Почти четыре десятилетия назад, 1 февраля 1985 года, примерно в десяти километрах к востоку от аэропорта Минск-2 (неподалеку от деревни Нежевка) во время вылета разбился cамолет Ту-134. На его борту находились 80 человек: шесть членов экипажа и 74 пассажира. Большая часть из них погибла. Вспоминаем подробности этой страшной истории.
Короткий полет и два отказавших двигателя
В тот день самолет Ту-134 должен был выполнять рейс из Минска в Ленинград (современный Санкт-Петербург), в аэропорт Пулково. На календаре была зима, стоял легкий мороз — минус 2 градуса. Самолет, на котором выполнялся рейс, был относительно новым — летал всего три года, до того как стать пассажирским, находился в правительственном отряде (то есть перевозил должностных лиц СССР).
Борт перед вылетом несколько дней простоял на открытой площадке под снегом (аэропорт еще не был достроен, и готовых ангаров для хранения самолетов не было). Поэтому прямо перед вылетом его крылья облили горячей водой и обработали специальной жидкостью — так были удалены отдельные фрагменты льда. Фюзеляж не обрабатывался, поскольку на нем льда и снега не было. Члены экипажа осмотрели Ту-134. Замечаний не было. Все показатели не выходили за установленные нормы.
На месте нынешнего терминала национального аэропорта Минск в те годы стоял большой ангар, в котором и проводились процедуры досмотра и посадки пассажиров. Среди них в тот раз были лучшие беларусские студенты, которых за успехи в учебе наградили поездкой в Ленинград.
В 07.47 утра самолет отбуксировали на взлетно-посадочную полосу. Из динамиков в пассажирском салоне доносилась популярная в то время песня группы «Земляне» «Трава у дома». В 07.52 с интервалом 40 секунд были запущены оба двигателя. Командир экипажа Владимир Беляев пожелал всем хорошего полета, и в 07.59 самолет оторвался от земли на скорости 290 км/ч.
Прошло всего шесть секунд полета, когда на высоте 35 м при скорости 325 км/ч раздался хлопок, после чего левый двигатель перестал работать. Это произошло во время уборки шасси.
«Когда первый двигатель отказал — легкая досада такая была… — вспоминал свои ощущения второй пилот Михаил Хаустов. — Ну, все, думаю: сейчас сядем — день пропал. Отписываться нужно будет, кучу бумаг заполнять».
Пилоты в итоге выровняли самолет, который начал крениться и разворачиваться в сторону отказавшего двигателя, а Хаустов сразу доложил о случившемся на землю и по поручению командира запросил экстренную посадку. Руководитель полетов, находившийся в аэропорту, сразу же подготовил для этого все необходимые системы.
На высоте 220 м и при скорости 340 км/ч бортмеханик Анатолий Трофименко начал убирать закрылки (поверхности, расположенные на задней кромке крыла — при выдвижении они увеличивают площадь крыла и помогают самолету взлетать и садиться. — Прим. ред.). В конце уборки произошел еще один хлопок, сработала световая сигнализация «неисправность правого двигателя» и «вибрация велика». Еще через две секунды на высоте 240 м при скорости 325 км/ч перестал работать и правый двигатель.
«В случае отказа двигателя есть определенные процедуры, которые нужно выполнять. А рычаги выключения двигателя находятся у командира слева на пульте, — объяснял Хаустов. — Так вот, когда отказал второй [двигатель], мне сразу в голову мысль пришла, что командир [Владимир Беляев] выключил его сам. Я говорю: „Ты что, выключил двигатель?!“ Он отодвигается и показывает на рычаги — мол, смотри, все сделал правильно. Понимаете, это была надежда, что если он ошибочно выключил, то еще есть шанс повторно запустить».
По словам второго пилота, едва он сообщил диспетчеру о случившемся, связь с аэропортом прервалась. В салоне погас свет.
По словам пассажирки Ирины Королевой, которой тогда было 19 лет, когда перестали работать двигатели, в салоне самолета внезапно стало очень тихо. Даже перестал плакать ребенок, сидевший вместе с родителями на соседнем ряду. «„Мы падаем“, — прошептал кто-то рядом», — воспоминала она ту страшную ситуацию.
А вот воспоминания еще одного пассажира, Олега (ему тоже было 19 лет), немного другие: «Свет погас, только музыка играет, и девка какая-то закричала: а что с нами будет?! А я сижу и думаю: а черт его знает. Вроде же самолет летит, планирует. Страха или паники не было, наоборот, скорее недовольство. Подумал: опять какая-то ерунда у них произошла. Надо будет возвращаться, и я сегодня не попаду в Ленинград. А тут еще сосед говорит: „Давай прощаться…“» Олег признавался, что тогда разозлился — кажется, даже послал мужчину.
20-летний пожарный Валерий Яковенко летел в Ленинград с женой. Устав после ночного дежурства, он сразу задремал, но уснуть не успел. Жена, услышав громкий хлопок со стороны левого крыла, растолкала его. «Свет в салоне погас, и сразу включились тусклые пожарные лампы. Ну вот, с досадой подумал я: сейчас вернемся в аэропорт, будем ждать, пока подготовят другой лайнер. Часа 3−4 потеряем, а в Ленинграде, похоже, едут нас встречать. И спать хочется, просто сил нет. Тут жена говорит мне: „Смотри, кусты какие-то под самолетом“», — вспоминал он.
Только Яковенко успел подумать о том, что сейчас будет посадка, как началась сильная тряска, крики в салоне, паника. «С верхних полок летели сумки, чемоданы, какие-то свертки. Самолет трясло так, что невозможно было сообразить, что делать».
Командир экипажа Владимир Беляев начал снижать высоту и на высоте 100−120 метров вышел из облаков, оказавшись над лесом. По инструкциям, в такой момент штурман Вячеслав Дубинин должен был покинуть кабину пилотов, но сделать это не успел. К тому же команда все еще пыталась удержать самолет: бортмеханик запускал вспомогательный двигатель, чтобы обеспечить машину электричеством, а штурман успел рассмотреть среди высокого леса что-то вроде поляны, поросшей кустарником, и закричал об этом пилотам.
По словам Хаустова, сам он с командиром той площадки уже не видел. По его мнению, если бы самолет дотянул до нее, жертв было бы меньше. «Мы создали крен в 5 градусов, пытаясь дотянуться до нее, но уже стали „рубить“ лес (самолет ударился о верхушки деревьев на высоте 22 метра. — Прим. ред.). Ну и все. Когда началась колоссальная тряска — бревна бьют по самолету — я просто сгруппировался в сиденье, и меня колотило», — вспоминал он.
Самолет продолжал рубить деревья и одновременно разрушался, а через 348 метров такого жесткого скольжения по соснам упал на землю и проехал по ней еще около 110 метров. На часах было 08.01 — то есть полет продлился всего две минуты.
Заднюю треть фюзеляжа оторвало, а переднюю часть развернуло поперек траектории движения, там начался пожар. «И никто из стюардесс ведь не сказал, — это я потом уже в кино видел, — что надо было сгруппироваться, опустить голову и закрыть лицо. Они все куда-то исчезли. Пассажиры были пристегнуты, и вот когда началась тряска, когда самолет врезался в лес, я хорошо помню, как я бьюсь лицом, носом о переднее кресло», — вспоминал пассажир Олег.
Супермен-пожарный из голливудских фильмов
Анализируя поведение людей в салоне после крушения, Михаил Хаустов делал вывод: инстинкт подсказывал им бросаться к выходу вперед. А там они столкнулись с пожаром и закрытой дверью. А вот если бы они побежали или поползли назад, к оторванному хвосту, было бы больше шансов спастись.
Но таких примеров немного. «Когда пришла в себя, была уже на противоположной стороне салона, на другом ряду, ноги были чем-то сильно зажаты, казалось, на мне кто-то лежит. Открыла глаза — передо мной яркий огонь, как апельсин, а в салоне дым, черный, липкий, сладкий, не могла дышать. <…> У меня горели волосы, лицо, спина, от жуткой боли повернула голову направо и увидела в хвостовой части салона дыру, стала рваться, рвалась с такой невероятной силой, что ноги вырвала из сапог, с меня слетела юбка. И поползла по сиденьям, к той самой дыре», — вспоминала Ирина Шитько, потерявшая в той катастрофе любимого человека.
Большинство же людей, которые спаслись, находились либо в самом начале, либо в конце салона.
Например, упоминавшаяся выше Ирина Королева должна была сидеть в середине самолета. Но знакомый, сидевший в хвосте, позвал ее пересесть: там было свободное место. Девушка согласилась и тем самым сохранила себе жизнь. «Задняя спинка моего последнего места в хвосте самолета оказалась спасительной, — вспоминала Королева. — Мое кресло было выше остальных и сломалось от удара лайнера о землю. Спинка-то и закрыла меня от огня, который добирался до этой части развалившегося Ту-134».
«Хорошо запомнила одного парня: он был пожарным, звали его Валерием. Он летел вместе с женой. Многие, в том числе и я, в первую очередь ему обязаны своим спасением. Почти всех раненых из-под обломков вынес именно он», — добавляла она.
Действительно, многие пассажиры были обязаны спасением своей жизни тому самому Валерию Яковенко, которого валил с ног сон после ночного дежурства. «Меня бросило на переднее кресло, и я сильно ударился лбом о него. На какое-то время (очевидно, несколько секунд) потерял сознание. Очнулся: везде едкий дым, выжигающий глаза, и огонь в середине салона. Я, еще толком не понимая, что произошло, встал, сделал 2−3 шага назад и тут провалился куда-то, словно в яму», — вспоминал он.
Пожарный упал на снег через дыру, образовавшуюся, когда у самолета оторвало хвост вместе с багажным отсеком. Но тут он услышал крики из самолета. Там оставалась его жена. Поэтому мужчина поднял выпавшую куртку или пальто, сбил пламя рядом с собой, подтянулся и залез обратно в салон.
«Жену увидел сразу, она была жива и почти не пострадала. Но не могла встать, ей придавило ноги переломанными креслами. Схватив ее за плечи, я резко дернул вверх и буквально вырвал супругу из западни. Не заметил даже, что ее сапоги остались где-то на полу. Взял на руки и, в буквальном смысле слова, бросил ее через горящую дыру. Понимал, не разобьется: снега в лесу по пояс. Хотел спрыгнуть следом и сам, но увидел, что на последнем ряду, как в домике, под переломанной спинкой кресла сидит девушка, маленькая, испуганная, как воробушек, и молча смотрит на меня», — рассказывал пожарный.
Это и была Ирина Королева. Мужчина переломал ногой кресло, вытащил ее — и также бросил через дыру на снег.
«А рядом рука торчит из обломков, пальцы на ней шевелятся. „Живой?“ — кричу. Только стон в ответ. Вытащил и его, доволок до спасительного выхода — и тоже в снег. А дым такой, что глаза уже почти не видят, на кистях рук горит какая-то пластмасса, я срываю ее, как пленку, обожженные места начинают кровоточить. Оглянулся в последний раз и увидел еще одного живого пассажира. Схватил его и вместе с ним выпал из переломанного самолета. Отбежали от горящего лайнера метров на 20. Оглядываюсь и вижу: начинают взрываться кислородные баллоны, и фейерверки из фиолетовых искр улетают в небо. Вдруг заметил, что-то вывалилось из самолета и лежит на снегу. Похоже, человек. Я побежал туда», — вспоминал Яковенко.
По словам мужчины, жена крикнула ему: «Валера, не беги, сгоришь!» Но тот не обратил внимания.
«Снег глубокий, бежать трудно, устал смертельно, руки болят. Добрался до самолета: женщина лежит на земле, стонет. А искусственная шуба на ней горит, и огонь вот-вот подберется к лицу. Ногами сбил пламя, схватил за воротник и волоком потащил подальше от огня. А секунд через 15−20 раздался взрыв, и самолет окутало пламенем», — рассказывал он. Это вспыхнуло вытекшее из баков авиатопливо, вызвав пожар в передней части самолета.
Так Валерий спас пятерых человек. Кроме этого, остались живы и некоторые из людей, оказавшихся впереди салона.
«Когда наступила тишина, и сверху снежинки на лицо начали падать, я осознал: „Неужели?..“ Попытался пошевелиться — все болит. Ну, думаю, раз болит, значит, жив. А тут еще кусок раскаленного металла на руку мне упал, я и вспомнил — вернее, я и так знал, чем кончаются такие вещи: будет пожар. Я полез наверх», — вспоминал второй пилот Михаил Хаустов. Сил мужчине хватило только на то, чтобы выползти на фюзеляж.
«Смотрю, люди бегают. Некоторые в шубах. И не могут их снять — горят, как факелы. Я свалился с фюзеляжа в снег. Помню только единственную чью-то фразу: „Оттащите его!“» — рассказывал он.
Оказалось, что этим же рейсом в качестве пассажиров летели летчики из Ленинграда.
«Те из них, кто сидел на передних креслах, при падении „влетели“ в туалет. Это спасло — они практически не пострадали. И вот эти ребята вытаскивали всех, кто выжил», — вспоминал второй пилот. По его словам, всего ленинградских летчиков было четверо. Но билеты нашлись только для двоих. «Два и полетели, другие сказали: ну и ладно, остались в гостинице. А если бы приехали, тогда б нам точно тюрьма. Мы бы, конечно, их взяли и без билетов», — говорил Хаустов.
Спаслась и бортпроводница Наталья Бондаренко. «Тогда потеряла сознание. Очнулась от того, как мне показалось, что меня звал Саша (проводник Александр Гулюта. — Прим. ред.)», — рассказывала она в интервью.
Еще один пассажир Юрий Лосюк вспоминал, как Бондаренко пыталась открыть переднюю дверь, но не могла. Поэтому мужчина вылезал через щель, которая образовалась между кабиной пилота и первым салоном. Он держал за руку свою жену, но та каким-то образом отстала.
«Мужчина кричал: „Наташа, Наташа!“ А бортпроводница — тоже Наташа. Та не отзывается, а эта отзывается. Мужчина в итоге вытащил стюардессу. Когда она пришла в себя, то даже не заметила, что на ней все горит», — рассказывали о его судьбе в Музее гражданской авиации. Жену Юрию спасти не удалось. Он попытался вытащить из кабины кого-то из членов экипажа, но тот уже умер.
Остался жив и командир Владимир Беляев. «Его выкинуло во время удара через лобовое стекло. Он был весь переломан. Мы сделали ему бандаж из прямых веток, связали ремнями и уложили на подушку из еловых лап», — рассказывал Валерий Яковенко.
Трехчасовое ожидание помощи и долгое расследование
В катастрофе погибли 58 человек: 3 члена экипажа (штурман Вячеслав Дубинин, бортмеханик Анатолий Трофименко и бортпроводник Александр Гулюта) и 55 пассажиров.
Штурман сидел впереди, у лобового стекла, — при столкновении с землей его выбросило, и он ударился о сосну. Бортпроводник Александр Гулюта «окончил иняз, уже много отлетал, хотел уходить — но исчез, даже косточки его потом не нашли, чтобы подтвердить личность».
Картина, по словам Валерия Яковенко, была жуткая: «Весь лес за упавшим самолетом порублен и залит керосином, вытекшим из оторванных крыльев. Вокруг валяются чемоданы, самолетные кресла, части обшивки лайнера. Оставшиеся в живых собрались в группы и смотрели на догорающую машину. Я вижу, мою жену трясет. Понимаю, замерзла: ни обуви, ни пальто. Снял куртку, отдал ей, потом свитером замотал ноги. Нарубили хвойных веток, сделали настилы, чтобы раненые не лежали на снегу. Собрали сухие дрова, разожгли костры. Благо, мороза не было, не замерзли, да и надеялись, что нас скоро найдут».
Бортпроводница Наталья Бондаренко «подошла к командиру (он ногу сломал), взяла пистолет, начала стрелять в воздух. Но в тот день был такой туман, что поисковые вертолетчики долго не могли их найти», — рассказывали сотрудники Музея гражданской авиации. «Как потом объяснили, самолет искали по маршруту полета, а он, пытаясь вернуться на аэродром, ушел влево», — объяснял Валерий Яковенко.
В итоге спасатели прибыли на место катастрофы только в 11.15 — с ее момента прошло больше трех часов. «Наверное, в то время еще не были созданы специальные подразделения, потому что помогали нам выйти из леса к машинам молодые солдаты. Снега было много, мы по пояс утопали в сугробах, и это было еще одним испытанием», — говорила Ирина Королева.
Медиков должным образом не проинструктировали. «Фельдшер стала оказывать первую медицинскую помощь, наливала в мензурку спирт и вливала нам в рот, чтобы не замерзли. <…> Фельдшер не задумывалась, что, например, у меня внутренние ожоги и спирт ни в коем случае давать нельзя. Влила — и я стала задыхаться. Тогда мне в рот начали заталкивать снег. Это был ужас», — вспоминала Ирина Шитько.
Пострадавших привезли в минскую клиническую больницу № 3. «А потом, через несколько дней, пришли какие-то официальные люди и раздали нам в конвертах по 300 рублей», — рассказывал Валерий Яковенко.
После катастрофы началось расследование. Михаила Хаустова доставили на вертолете в больницу скорой помощи на улице Кижеватова в Минске, Владимира Беляева — в другой госпиталь.
«Размещали нас в отдельных палатах, никого не пускали — уголовный элемент… Потом из Москвы приезжала проверка, были допросы. Сначала нас обвиняли, что мы не включили противообледенительную систему — это было неправдой. Потом, когда расшифровали черные ящики, суд закрыл дело ввиду отсутствия состава преступления», — вспоминал Хаустов.
Долгое время шла тяжба между конструкторским бюро Туполева, спроектировавшим самолет, и Беларусским управлением гражданской авиации. Разработчики обвиняли беларусов в некачественном техобслуживании, а те их — в низкой надежности реактивных двигателей.
В конце концов следствие пришло к выводу, что причиной катастрофы стал отказ двигателей из-за «попадания на их входы льда, что привело к помпажу (срывной работе двигателя, которая сопровождается микровзрывами и резким падениям тяги. — Прим. ред.), разрушению компрессоров и обгоранию лопаток турбин. Ввиду значительных разрушений самолета и двигателей причину попадания льда определить не представляется возможным».
Спустя пару лет, в 1988-м, катастрофу исследовали в одном из научно-исследовательских институтов. Согласно полученным тогда данным, длительное пребывание самолета на открытой стоянке при полной заправке да еще и при низких температурах (28 и 29 января она составляла около -20°С) привело к следующему. Под воздействием находящегося в баках керосина, охлажденного до минусовых температур, верхние металлические части крыла, внутри которых и хранится топливо, сохраняли более низкую температуру, чем атмосферный воздух в момент подготовки самолета к вылету (от -5°С до -2°C утром 1 февраля).
Обливание поверхности самолета горячей водой с последующей обработкой антиобледенительной жидкостью, вероятно, привело к следующему: на верхних, переохлажденных холодным топливом панелях крыльев могла возникнуть тонкая и практически незаметная ледяная корка, толщина которой могла достигать 20 мм. Поверхность находящихся в крыльях баков на самолете Ту-1З4 составляла около 10 квадратных метров. Таким образом общий вес ледяной корки мог доходить до 200 кг.
В момент взлета эта ледяная корка оторвалась, попала в воздухозаборник левого двигателя — и привела к его поломке. Почему тогда второй двигатель не отказал в тот же момент? Скорее всего, под влиянием бокового ветра температура на правом и левом крыльях была разной, а потому корка льда справа держалась прочнее. После встряски конструкции самолета при уборке закрылков оторвалась и она — в итоге лед попал и в воздухозаборник правого двигателя, который также сломался.
Жизнь после трагедии
Командира экипажа Владимира Беляева списали — он не мог больше летать из-за очень серьезных травм. Несмотря на болезни, прожил он еще долго, умер в начале 2010-х годов.
Михаил Хаустов уже в августе 1985 года смог вернуться в авиацию и работал еще 20 лет. Вскоре стал командиром экипажа, потом командиром эскадрильи, летал в Иран, Китай, Индию.
«До моего случая не принято было после таких катастроф восстанавливаться и возобновлять летную деятельность. В военной авиации было, а чтобы в гражданской — нет, по крайней мере, в беларусском управлении. Мне говорили: можно же было списаться и получать по среднему! Но у меня не такие уж тяжелые травмы были. Что там — ребра поломаны, отбито все, осложнения. Не совсем мелочи, но не смертельно. И я хотел летать», — вспоминал он.
Страха у мужчины не было — с одним лишь исключением. «После катастрофы, когда начал летать, всегда настораживался в момент уборки шасси. Когда они на замок становятся, там характерный такой звук слышен. А у нас как раз [первый] двигатель отказал именно в этот момент. Вот, у меня ассоциация с этим звуком и сформировалась. Так что всегда потом слушал: звук есть — значит, все будет хорошо», — говорил он.
У бортпроводницы Натальи Бондаренко обгорело 45% поверхности тела. Ее ждали десятки операций и пожизненная группа инвалидности. За это время она научилась плести из соломки — и стала народным мастером по соломоплетению. Ее внук также пошел в авиацию, в 2019 году он отрабатывал тренировочные полеты на военных самолетах.
У Ирины Шитько ожоги покрывали 30−40% тела. Трое суток женщина находилась в реанимации, ее родители ничего не знали о произошедшем, с ними никто не связался. «Мама рассказывала, когда общалась с родными по телефону и те пытались что-то узнать о моем состоянии, вмешивался посторонний голос: „Прекратите эти разговоры!“» — вспоминала женщина. Еще одну травму, уже психологическую, она получила позже, когда представители власти позволяли себе некорректные комментарии (когда назначали страховые выплаты) и измеряли ожоги сантиметром, «чтобы только не заплатить лишний рубль».
Юрий Лосюк пережил две пересадки кожи, теперь живет в российском Владивостоке.
Ирина Королева спустя несколько месяцев после катастрофы вышла замуж. У нее родилась дочь, а в девяностые молодая семья переехала в Калифорнию. На момент 2019 года она работала программистом в крупной американской компании.
А вот Валерия Яковенко даже не наградили. А из пожарной части его уволили: «Психологи сказали, нельзя мне больше с огнем — страх к нему потерян». Мужчина долгое время работал водителем, а потом уехал в Копыль, где построил дом и живет вместе с женой, работает на одном из местных предприятий. Впрочем, главное, что он смог спасти многих людей: без него жертв у этой страшной трагедии точно было бы больше.
«Зеркало» с уважением относится к истории и фактам. Мы верим, что сюжеты из прошлого — даже трагические — помогут нам извлечь уроки и сохранить память о жертвах. Если вам понравился этот материал, вы можете поддержать автора и команду проекта.
Поддержите команду «Зеркала»
Станьте патроном «Зеркала» — журналистского проекта, которому вы помогаете оставаться независимым. Пожертвовать любую сумму можно быстро и безопасно через сервис Donorbox.
Всё о безопасности и ответы на другие вопросы вы можете узнать по ссылке.
Читайте также
