Произведения Ольгерда Бахаревича уже дважды получали от властей статус «экстремистских». Сначала — его роман «Сабакі Эўропы», в марте 2023-го — «Апошняя кніга пана А.». Мы поговорили с известным белорусским писателем о том, почему его творчество так интересует силовиков, кого из представителей белорусской культуры он считает преступниками и как прошло его недавнее путешествие в Австралию (на самом далеком от Беларуси континенте автор спорил на тему российской агрессии в присутствии тысячи зрителей).
«Причина запретов — слепая ненависть, помноженная на абсолютное невежество и природное совковое рабство»
— В «Сабаках Эўропы» Беларусь — часть российского Рейха, от Запада нас отделяет железный занавес. Здесь причина запрета, кажется, очевидна — в произведении много параллелей с современностью. Но почему, как вы думаете, признали экстремистской и «Апошнюю кнігу пана А.»? Она же аполитична.
— В темные времена литература — всегда политика. И «Апошняя кніга пана А.» — отнюдь не аполитична. Она вышла в 2020-м. Вот мы открываем ее и читаем первую страницу: «Няма іншай мэты, як толькі дажыць у годнасці, волі і прытомнасці дадзеныя табе дні, што б ні прыдумлялі надзеленыя ўладай блазны і крыважэрцы». Пан А. в книге рассказывает разные истории, и большинство из них непосредственно касаются белорусских реалий. В сказке «Чалавек Раман Бурак» эмигранты конструируют робота-андроида: он должен приехать в страну, которую они покинули, и убить лидера нации. В сказке «У светлыя высі» (аллюзия ясна) рабочий меняет государственный флаг на главном флагштоке страны и видит, что тот насквозь мокрый от человеческой крови… Конечно, все это можно назвать «экстремизмом», если пользоваться искаженным языком власти, которая ворует у слов их истинные значения.
Но действительно ли там, в их унылых кабинетах, читали мои книги, я не знаю. Возможно, просто листали. Хотя в заявлении [о признании книги экстремистской], которое подал в суд ГУБОПиК, написано, что «Апошняя кніга пана А.» была проверена с помощью, цитирую, «лингвокогнитивного, информативно-целевого и интенционального методов, с учетом дифференциации базовых информационных слоев текста».
— Кто, по-вашему, объект новой атаки? Сама книга, ее читатели, ее автор, издатель (Андрей Янушкевич) или все вместе?
— Скорее всего, дело не столько в самой книге, сколько во мне как личности и в моих издателях. ГУБОПиКу давно переданы функции политической полиции, которая выкорчевывает любое инакомыслие. Моя публицистика последних лет отслеживается, это я вижу по реакции на нее лукашенковских пропагандистов.
Очевидно и то, что взят курс на полный разгром независимых белорусских издательств, прежде всего «Янушкевича» как самого заметного и активного. Все изданное им воспринимается как угроза. К тому же «Апошнняя кніга пана А.» выходила в сотрудничестве с пражским белорусским издательством «Весна», что само по себе очень подозрительно. А переиздание вышло в прошлом году в Польше и теперь распространяется в Евросоюзе, что, естественно, не может не раздражать власти.
Фактически все мои книги в Беларуси под запретом. Их выбросили изо всех книжных магазинов и библиотек. Об этом мне рассказывают читатели. То, что экстремистскими официально признаны только два моих романа, означает одно: это книги последних лет, которые имели большой резонанс и были доступны читателю. Полагаю, силовики даже не догадываются, что у меня несколько десятков опубликованных книг и весь этот литературный «экстремизм» разбросан по стране, по самым разным частным книжным полкам. Читатели пишут, что спасают мои книги из библиотек, чтобы их не уничтожили. Оставляют у себя до лучших времен… Вот он, ХХІ век в Беларуси: книги нужно спасать от библиотек.
Если в этом и правда есть какая-то логика, то следующей должна оказаться под запретом книга «Мае дзевяностыя» (вышла в издательстве «Янушкевич» в 2018-м. — Прим. ред.). Там «экстремизма» с лихвой. Но тираж давно у читателей, он распродан, а переизданий не было.
Правда, иногда я думаю, что искать логику в этих запретах не стоит. Это просто слепая ненависть, помноженная на абсолютное невежество и природное совковое рабство. В конце концов, все может объясняться еще проще. Когда машина репрессий запущена, ее уже не остановить. Она будет перемалывать все, что ей попадется. Таков принцип ее действия, у нее нет кнопки «стоп».
«Если я и осужден на смерть, то осужден также и на сопротивление — до самой смерти»
— Насколько признание ваших книг экстремистскими сказывается на вас, вашем настроении, мировосприятии, творчестве? Вдохновляет на написание новых произведений или, наоборот, становится поводом для пессимизма?
— Конечно, с одной стороны, я чувствую гордость и странную радость. Мои книги живут, читаются, вызывают самые разные реакции, меняют меня и людей, они часть самых разных важных процессов, происходящих в мире и в Беларуси: культурных, художественных, политических, медийных, мировоззренческих… Они прямо сейчас вписываются в историю моей страны, белорусской и европейской литературы.
С другой стороны, такие запреты отрезают меня от моего читателя в Беларуси, это настоящий запрет на профессию. Я люблю славу, но гораздо больше мне хочется, чтобы меня внимательно прочли. Те, кто умеет читать. Но у белорусских читателей крадут такую возможность. Поэтому я чувствую боль, злость и отвращение. Книги, признанные экстремистскими, уничтожают. Закапывают в землю.
Я вижу, как растет пропасть между теми, кто живет в эмиграции, и теми, кто остается в Беларуси. С течением времени мы все меньше будем понимать друг друга. В этом я пессимист. Невозможно писать, используя только память. Чтобы писать о Минске, нужно видеть, слышать его, каждый день. Нужно чувствовать его вкус и запах… Вслед за писателями массово уезжают и наши читатели. Уже тепрь белорусские книги за рубежом гораздо лучше продаются, чем в Беларуси. Но что такое эмигрантская литература? Например, я гораздо лучше знаю Берлин и Гамбург, Грац и Вену, чем Варшаву, Вильнюс и Тбилиси, где живет большинство эмигрантов. У нас теперь нет, например, общего Минска, культурные коды, топонимика и ритм которого делали нас сообществом. Есть только воспоминания о нем.
Какие бы ярлыки ни наклеивали на мои книги, я все равно буду писать дальше, так, как я хочу, так, как мне интересно, и о том, что мне интересно. Я просто не могу иначе, я дышу литературой, я ничего другого не умею делать. Даже если весь мир будет против меня — я буду писать то, что считаю нужным, и так, как могу только я. Как писал в дневниках Кафка: «Если я и осужден на смерть, то осужден также и на сопротивление — до самой смерти».
— Довелось видеть ваше выступление на одном из литературных фестивалей. Вы с поэтессой Юлией Тимофеевой (жена писателя. — Прим. ред.) выглядели едва ли не наиболее уверенно. Вы репетируете свои выступления? Или это импровизация — но тогда откуда столько внутренней и внешней уверенности?
— Нет, мы ничего не репетируем. Во-первых, мы очень часто выступаем перед публикой. Так было раньше, так остается и в эмиграции. Примерно 60 раз в год мы читаем свои тексты и участвуем в различных литературных и политических дискуссиях — в разных странах и городах, на разных языках. Нас очень часто приглашают — организации, медиа, фестивали, литературные центры, книжные ярмарки, а также белорусские диаспоры, которые сейчас активны во всем мире. Например, в прошлом году у нас с Юлей было, вместе и по отдельности, 61 выступление в 35 городах. Когда ты каждую неделю должен читать или говорить перед самой разной аудиторией то на одном языке, то на другом, уверенность приходит сама собой.
Во-вторых, у нас есть актерские способности — так почему бы не соединить их с текстами. Между собой мы называем нашу нынешнюю жизнь «бродячим цирком» — по строке одного из Юлиных стихотворений.
«Когда я вижу всех этих государственных подпевал от литературы, отношусь к ним как к преступникам»
— События 2020−2022 годов стали своеобразным водоразделом в культуре — совсем с другим мировосприятием и правилами игры. Насколько вы как творец почувствовали эти изменения?
— После 2020 года мы все — раненые, травмированные люди, жители некогда призрачной страны, которая вдруг появилась, изнасилованная, избитая и до жути реальная, на карте мира. Я думаю, нет ни одного белоруса, ни одной белорусской семьи, которых в той или ином плане не коснулись бы репрессии, не затронула эта война государства против собственных граждан. Я не могу представить себе литератора, который мог бы работать и жить так, как раньше. И когда я вижу всех этих государственных подпевал от литературы, которые делают вид, что «все нормально и можно писать как раньше», прикрываясь «культуркой», — я отношусь к ним как к коллаборационистам, как к преступникам.
Все события последних лет дали мне большой опыт. Мы, белорусы, вообще сильно поумнели. Я знаю, что это такое — революция в твоем родном городе, в которой ты принимаешь самое непосредственное участие. Знаю, что такое каждый день бояться за родных людей. На писателях сейчас лежит ответственность, к которой мы раньше не были готовы. Тогда, в 2020-м, возле стелы (комплекса «Минск — город-герой» на проспекте Победителей. — Прим. ред.), незнакомая женщина спросила у меня: «Вы же напишете о нас всех, о происходящем?» И я понял, что после этого невероятного августа я уже никогда не буду тем, кем был раньше.
Я знаю, что это такое — иметь близких-политзаключенных. Что такое писать письма в тюрьмы, даже не догадываясь, что с этими письмами будет: дойдут они, или «сожгут или выбросят?» — это еще одна цитата из Юлиного стихотворения. И совершенно не представляя, через что проходят те, кто оказался там без вины, в расцвете сил.
Я знаю, что это такое — каждый день чувствовать боль и ужас за незнакомых тебе людей. Раньше я писал о невозможности возвращения — теперь я знаю, что это на самом деле такое: настоящая невозможность вернуться. Теперь понимаю истинный смысл слов: «Родина писателя — это его язык».
Знаю, что это такое — не иметь дома. Знаю, как нужно ценить каждое мгновение свободной жизни. Ценить любовь, близость, нежность, доброе слово, поддержку. Как нужно использовать свой голос, если уж он тебе дан, против тьмы, против лжи. Потому что иначе мир будет считать, что в Беларуси действительно царят мир, согласие и преданность вождю.
К сожалению, человек — очень хрупкое существо. Здоровья мне последние годы не прибавили, я чувствую, что сильно постарел, ведя вот такую бродячую жизнь. Но я пишу. И вообще, я живу в изгнании не для того, чтобы молчать.
— Что вышло из ваших книг в последнее время? Что ожидается?
— В последние годы у меня появилось очень много публицистики и интервью о событиях в Беларуси, о войне в Украине. Все это переведено на разные языки. Наше время — время публицистики, эссеистики, поэзии.
Я издал свою первую поэтическую книгу в издательстве «Весна» — «Вершы», напечатанные кириллицей и латиницей.
Написал сборник рассказов «Ператрус у музеі». Они созданы уже после запрета «Сабак», и в чем-то эта книга — реакция на нее, ответ цензорам, «судьям» и «комиссиям».
Закончил «Плошчу Перамогі» и «Хлопчык і снег» (последняя — продолжение «Маіх дзевяностых»). У моих издателей есть планы выпустить их в этом году («Плошча» пока существует только в электронном формате). Кстати, очень жду театральную постановку по ней — планы на постановку есть у «Купаловцев» (независимая театральная группа «Свабодныя Купалаўцы», в которой участвуют актеры Купаловского театра, выехавшие за границу после разгрома. — Прим. ред.).
Книги выходят и на Западе, одна за другой. В прошлом году в США вышел роман «Дзеці Аліндаркі», причем в очень крутом издательстве New Directions — его авторами, например, были Набоков и Борхес, Акутагава и Селин, Грабал и Боланьо… Рецензии на роман появились в The New York Times и The New York Review of Books.
В Польше вышел мой старый роман «Сарока на шыбеніцы» — и попал в шорт-лист литературной премии Центральной Европы Angelus. В Германии ждем перевода «Сабак Эўропы» и ту самую «Апошнюю кнігу пана А.», которая выйдет через месяц в Берлине и будет презентована на Лейпцигской книжной ярмарке в апреле. Появилась и моя вторая книга во Франции, в маленьком независимом издательстве Le Ver A Soie. Она называется «Талент заікання і іншыя тэксты пра фашызм».
Но у жены, например, в прошлом году было опубликовано еще больше книг — шесть, в пяти странах. Самая известная из них — Motherfield, вышла в США, в техасском издательстве Deep Vellum.
В общем, как видим, книги выходят, книг довольно много, по-белорусски и в переводах — и это придает смысл нашему довольно призрачному существованию.
Но вернусь к потерям. Возможно, моя основная потеря — смех. Боль за происходящее не дает мне смеяться так заносчиво и так язвительно, как раньше. Эта боль выселила меня из моей «башни из слоновой кости» и отправила туда, во тьму, к людям. Хотя такое «изгнание» никогда не было моей мечтой. Я хочу начать новый роман, но времени на такую вдумчивую работу мало. Надеюсь, здесь, в Швейцарии, где мы сейчас живем, я все же напишу новую книгу.
«Людям часто кажется, что если медиа молчат о какой-то стране — то там мир и спокойствие»
— Теперь выражение «перевернуть страницу» намертво привязано к нынешней власти. Но тем не менее: складывалось впечатление, что тысячестраничные «Сабакі Эўропы» стали подведением итогов определенного, очень продолжительного периода в вашем творчестве. И вы некоторое время находились в поле притяжения этого романа и его образов. Итак, вы перевернули страницу в этом контексте? Или, наоборот, в этом не было особой нужды?
— В чем-то это для меня больной вопрос. «Сабакі Эўропы» — моя лучшая книга. Это не значит, что другие я считаю слабыми. «Дзеці Аліндаркі», «Апошняя кніга пана А.», «Белая муха, забойца мужчын», «Гамбурскі рахунак», книга о Париже, «Мае дзевяностыя», «Хлопчык і снег», «Плошча Перамогі» — всем этим я горжусь. Но именно в «Сабаках» я выразил — в наилучшей форме, именно теми словами, которыми хотел — то, что зрело уже давно, со всей свободой, которую только мог в себе найти. Это работа всей моей жизни. Больше, чем еще одна книга. Этот роман — как другое измерение меня самого. Иногда у меня такое странное ощущение: что бы я сейчас ни писал, об этом я уже сказал в «Сабаках» — и сказал лучше, четче, острее, красивее. Это и правда ловушка — написав «роман обо всем», ты невольно начинаешь повторяться.
Теперь, когда я жду выхода «Сабак» по-немецки, по-польски, по-английски и когда наблюдаю как зритель за триумфальным шествием по миру спектакля «Сабакі Эўропы» Белорусского свободного театра — я понимаю, что история этой книги только начинается. Что бы я ни писал теперь — все будет сравниваться с ней. То есть я сам должен бороться с собственной книгой. Но запрещать ее и закапывать в землю я не собираюсь (улыбается).
— Есть знаменитое высказывание Анны Ахматовой об Иосифе Бродском, которого в советские времена посадили за «тунеядство»: «Какую биографию делают нашему рыжему!» Так вот, литературные гурманы и эстеты знали и любили вас и до 2020-го. Но не получается ли теперь парадокс, что репрессии в отношении вас невольно добавляют вам новых читателей и поощряют интерес к вашей личности и вашему творчеству за рубежом? Это как с Набоковым: не было бы внешнего влияния (скандала с «Лолитой») — западный мир о нем бы, может, и не узнал.
— Однажды к тебе приходит история и забирает с собой. Так бывает с людьми, так бывает с книгами, так бывает со странами. Вот, например, белорусские власти десятилетиями пытались сделать вид, что истории не существует, что ее можно запретить, что можно насилием, указами и декретами держать страну в прошлом. Но история догнала нас в 2020-м — и сейчас Беларусь расплачивается за игнорирование исторических законов.
Когда ты пишешь и публикуешь книги — ты всякий раз бросаешь в океан бутылку с посланием. А дальше от тебя уже ничего не зависит. Наши биографии пишем не мы. Если у тебя есть талант и храбрость, свобода и фантазия, если ты хочешь сказать то, что другие не могут или боятся — рано или поздно написанное тобой попадает в этот вихрь. Так произошло с «Сабакамі Эўропы». Значит, все было правильно: мои странные блуждания по родному городу, бесприютность, съемные квартиры, книжные магазины, поезда, отели, [ирландский писатель] Джеймс Джойс с его «мой малый народ достоин великого романа», моя вера в европейскую судьбу Беларуси, мои сомнения, моя одержимость словом, мои стихи, мои страшные видения будущего, моя тоскливая любовь к Минску, мои рефлексии об империи… Значит, все это попало в определенную точку, где сходятся все водовороты времени.
В Беларуси славы мне до 2020-го хватало с лихвой — но это была слава в стране, которая пряталась от истории. А теперь меня просто несет по течению, не знаю, куда и с какой целью. Все, что я хотел и хочу, — писать книги. И — да, хочется «дажыць у годнасці, волі і прытомнасці дадзеныя мне дні, штоб ні прыдумлялі надзеленыя ўладай блазны і крыважэрцы».
— Сейчас вы вместе с Юлией Тимофеевой, пожалуй, наиболее активно представляете белорусскоязычную литературу за рубежом (также много выступают и публикуются Светлана Алексиевич, Саша Филипенко, Дмитрий Строцев, Татьяна Замировская, но они все же русскоязычные творцы). Насколько там есть интерес к Беларуси и белорусской литературе? На фоне войны в Украине он уменьшился или безвозвратно пропал?
— Конечно, образ 2020 года и отважных белорусов, вышедших на мирный протест против диктатуры, на Западе уже давно поблек и стерся, и приходится раз за разом напоминать, что все это на самом деле было — и не имеет права быть забытым. Белорусы в 2020−21 годах показали всему миру, как самоотверженно можно бороться за свободу, за демократию, за свои права. За все то, чему Запад так долго учил Восточную Европу. Учил, не зная истинной цены собственным ценностям в условиях тоталитаризма.
Разумеется, о Беларуси говорят последний год преимущественно в контексте войны в Украине, что объяснимо и оправдано. Людей на Западе интересует прежде всего, как белорусы относятся к войне, существует ли еще сопротивление внутри страны и — если говорить о литературе — как мы работаем в условиях изгнания, имеем ли возможность издаваться, поддерживаем ли связь с белорусским читателем.
Самое важное в наших дискуссиях и выступлениях — не дать западной аудитории отвернуться, забыть, проигнорировать «белорусский вопрос», рассказать о настоящем масштабе репрессий, о том, что насилие и террор продолжаются, донести правду о политзаключенных. Потому что очень часто люди на Западе недооценивают масштаб государственного террора в Беларуси, количество пострадавших от него. У них просто не укладывается в голове, что это может быть правдой — такой размах репрессий. Им страшно признать, что все это происходит сегодня, здесь и сейчас, в Европе, рядом с ними. Людям часто кажется, что если медиа молчат о какой-то стране — то там мир и спокойствие…
Я пытаюсь объяснить моей аудитории одну важную вещь. Белорусы получили неоценимый опыт: мы знаем, что такое жить в авторитарных государствах, что такое восстать против диктатуры, что такое иметь в качестве соседа алчную путинскую империю. Мы знаем, что такое жизнь в условиях изгнания, мы знаем, что такое Запад и что такое Восток. Понимаем, что такое Европа, лучше тех, кто монополизировал ее название. У нас есть чему поучиться.
Задолго до войны в Украине мы пытались предупредить мир об опасности — кому, как не нам, знать, что такое жить при Лукашенко в зловещей тени империи. Но кто слушал каких-то там белорусов. Когда мы говорили им о фашизме — на Западе скептически морщились. А теперь удивленно и боязливо качают головами: «Оһ my God, это же фашизм, как так вышло…»
«Все вокруг было непривычное, странное, словно мы попали в какой-то сериал»
— Как и по какому поводу вас пригласили в Австралию?
— На Аделаидский международный фестиваль, один из крупнейших в Южном полушарии, нас с Юлей пригласили еще прошлым летом. Пригласили принять участие в его литературной части — Adelaide Writers Week. Причин было три. Это выход моих «Дзяцей Аліндаркі» в США. Публикация в Штатах Юлиной книги Motherfield. И спектакль «Сабакі Эўропы», который после Лондона и Парижа Белорусский свободный театр привез в Аделаиду. Там хотели видеть автора романа и поговорить со мной о моем творчестве.
Масштаб фестиваля впечатлил. Четыре сцены в городском парке, по 500−1000 человек публики на мероприятиях. Среди участников два нобелевских лауреата: Джон Кутзее (лауреат Нобелевской премии по литературе 2003 года. — Прим. ред.) и Светлана Алексиевич, которая выступала онлайн.
— Как проходило ваше путешествие?
— 28 февраля мы с Юлей выехали из немецкого Хемница, где жили в последнее время, и взяли курс на Берлин. Оттуда вылетели самолетом в Доху и через пять с половиной часов вышли в арабскую ночь. Через пару часов пересели в самолет на Австралию. От Дохи до Мельбурна летели 13 часов, потом еще час до Аделаиды.
В Аделаиде была ранняя осень (фестиваль проходил в начале марта. — Прим. ред.). Первые два дня мы приходили в себя, не веря, что забрались так далеко, — смена климата и часовых поясов оставила отпечаток. Все вокруг было непривычное, удивительное, словно мы попали в какой-то сериал. И звезды, и закат солнца — все другое. Я поплавал в Южном океане — так в Австралии называют ту часть Индийского, которая лежит южнее их континента. Потом была встреча с белорусами Южной Австралии в белорусской церкви Аделаиды — правда, украинцев туда сейчас ходит больше, чем белорусов, и службы происходят по-украински.
Но принимали нас превосходно — все наши белорусские книги были раскуплены, а один из австралийских украинцев, пан Валентин Шиманюк, устроил нам экскурсию по окрестностям на машине — буш (так называют малозаселенные территории страны, поросшие кустарниками или невысокими деревьями. — Прим. ред.), винодельни, океан… Белорус Роман показал нам вечернюю Аделаиду. Я дал интервью австралийскому радио. Сходили на спектакль Театра Ее Величества про доктора Джекила и мистера Хайда…
А в остальные дни была работа — встречи, дискуссии, чтения. То, ради чего нас и пригласили. 10 марта мы снова через Доху вернулись в Европу, в швейцарский Цюрих. Неподалеку от него, в кантоне Цуг, мы сейчас и поселились. Как всегда, временно.
— Насколько австралийская публика смогла считать темы и проблемы, заявленные в спектакле «Сабакі Эўропы»?
— Мы с Юлей посмотрели показ «Сабак» как обычные зрители. Как и в Европе, на каждом спектакле был аншлаг, актеров несколько раз вызывали на бис. Австралийская публика — невероятно искренняя, доброжелательная и открытая, для здешних людей обычная вещь — подойти к автору и выразить свое мнение лично. Пришлось выслушать очень много теплых слов. Самым трудным для меня было объяснить, что я не драматург, а романист, и что Dogs of Europe — театральная адаптация романа, отдельное произведение. Да, это я создал мир, героев и сюжеты «Сабак Эўропы», но на язык театра роман перевели режиссер Николай Халезин и драматург Мария Белькович.
Полагаю, австралийцам было сложно понять все коллизии спектакля, ведь все же для этого лучше сначала прочитать книгу. Но история молчуна, сбегающего из российского Рейха на гусыне, «Капсула времени», или история последнего белорусского поэта, следы которого ищет берлинский полицейский Терезиус Скима, людям откликнулись. Десятки человек благодарили меня за произведение, отмечая неповторимую атмосферу, «дикость» и фееричность, пробравшие их до глубины души, антиимперский месседж и прекрасную игру актеров. Одна женщина сказала, что спектакль перевернул всю ее жизнь.
Что касается моего первого мероприятия (всего их было два) — разговор со мной был не только о «Сабаках Эўропы», но и вообще о моем творчестве и биографии. Пришлось рассказать и о моих 80-х, и о моих 90-х, и о белорусском языке, и об эмиграции.
Юля Тимофеева поучаствовала в трех выступлениях — первое было посвящено ее книге Motherfield, на втором она вместе с другими участниками читала со сцены стихи британского придворного поэта-лауреата (такие вот бывают торжества в англосаксонском мире), а на третьем выступала вместе с палестинскими поэтами и австралийской писательницей.
«Она из тех западных интеллектуалов, которые продолжают вести диалог с Россией поверх наших белорусских и украинских голов»
— Вторым вашим выступлением стала публичная дискуссия с австралийским историком-советологом Шейлой Фицпатрик. Какие вопросы вы обсуждали?
— Это была дискуссия на тему «Россия: сейчас и после», к участию в которой были приглашены Шейла Фицпатрик, я и Анатолий Ливен (британский политолог и писатель. — Прим. ред.). Но последний не смог присоединиться к беседе, в итоге у нас с госпожой Фицпатрик вышел своеобразный поединок.
Мне очень хотелось услышать от нее, что она думает о современной России и о войне в Украине, узнать ее мнение, но, к сожалению, никакой четкой позиции озвучено не было. У меня сложилось впечатление, что Фицпатрик чувствует сильную связь с Россией, любит и ценит ее, переживает за ее культуру. Конечно, она никоим образом не поддерживает войну и путинский режим, но она человек, который всю жизнь посвятил исследованию российской истории, и Украина и Беларусь ее не очень интересуют. Мне показалось, она из тех западных интеллектуалов, которые продолжают вести диалог с Россией поверх наших белорусских и украинских голов. Наша отдельная история, наш взгляд на Россию, наш европейский выбор, наше право быть вне России ими не учитывается.
Я озвучил все те свои тезисы, с которыми мне так часто приходится выступать в Европе. Корни войны в Украине — в начале девяностых годов. Запад сделал большую ошибку, когда решил, что империя и демократия в России совместимы. Демократических империй не бывает. Россияне отравлены имперскостью, а суть любой империи — война, экспансия, завоевание новых территорий. Империя не знает, что такое границы. Когда империя уничтожала чеченцев, Запад решил закрыть на это глаза. Донбасс, Крым — и на это реакция Запада была вялой и невразумительной. Вместо того чтобы добиваться распада России, Запад позволил ей укрепиться, в итоге к власти пришли реваншистские силы с мечтами возродить имперское величие — и вот что из этого вышло.
На этой дискуссии я говорил о необходимости поддержки Украины — военной, финансовой, гуманитарной, общественной. О том, что нужно учитывать ошибки 30-х годов прошлого века. Только объединенными усилиями мир может остановить российский фашизм.
— В Австралии вы жили в Аделаиде, на Земле Каурна, где живет одноименный народ со своим языком и культурой. Сейчас они в этой стране меньшинство, хотя отношение к ним уважительное. Похожая судьба может ждать белорусов? Или сюжет «Сабак Эўропы» останется мрачной антиутопией?
— Путешествие в Аделаиду действительно помогло посмотреть на мир с другого ракурса, шире и глубже, отбросив европоцентричность — и параллели между судьбой австралийских аборигенов и обитателей Белых Рос — 13 (герои романа Ольгерда Бахаревича. — Прим. ред.) стали более очевидными. Во время колонизации Австралии голос народа каурна никто не собирался слушать.
Сейчас возможностей быть услышанными все же гораздо больше. Мне кажется, будущее белорусов зависит прежде всего от двух факторов. От того, сможем ли мы доказать миру свою правду, свою боль, свое отличие. В 2020 году белорусы сказали свое слово, говорят его и сейчас. Мы не хотим быть частью Российской империи, мы отдельный народ со своим языком, историей и культурой, мы против захватнической войны в Украине и мы требуем, чтобы с нами говорили на равных. То, насколько убедительно будет звучать наш голос в эти времена, имеет очень большое значение.
Но прежде всего все зависит от нашей собственной способности к сопротивлению. Политическому, культурному, общественному и личному. Где бы мы ни жили, каждое слово по-белорусски, каждая белорусская книга и песня, каждая свободная мысль, выраженная по-своему, каждое возражение и каждое сомнение, отказ от сотрудничества с колониальными властями, протест против любых попыток смотреть на нас через российские очки — все это сейчас имеет как никогда высокую цену и работает на наше завтра. И тогда, возможно, история нас услышит.
Читайте также
