядом с курским отделением Российского Красного Креста (РКК) толпа занимает всю пешеходную часть. Периодически она всасывает волонтеров, вскоре выпуская их с уже уставшими лицами. За пределами пунктов помощи пострадавшим — полупустые улицы.
«Московские кенты говорят „уе*ывай оттуда“»
Напротив РКК рядом с алкомаркетом «Красное и белое», облокотившись на ступеньки, стоят два парня. Оба, Леня и Андрей, — из Курска. Леня два года назад переехал в Сибирь, в свой летний отпуск вернулся на родину. Андрей уже давно не покидал город.
— Когда я уезжал, ничего такого не было. Я приехал и сильно был удивлен, что бомбят ракетами, сирены постоянные. Сначала было непривычно, сейчас как-то повседневно все это, — говорит Леня. — Ну, вот отели, например, перенаселены. В такие моменты ощущается, что что-то случилось, но пока не более.
— Тем более что это очень резко началось, — подхватывает Андрей. — Я услышал первый серьезный взрыв весной, когда смотрел UFC 300. Часов в 6−7 утра, под бой Шона Мэлли, въе*ала бомба. До этого звучали новости из Белгорода, типа там бомбят, да, это страшно, но мы не ожидали, что это случится в Курске.
— В Белгороде, когда бомбили, мы не понимали, каково это. Осознали всю суть, когда нас коснулось, но быстро привыкли.
— Мне еще где-то год назад московские кенты говорили: «Уе*ывай оттуда. Там же война идет!» А мы уже и не замечаем.
Многих курян обострение ситуации на границе больше раздражает, чем пугает. Ракетная опасность внесла в их жизни корректировки: сирены мешают уснуть, из-за них останавливается транспорт, который порой приходится ждать часами, такси вызвать теперь сложнее и дороже, магазины до отбоя МЧС закрываются. Под их звуки на площадках играют дети, терпеливо ждут автобусы на остановках, проводят свадебные фотосессии, раздают гуманитарную помощь.
В ночь с 10 на 11 августа Курск подвергся ракетной атаке — осколки сбитой ракеты упали на жилой дом. Пострадали 13 человек, двое из них оказались в тяжелом состоянии. В последующие несколько дней сирена стала звучать реже, но те ее редкие крики, разносившиеся по городу, никак не повлияли на реакцию местных жителей. Курск остался с виду спокойным городом.
Андрей рассказал, что он живет в магистральном районе. Рядом с его домом огромное поле, в районе которого, судя по звукам, стоит ПВО. Говорит об этом мужчина раздраженно:
— Ну, сирены это уже как музыка в телефоне, в наушниках. Слышишь и слышишь. А от ПВО или даже каких-то там прилетов я подпрыгиваю на кровати. Встаю и думаю, газ у соседа взорвался или что-то посерьезнее случилось. Но кардинально в жизни ничего не поменялось.
Пока мы разговаривали, к Красному Кресту продолжали подходить люди. Такие пункты для многих курских пешеходов стали уже белым шумом. Для беженцев — частью быта. Сюда они приходят по нескольку раз: чтобы получить гумпомощь, нужно как минимум взять на назначенное время номерок, отстояв предварительно очередь. Каждый день в пункты привозят новую одежду или недостающие спальные комплекты.
«А чего это у вас там горит»
Вокруг рейлов с гуманитарной одеждой кружатся женщины, на клумбах из шин и скамейках напротив РКК с пустыми глазами сидят мужчины. Они отрешенно курят сигарету за сигаретой. Там сидел и скептично настроенный на разговор Игорь. Многие беженцы не хотят разговаривать с журналистами и не всегда из-за нежелания вспоминать пережитое. Они боятся «украинской разведки», злятся, что про то, как они на самом деле уезжали, могут не написать. Но есть и те, кому просто надо выговориться.
— В конец улицы как въе*ало, и сразу столб черного дыма поднялся. Сразу говорю: «Не, я оставаться не буду». Мы бежим по улице, а там народу тьма. Я говорю: «Уезжайте! Чего вы тут ходите». Тетя Галя говорит: «А чего это у вас там горит». Ей тоже крикнул убегать, — рассказывает мужчина, глядя в пустоту. — А родители там остались… Я ж как думал… Сейчас ехать не согласятся… Я дурак, надо было за шкирку хватать и в машину пихать их. Брат старший там остался. Это в селе Казачья Локня.
— Казачка? И что с ней сейчас? — резко остановившись, спрашивает прохожий. — У меня теща с Батюковки [улица в Казачьей Локне]. Что там с мирным населением?
— У меня там бабушка с дедушкой остались. Ивановых знаете? — спрашивает незнакомец, подсаживаясь на лавочку. — Маленькие такие, в Бога веруют очень.
— Конечно, там пол-Казачки осталось. Мы подавали и в Красный Крест этот, и в 112, а нам сказали, что туда просто нет доступа. О! Привет, земляки!
Рядом с нами останавливается семья из трех человек — соседи Игоря, — также пришли в РКК. Люди начинают расспрашивать друг друга про судьбу сельчан, но вскоре выясняется, что с большинством из них связи нет с 8 августа, некоторые погибли при попытке покинуть город, другие, при попытке выехать, — пропали.
— Да хоть бы за день сказали «съе*ывайте отсюда». Хотя бы по телефону… В Москве думают, что там деревушку какую-то взяли, а это город, 28 сел. Суджа — это город!
Тут к мужчинам дрожа подходит женщина. В ее глазах застыли слезы, руки нервно перебирают талончик.
— Скажите, Катю Е. вы, когда уезжали, видели? Известно, где она?
— В списках она, — отвечает женщина из подошедшей к Игорю семьи, — муж в списки ее вносил. Ее и других соседей. Мы за всех писали.
Пропавшие в приграничье люди — большая проблема. Курский поисковый отряд «ЛизаАлерт» получил 523 заявки о пропавших в области людях, в одном обращении может содержаться информация о 2−3 пропавших. Самому молодому из них — 11 месяцев, самому старшему — 101 год.
16 августа стало известно, что «ЛизаАлерт» закрыл информацию о разыскиваемых в серой зоне. Глава организации Григорий Сергеев пояснил в своем телеграм-канале, что такое решение отряд принял из соображений безопасности, чтобы оградить родственников пропавших от мошенников. Ранее в «ВК» по требованию Генпрокуратуры заблокировали паблик «Суджа — поиск людей», где публиковались ориентировки на пропавших. 14 августа правительство Курской области назвало недопустимым публиковать контактные данные в открытых источниках — ЦИПсО, утверждают власти, собирают для шантажа сведения о разыскиваемых из приграничья.
Помогает беженцам в поиске близких и РКК. Для этого организация запустила горячую линию, стала распространять бумажные анкеты по ПВР и уже получила более 1000 заявок. Найти удалось немногих, в закрытых властями городах — серых зонах волонтеры Красного Креста не работают. Беженцы, обратившиеся к ним за помощью, в успех не верят.
Ищут близких и через материалы западных СМИ — иностранные репортеры, которым удалось попасть в приграничные районы Курска, снимали мирных жителей. Некоторым беженцам по таким кадрам удалось найти пропавших, помогает им в поисках суджанка Ольга. Женщина делает скриншоты сюжетов зарубежной прессы и показывает их другим беженцам. Найти таким способом удалось больше 20 человек.
Обнаружить своего родственника удалось и Светлане Петренко. Она опознала отца на ролике МВД Украины, снятом после того, как якобы солдат ВСУ издевался над пенсионером (в Украине поставили под сомнение достоверность видео, назвав «примером того, как российская пропаганда пытается манипулировать общественным мнением и создавать ошибочное представление о действиях украинских военных»).
«Люди бежали от войны в шлепанцах»
— Я эту войну переживаю с 22-го года, с февраля месяца. Я родилась в Мариуполе, я там жила, родилась, росла. У меня брат родной с семьей, с племянниками оттуда же. Они к нам в Рыльск эвакуировались году в 2022-м. Потом уехали обратно.
Елене 65 лет. Она тяжело усаживается на лавочку и просит разрешения закурить. Женщина болеет диабетом, стоять ей сложно, в очередь за получением гуманитарной помощи она отправила супруга. С ним Елена покинула Рыльск 7 августа.
— Люди начали эвакуироваться, каждый сам по себе. У соседки сын-колясочник, мальчик 10 лет, прикован к постели после аварии. Как его эвакуировать можно, этого парня? Своей машины у них нет. Мы наняли такси и отправили его в Санкт-Петербург. Исполняющая обязанности председателя Ивановского сельского совета уехала в Москву. Она уже оттуда нам звонила и говорила эвакуироваться, но у многих не было своих машин. Это просто бесчеловечно. Им наплевать на все и на всех. Выбирайтесь как хотите.
В городе у Елены остались друзья. На связь они выходят редко, известно, что оставшиеся ночами сидят в подвалах, пережидая обстрелы. Многим пострадавшим пришлось выучить названия военной техники. Теперь они знают, что вынудило их покинуть дома, но слышать от пожилых беженцев сокращения по типу FPVшки немного непривычно. Однако осведомленность о видах снаряжения на вражеском балансе не помогает понять дальнейшие перспективы: врезался ли очередной дрон в их дом или соседний — непонятно. Ударная волна от какого снаряда выбила стекла — неясно. Смогут ли беженцы вернуться и будет ли им куда возвращаться — точно сказать никто не может.
— Зовут меня уехать в Москву, на Север, в Мариуполь вот зовут, везде зовут. И вы понимаете, просто душа разрывается, я не брошу своих близких, которые сейчас со мной в Курске. Если нам суждено погибнуть, то лучше всем вместе, потому что это пережить нельзя, это непереживаемо, — с дрожащим голосом, красными и мокрыми глазами и с третьей сигаретой рассказывает Елена. — Квартира осталась, гараж и хозяйство остались, курочки, уточки, голуби у мужа. Все осталось. У зятя моего поросенок, собака и куры. Подохли все они, наверное, сидя неделю без еды. Муж хотел уехать сегодня, переживает за своих голубей. Он у меня всю жизнь их держит, 60 лет он голубятник. Я расплакалась, не пускала. Внучка за него уцепилась. В Москве племянницы плачут, чего он туда собирается ехать? Муж не поехал по итогу.
И вот я вижу уже несколько дней этот кошмар. Я насмотрелась на людей, которые ходят в сланцах. Люди бежали от войны в шлепанцах.
Елена отводит взгляд. За время беседы несколько раз к нам подходили ее знакомые из Рыльска. Они тяжело смотрели на женщину, рапортовали о получении гуманитарки и, потоптавшись немного на месте, уходили. Елена внимания на них не обращала. Она смотрела куда-то сквозь тлеющую сигарету.
— В этом году приезжала к брату в Мариуполь. Сказать, что это был шок, ничего не сказать. Он весь разбит. Драмтеатр разбомбили, в который мы в детстве ходили на новогодние елки, смотрели спектакли. Мой дом, в котором я родилась и выросла, его нет. Двора тоже нет, нет школы. На том месте, где был мой дом, я упала на колени и плакала.
Поэтому, насмотревшись на это, думала, не дай Бог, здесь это случится. Я украинка по национальности. У меня папа украинец, мама — русская, с Курской области.
Война началась, когда у нас из-за дома летели ракеты в сторону Украины. Я стояла на коленях под иконами, молилась и просила Господа спасти людей. Зачем это надо? Кому это надо? Мне сестра из Украины кричала: «Вы нас бомбите!» Она уехала в Польшу, теперь она звонит и плачет: «Прости меня». А я отвечаю: «Катенька, но не я же тебя бомбила… Ты не виновата, я не виновата».
«Нас никто не хотел забирать»
Роману 19 лет. Он одет в модный черный свитер, длина которого немного закрывает домашние потрепанные шорты. На ногах — модные и некогда белые, а теперь песочно-коричневые кросовки. Среди преимущественно пожилых людей парень стоит особняком. Из Суджи он не так давно переехал в Курск, где поступил в университет. На лето приехал к родителям.
— Я уехал 9 августа. Все это время нас с родителями никто не хотел забирать. Трое знакомых, у которых были машины, отказывались возвращаться в город. Потом уже приехал сосед. Он вернулся за матерью и полтора дня катался на велосипеде, чтобы узнать, надо ли кого-то еще забрать.
Света у нас все эти три дня не было. Вода пропала в первый же день, но ловила связь. Потом и ее отрубили вместе с газом. Какое-то время еще работал домашний телефон, но после его тоже отключили. Готовили еду мы на мангале, использовали то, что осталось в холодильнике.
В городе постоянно была бомбежка, взрывы, дроны летали над головой, стрельба в некоторых районах — на выезде с Суджи и еще в двух селах. Центр города, когда мы уезжали, был просто разбит, по селам сожженные дома, взорванные улицы. Дорога из города была подорвана немного, на выезде в полях стояли сожженные военные машины и разбитые гражданские автомобили, легковушки.
«На руках вынес, посадил, вывез»
По дороге от РКК мне повстречалась семья из четырех человек. Женщина с мужчиной шли с пакетами Красного Креста, рядом крутились их дети — маленькая девочка и мальчик-подросток с аутизмом. Все они выглядели уставшими и немного растерянными. Курскую область Андреевы покинули в самом начале вторжения ВСУ. Откуда именно уехала семья, ее члены решили не уточнять.
— 6 августа мы проснулись в 3 часа ночи. Обстрелы были настолько сильные, что люстры, фотографии падали. Мы просидели какое-то время в коридорах. Первым делом я собрал детей и жену. Чуть-чуть был передых, когда вывез их, — обняв дочь, рассказывает Антон. — Потом возвращался за родителями и бабушкой. Когда вернулся, уже горели машины — их и дороги обстреливали, над головами работа ПВО. Наша машина пострадала немножко — в лобовое стекло либо осколок прилетел, либо что-то еще. Выезжали уже не через Мартыновскую центральную трассу, а через поля и Обоянский район. Очень страшно, очень тяжело.
— Папа, я хочу есть, — крикнул из-за спины сын Антона.
— У меня отец тоже инвалид, бабушка лежачая. На руках вынес, посадил, вывез. Но над головами к тому времени еще больше свистело. Проскочил на бешеных скоростях все это. Сейчас вспоминаю и осознаю, что оно было как на автомате, я должен был это сделать как глава семьи.
Женщина, перехватив детей, прижала их к себе. С безжизненным лицом она, слушая Антона, кивала мужу.
— Дети переживают это все очень тяжело, — глядя на это, продолжил мужчина. — Особенно ребенок — аутист-инвалид, он понимает, что надо вставать, убегать куда-то в закрытую комнату, когда сирена начинается. Младшая дочка каждого шороха, каждого звука боится. Убегает в коридор среди ночи, когда сирены срабатывают.
Очень тяжело… Хотелось бы обратиться с просьбой к жителям Курска: когда смотришь на суджан или там кореневцев, они при звуках ракетной опасности как-то немножко укрываются, в небо смотрят. В Курске пока только сирены… Не дай Бог такое пережить. Ребят, берегите себя.
Если пройти дальше РКК, Курск становится обычным городом. Иногда, конечно, слух режет сирена, а в глаза бросаются не успевшие получить обещанную помощь люди в халатах. Курские ПВР переполнены, беженцы их территорию покидают редко — без денег и документов, которые многие оставили дома, делать это сложнее.
В одном из баров города люди за столиком обсуждают новости, жалуются, что ничего не понимают. В повестку вклинилось тухлое обсуждение положения дел беженцев. Девушка в мини с завязанными в пучок волосами говорит на выдохе:
— Жалко их, конечно. Всех жалко. Когда-нибудь оно закончится…
После небольшого молчания, не чокаясь, гости залпом пьют по цветной настойке. Бар снова заливается громким смехом курян.
