Осенью 2023 года в Лондоне в здании Барбикан-театра, одного из крупнейших в городе, состоится мировая премьера оперы «Дзікае паляванне караля Стаха» по одноименной повести Владимира Короткевича. Для белорусского Свободного театра ее написала композитор Ольга Подгайская. Мы поговорили с ней о создании этой оперы, о другом произведении, посвященном Марии Колесниковой, работе в польской музыкальной школе и современных детях.
«Берется тема, которая актуальна и из-за которой болит сердце»
— Знаю, что у ваших родителей довольно необычная история знакомства. Папа-белорус приехал в Казахстан поднимать целину, там познакомился с вашей мамой-украинкой. В свою очередь ее мама, ваша бабушка, попала туда после ссылки в Сибирь. Вы родились в Казахстане, но в детстве переехали в Беларусь. Кем вы себя считаете по национальности? С кем идентифицируете?
— Мне сложно об этом думать, тем более сейчас.
— Вообще не думаете?
— Мой папа — белорус, мама — украинка. Я не знаю, кто я: белоруска и украинка? Что делать с фактом рождения в Казахстане, двадцатью годами жизни в Беларуси? Сейчас я в Польше, и это еще один фактор. Поэтому сложно сказать. Может быть, задам [себе] этот вопрос лет в 90, если доживу. Когда работаешь над музыкой, не думаешь: мол, я — белоруска, поэтому буду брать только белорусские темы. Нет, берется тема, которая актуальна и из-за которой болит сердце.
— У вас есть музыка, посвященная Марии Колесниковой (произведение «Неба Марыі» исполнялось на Бетховенском фестивале в немецком Бонне. — Прим. ред.), есть опера по произведению Короткевича. Но по-настоящему оценить боль героев этих произведений могут именно белорусы. Если бы вы не были белоруской, возможно, эти проблемы так бы не резонировали вам.
— Я встречала много разных людей, которые живут не в Беларуси и даже не являются гражданами этой страны. Но у них сердце болит намного сильнее, чем у некоторых белорусов. Допустим, в Берлине я познакомилась с немцами, которые до сих пор бьются за ту же Машу Колесникову, постоянно пишут и говорят о ней. Поэтому национальность не так важна. Самое главное, чтобы перед тобой был человек.
— Вы писали «Дзікае паляванне» по заказу Свободного театра. Какие вопросы обсуждали до начала работы?
— Обсуждали продолжительность оперы, очень долго выбирали состав оркестра и вокалистов, которые будут ее исполнять. От этого уже и отталкивались. Нужен был либреттист, поскольку у Короткевича — проза. Я предложила поэта Андрея Хадановича, с которым очень много лет работаю.
— Какие пожелания у вас были к нему?
— Сокращать текст как можно больше (улыбается). У Короткевича большое произведение, а продолжительность оперы — два часа. За это время нужно рассказать все самое важное.
— Сколько времени ушло на написание оперы?
— Полгода. Для оперы это маленький срок.
«Всю жизнь я жила в интеллигентном окружении, а затем поняла, насколько страшной может быть человеческая ненависть»
— Насколько события в мире влияли на процесс работы? Условно говоря, чтение новостей могло сбить с рабочего настроения?
— Я не могу абстрагироваться от новостей. Понятно, что и белорусские, и украинские новости, и даже российская ненависть — все это парализует и одновременно влияет на работу. Чтение комментариев по определенным событиям или просто слова людей в социальных сетях, услышанные разговоры друзей — все это, может быть, даже помогает прочувствовать события, рассказанные Короткевичем, и передать все это в музыке. Когда читаешь оригинал, иногда кажется, что все абстрактно, не по-настоящему. А когда проецируешь те события на свою жизнь и читаешь современные новости, то понимаешь, что речь об одном и том же, что ничего не поменялось.
Представьте, что я собираюсь написать музыкальный фрагмент, когда главная героиня плачет по своему убитому другу. И в то же время читаю, что кто-то на войне снова умер. В такой ситуации пишешь музыку, плачешь и еще больше начинаешь чувствовать эту ситуацию. Ведь речь идет уже не о вымышленной героине из какой-то книги.
Может быть, если бы я жила, условно, в Новой Зеландии, мне вообще было бы все равно, что происходит сейчас на этом континенте. А так я живу с этими людьми, читаю новости и не могу по-другому.
— Одним творческим людям нравится такой вопрос, другие его терпеть не могут. Но все же спрошу: о чем вообще ваша опера?
— В ней две главные темы: любви и страха, которые идут через все произведение как лейтмотив. Темы страха очень много, но любовь все-таки побеждает.
— Когда вы сказали об этих темах, сразу же возникла ассоциация с вашим произведением, посвященным Колесниковой. Оно вдохновило вас на оперу?
— Нет, это совершенно разные произведения. Похожи они лишь тем, что написаны сейчас о наших событиях. О чем я могу писать последние три года? Только о том, о чем душа болит. Сюжеты разные, но причина страха одна и та же. Очень вдохновляют люди, в которых есть столько смелости и силы. Люди, которые сражаются за нас на войне, которые сидят за нас всех в тюрьме. И таких героев мы встретим в опере.
— Короткевич писал свое произведение в 1950-е годы, вы создали оперу в ХХI веке. Уже столько лет этот сюжет востребован. Вы верите, что когда-нибудь он перестанет быть актуальным?
— Нет-нет, раньше я была оптимисткой, теперь превратилась в пессимистку. Я постоянно разочаровываюсь в людях. Я не могла поверить, что самый близкий друг может перестать любить из-за пустяка, а сосед может убить соседа. А теперь вижу это постоянно. Всю жизнь я жила в интеллигентном окружении, а затем столкнулась с другими людьми из другого мира, поняла, насколько страшной может быть человеческая ненависть, с которой ничего нельзя сделать. У меня как будто глаза открылись. Поняла, что эти люди существовали все это время параллельно с моим прекрасным миром.
Короткевич передал состояние людей на оккупированных территориях (действие повести происходит на белорусских землях в конце XIX века — в то время, когда они входили в состав Российской империи. — Прим. ред.). Думаю, что такой сюжет будет актуальным всегда. Да, возможно, в будущем конкретно с нами все будет хорошо. Но в мире всегда будут завоеватели, а страдать будут невинные люди. И эта история всегда будет идти по кругу.
«У нынешнего поколения нет никаких границ, уважения к другим. Потому что вольный человек: можешь делать все, что хочешь»
— Какая у вас сейчас основная работа?
— Преподаю в польской музыкальной школе и в музыкальной школе, которую организовала белоруска Галина Казимировская, тоже в Польше.
— Совмещать это с написанием оперы реально?
— Очень сложно. Иногда приходилось и уроки в школах отменять.
— Насколько музыкальное образование в Польше отличается от белорусского?
— Трудно ответить на этот вопрос. В Беларуси я преподавала в государственной школе, здесь — в частной, с совершенно другой программой и с другими целями.
В Беларуси ребенок должен был учиться, несмотря ни на что. Нравится, не нравится, плачет он или не плачет, есть у него время на уроки или нет. У меня, конечно, дети не плакали (улыбается). А тут, в частной школе, главное, чтобы ребенок был счастливым и не бросил учебу. Поэтому перечить ему нельзя, домашние задания почти не задают.
— А дети в наших странах отличаются?
— А вот дети абсолютно другие, чем в Беларуси. Как и люди в принципе. Об этом можно очень долго рассказывать. Приведу лишь один пример: здесь люди более свободные, более раскрепощенные. Даже элементарно могут себе позволить громко разговаривать в транспорте. С детьми сложнее. Они менее уважительно относятся ко взрослым.
— Это хорошо или плохо?
— Для меня это плохо. Столкнулась с этим и очень мучаюсь. Не знаю, как перестроиться и куда катится этот мир (улыбается). Не знаю, что будет дальше. У нынешнего поколения, которое подрастает, нет никаких границ, уважения к другим. Потому что вольный человек — можешь делать все, что хочешь. А то, что от этого страдают окружающие, их не волнует. И от этого я страдаю.
— За счет преподавания в польской музыкальной школе можно достойно жить в финансовом плане?
— У каждого свое понимание достоинства. Заработанных денег мне хватает, чтобы снимать квартиру. Но я работаю пару дней в неделю. Если бы работала в школе каждый день, были бы другие цифры. В любом случае в Польше понятно, что труд композитора ценится и оценивается намного выше, чем в Беларуси.
— Как это проявляется?
— За работу платят. Произведения местных композиторов в Польше — в отличие от Беларуси — востребованы, их исполняют. В Беларуси они в лучшем случае звучат на творческих вечерах в камерных залах, отдельные детские произведения — на концертах в музыкальных школах или на концертах камерной музыки в филармонии. Глобально же белорусских композиторов на родине не играют. И я не знаю, когда их будут исполнять, когда нас начнут ценить.
«Сейчас у всех переехавших людей своеобразное пограничное состояние, которое может затянуться на несколько лет»
— Певец Илья Сильчуков рассказывал нам, что в мире оперы не обойтись без агентов, представляющих интересы певцов. А что с польскими композиторами?
— Агенты для композиторов есть во всем мире, не только в Польше. Но пока не пробовала работать с кем-то из них. Жизнь в эмиграции тяжелая, много времени уходит на то, чтобы обосноваться на новом месте.
— А как тогда ваши произведения доходят до премьеры: вам делают предложение или вы сами обращаетесь в какой-нибудь польский оркестр?
— Нет. Обычно я пишу, если кто-то что-то заказывает (пока это белорусы, не поляки). Просто так, в стол, пишу очень редко.
— А почему? Причина в финансах или это принципиальная позиция, что все произведения должны исполняться здесь и сейчас?
— Нет, это не принципиально. Просто если есть какой-то заказ, он забирает очень много времени. Обычно погружаешься в какое-то состояние и пишешь что-то конкретное. Потом поступает другое предложение. В последнее время это чаще всего музыка для спектаклей, которые белорусские режиссеры (например, Юра Диваков) ставят в польских театрах. В таком ритме я работаю последние два года. Поэтому отвлекаться и что-то писать для себя у меня нет возможности.
— Есть цель найти польских заказчиков и интегрироваться в польское музыкальное пространство?
— Да, я этого очень хочу, но у меня пока даже физически на это не хватает времени. Затягивает работа. И я прекрасно понимаю, что у поляков своя конкуренция между собой, а тут еще какая-то эмигрантка приехала. Понятно, что я попала к людям в чужой дом и не буду им мешать.
В целом же, сейчас у всех переехавших людей своеобразное пограничное состояние, которое, как говорит мой психолог, может затянуться на несколько лет. Ведь будущее пока непонятно. Может, я вернусь домой, а может и нет.
— В Беларуси вы не только писали свою музыку, но еще и выступали как органистка. Когда-нибудь исполняли свою музыку?
— Постоянно. Я исполняла, в основном, музыку современных белорусских и зарубежных композиторов, и свою, естественно.
— Насколько меняется восприятие одного и того же произведения, когда вы его написали и затем слушаете и когда исполняете?
— Как-то еще в Беларуси в филармонии играли мою музыку с оркестром. Я как органистка сидела где-то рядом с ударными, в конце сцены. Слышала только ударников и духовиков, остальное — нет. В этом вся сложность. То есть ты воспринимаешь музыку просто как исполнитель, главное — сыграть ноты четко под дирижера. А вот когда ты композитор, то уже слышишь, правильно ли написал то, что задумывал. Понятно, в какие-то моменты можно попросить помощи у коллег (например, у другого органиста). Но вообще ты или композитор, или органист.
Правда, есть плюс [и в исполнении собственного произведения]: бывает, меня как исполнителя вдруг понесет не туда, и в произведении будет место, которое хочется подчеркнуть, а в нотах этого не написано. Но как композитор я затем имею право сделать здесь небольшую ремарку (пометку в нотах, которая может изменять темп или другие особенности произведения. — Прим. ред.).
— Ситуация, когда вы одновременно и композитор, и исполнитель, вам помогает или мешает?
— Помогает, конечно. Например, композитор-скрипач удачнее напишет для скрипки. В отличие от композитора-пианиста. И наоборот, композитор-пианист удачнее напишет для фортепиано, в отличие от скрипача. У композиторов-пианистов более гармонический слух, а у композиторов-скрипачей или духовиков — мелодический. Поэтому они немного по-другому пишут музыку. У композитора-органиста — совершенно другое в голове. У органа очень много тембров, которых нет у других инструментов. Когда пишу для оркестра, я этим пользуюсь.
Читайте также
