В ночь на 12 октября 2003 года в психоневрологическом доме-интернате в Дятловском районе Гродненской области случился пожар, в котором погиб 31 человек. Случившееся тогда иногда называют «второй Немигой», отсылая к гибели 53 человек в 1999 году в подземном переходе в центре Минска. Вспоминаем подробности страшной трагедии на Гродненщине, к которой привело совпадение трагических случайностей, а также конкретные действия сотрудников учреждения и властей.
Отсутствие денег и неработающая пожарная сигнализация
Психоневрологический интернат — это учреждение, в котором содержатся люди, страдающие хроническими психическими расстройствами и нуждающиеся в постоянном уходе. Учреждение, о котором пойдет речь, было создано в 1964 году. Официальное название — Козловщинский интернат (по названию крупного поселка неподалеку), хотя находится он в небольшой деревне Рандиловщине.
«Регулярное транспортное сообщение ее жителей с районным центром начинается только в шести километрах отсюда, в деревне Козловщине, где расположен сельсовет, есть скорая и пожарная, магазин и аптека, — рассказывала побывавшая там уже после трагедии журналистка. — До цивилизации местные добираются пешком, на велосипеде или транспортом интерната. Практически все население Рандиловщины — персонал интерната, бывший или нынешний. Уже поколения три жителей деревни проработали здесь, кто поваром, кто сторожем, кто санитаркой. Если кому-то плохо и надо вызвать скорую, бегут опять же в интернат: в корпусе медчасти работает единственный на всю деревню телефон. К директору интерната местные идут за помощью, если надо памятник на могиле поставить, картошку посадить или убрать».
Специальный корпус для пациентов в этой деревне в 1960-х не возводили. Для учреждения приспособили старое деревянное одноэтажное здание с печным отоплением — бывший панский дом, построенный в начале ХХ века. Рядом возвели здание медчасти (где и был единственный телефон). В конце 1980-х стало понятно, что нужно строить новый корпус. Необходимую проектную документацию подготовили в 1991-м, после чего на строительство выделили деньги. Когда оно началось и с какой скоростью шло, сведений нет, но зная, как все происходило в начале девяностых, предположим, что очень медленно и с многочисленными паузами.
В 1995-м интернат посетил Мечислав Гриб, тогдашний спикер парламента — Верховного Совета. В том году проходили парламентские выборы, политик баллотировался в депутаты следующего созыва от родного ему Дятловского округа. «Ужо ў той час гэты інтэрнат выклікаў вялікія турботы. І ўжо ў той час былі амаль што пабудаваныя сцены цагляныя новага корпусу. Але <…> прайшло восем гадоў, і не знайшлося грошай, каб закончыць гэтае вялікае будаўніцтва», — комментировал он после трагедии.
Действительно, последние финансовые поступления на строительство были зафиксированы в 2001-м. После этого они прекратились, поэтому больные были вынуждены ютиться в старом деревянном помещении.
Главной проблемой интерната была катастрофическая нехватка средств. Еще в 1998-м в учреждении установили пожарную сигнализацию. Два года фирма обслуживала его по гарантии бесплатно. Но после того, как срок прошел, интернат платить не стал: не было денег. Поэтому фирма в конце концов отказалась обслуживать оборудование. Саму сигнализацию не демонтировали — но в сентябре 2003 года, где-то за месяц до трагедии, она перестала работать.
И это была не единственная проблема. За полгода до трагедии инспектор пожарного надзора запретил эксплуатацию интернатом печек (они не были отремонтированы) и помещений вакуум-насосной и кормокухни. Директор Александр Белятко подписывать предписание отказался, поскольку не был согласен с запретом печного отопления. Логика была следующей: в случае согласия надо проводить центральное отопление. Но денег не было даже на пожарную сигнализацию — о какой замене целой системы отопления могла идти речь?
Закрытые окна и запасной выход
Около девяти часов вечера 11 октября 2003 года медсестра Ирина Логин пришла из медчасти в корпус интерната, где было десять палат. Дежурные санитарки доложили ей, что все в порядке. Женщина раздала больным лекарства и вернулась на свое рабочее место. Примерно в десять часов санитарки Ядвига Барук и Лилия Ковальчук обошли палаты. По их словам, жалоб не было. Потом примерно до часа ночи женщины вместе со сторожем Михаилом Томчиком смотрели телевизор. Затем последний ушел обходить территорию дома-интерната, а санитарки закрыли за ним дверь. Один из больных ночью попросился в туалет. Барук выпустила его, а когда он вернулся, опять закрыла в палате.
Когда точно начался пожар, неизвестно. Скорее всего, около четырех часов утра. Примерно в 4 часа 10 минут Ядвига Барук пошла к умывальнику попить воды и увидела, что под потолком клубится дым. Она сообщила об этом своей коллеге Ковальчук.
По одной версии, та сразу стала выводить больных из палат, а Барук побежала к медсестре Ирине Логин, чтобы предупредить ее о пожаре (напомним, что в самом корпусе телефонов не было). По другой, рассказанной самой Барук, в другой корпус бросилась Ковальчук.
Когда Логин узнала о пожаре, то позвонила директору. «Ирина Владимировна, медсестра, от испуга набрала сначала номер директора, а потом сразу пожарных», — объясняла Барук. Существует и другая версия, в соответствии с которой именно директор вызвал по телефону пожарных и сам бросился спасать людей. Впрочем, возможно, что обе версии правдивы и звонка пожарным было два: от директора и от медсестры.
Сами тушить пожар женщины не могли: в горевшем корпусе был всего один огнетушитель (при норме — десять). Щиты с первичными средствами пожаротушения (ящиками с песком, огнестойкими тканями и так далее) оказались разукомлектованы. Денег на все это также не было.
Поэтому женщины вместе со сторожем стали выводить больных. Многие из них спросонья, в темноте, а также из-за особенностей здоровья были дезориентированы: ругали разбудивших их медсестер и снова ложились спать.
«Это ж больные люди, спят на снотворном, — говорила Ядвига Барук. — Их и в шесть утра не всех сразу добудишься. Я ему: „Вставай, утекай!“ А он встает и начинает медленно одеваться. Ничего не понимает… У нас 22 человека вообще лежачих (по другим сведениям, их было около десяти. — Прим. ред.). Окна стали выбивать — огонь как пыхнул. Кого через окна достали, кого через двери вынесли. А силы где? Их 62 взрослых мужика, а нас пять санитарок со всех корпусов, медсестра и сторож Миша. Они не все и поняли, что пожар… Даже те, кого мы вывели».
Вдобавок двое пациентов, уже вырвавшись из огня, вернулись за телевизором и музыкальным центром и уже не смогли выбраться.
Тем временем огонь стал быстро распространяться по зданию. К некоторым палатам работники интерната так и не смогли подойти. В том числе к изолятору — двум комнатам, окна которых были закрыты металлической сеткой, а двери заперты на ключ. Находившиеся там люди пытались спастись сами: они вырвали сетку на одном из окон, но выбраться из пламени смог только один человек, а шестеро сгорели.
Тем временем приехали пожарные из Козловщины. Когда именно это произошло, точно не известно. Ядвига Барук утверждала, что спасателей вызвали сразу, но первая машина приехала из центра сельсовета только через полчаса — в 04.36 утра. Другие пожарные команды из районного Дятлова — еще позже. «Примерно в 04.20 скорая ехала с вызова и видела, как пожарные заправлялись из озера в Козловщине», — говорила она.
Согласно другой версии, первая машина пожарных все же приехала очень быстро: прошло лишь восемь или даже шесть минут после вызова. Как сказал один из пожарных, когда они подъехали к зданию, пламя уже било изо всех окон, шиферная крыша «стреляла». Через несколько секунд все рухнуло прямо у них на глазах.
Прибывшие пожарные сразу же запросили по рации подмогу и стали бороться с огнем сами. Но даже после того, как они потратили весь запас воды, пожар не утихал. Тем временем оперативно прибыли другие пожарные автомобили (судя по всему, как раз из райцентра). Но к тому времени кровля горящего здания уже обрушилась.
«Медсестры, сторож и директор спасали людей до последнего», — рассказывали журналистам в прокуратуре. У одной из сестер были ожоги, другая порезалась оконным стеклом. «Они получили сильную психологическую травму и находятся в шоке», — добавляли в ведомстве.
Утром 12 октября пожарные извлекли тела погибших. Некоторые были найдены группами в проходах между кроватями и в коридоре, некоторые — под кроватями, многие — лежащими на кроватях. Одной из причин гибели был закрытый запасной выход. Здесь версии также расходятся: по одной, санитарка Барук забыла, что ключи от него находятся в служебном помещении. По другой, ключ давно потеряли и не смогли найти даже по требованию следствия.
Всего был спасен 31 человек, столько же погибли. Самому молодому из числа последних было 19 лет.
Горе местных жителей и цинизм властей
Местные жители восприняли случившееся как личную трагедию. «В каждой хате сейчас траур, в каждой хате свой покойник», — говорила журналистам пенсионерка Мария, сама проработавшая в интернате 26 лет. По ее словам, всех пациентов интерната местные жители хорошо знали. Некоторых больных сельчане опекали: те приходили к ним в гости, как в семью. «Нет, они не помогать приходили: какая от них помощь, они ж больные. Так, посидеть, поговорить. Миша Матус всё истории разные сочинял: например, как он в Козловщину ездил, машину разгружал, аварию видел. Он в огонь за Колей Янковским вскочил. У Янковского центр музыкальный в палате оставался и телевизор — вот он сам обратно полез и Мишку кликнул», — говорила она.
«К нам Гена постоянно приходил, — рассказывала об одном из погибших Ольга, другая местная жительница. — Придет, сядет на скамейку, посидит. Мать моя, она поваром в интернате когда-то работала, бывало, подойдет, спросит: „Что ты, Геночка, сидишь?“ А он: „Мацi чакаю“. А самому ему уже больше сорока. Его привезли из Самарской области, когда ему только 16 лет исполнилось, он всю жизнь здесь прожил. Что-то с ногами у него было, ходил плохо. Когда мама заболела и ей хуже становилось, он бежал как мог в медчасть, скорую вызывал. Помню, маму в последний раз скорая увозила, он все машине вслед кричал: „Катя, не умирай!“ Теперь нету Гены…»
Как говорили местные жители, в ту ночь они не видели пожара. Но если бы видели, бросились бы спасать. Пожар бы наверняка не потушили, но людей бы вытащили, потому что знали расположение комнат и места, где лежали неходячие больные.
Уже на четвертый день после пожара внешних следов трагедии в Рандиловщине почти не осталось. Экскаваторы сняли с пожарища последние пласты черного грунта, тракторы вывезли его в специально вырытую траншею километрах в трех от деревни.
Обгоревшие тела отправили в морг в Дятлове. Пожар был такой силы, что опознать трупы было невозможно. Идентификацию проводили по генетическому материалу. Эксперты сравнивали его с пробами крови родственников, которые обратились за останками. В первые дни таких обращений было около десятка.
Поэтому особо циничной выглядела позиция властей. Тогдашняя пресс-секретарь Александра Лукашенко Наталья Петкевич в комментарии «Радыё Свабода» заявила, что власти не направляли соболезнования родным, поскольку те якобы отказались от этих людей, что не соответствовало действительности. Когда у Петкевич спросили, будет ли объявлен официальный траур, она ответила вопросом на вопрос: «А вось вы грамадзянін Рэспублікі Беларусь? Як бы вы ўспрынялі, калі б па 30 псіхічна ненармальных людзях у краіне абвесцілі жалобу?.. Так, гэта трагедыя». После этого она бросила трубку. Траур в стране так и не объявили.
Следствие
В первом же пресс-релизе Министерство по чрезвычайным ситуациям сформулировало причины пожара так: «Неосторожное обращение с огнем или поджог по неосторожности». Об этом же заявил глава МЧС Владимир Астапов, сказавший, что поджог совершил один из пациентов. Также министр добавил, что больные якобы уже дважды пытались поджечь здание дома-интерната. А сотрудники, по его словам, не смогли своевременно оповестить дежурную службу и эвакуировать людей.
После этого появилась версия о поджигателе-пациенте, который страдал пироманией. Якобы это был далеко не первый поджог в интернате и даже в день трагедии таких поджогов было несколько. Версию подхватили СМИ.
Услышав о таком, санитарка Ядвига Барук расплакалась: «Откуда они все это берут? Я дежурила в ту ночь в этом корпусе. Какой поджог? Есть у нас такой больной, Рэйба. Как пособие получит — к бутылке приложится. А по пьяни рвет рубашку на груди: „Я вас всех спалю к такой-то матери“. Но чтобы дальше угрозы шло — не было такого».
Правда, жители Рандиловщины допускали, что здание могли поджечь пациенты. Местная пенсионерка Мария вспоминала, что за время ее работы пациенты несколько раз поджигали матрацы и собственную одежду: «Это же больные люди — конечно, всякое бывало. Помню, когда они хотели печку растопить, то матрац поджигали и в печку засовывали. А то и собственные штаны снимали. Потому еще лет десять назад печки переделали так, что в палатах их открыть невозможно».
Но в конце концов следователи отказались от версии о поджоге. «Мы изучили личные дела всех пациентов корпуса, опросили персонал и выживших пациентов, конечно, тех, кто способен говорить, — и не нашли никакого подтверждения версии о пиромане. Ни одного человека, у которого были бы хоть малейшие признаки пиромании. Неизвестно, на чем строится эта версия», — заявили в Генпрокуратуре. В пожарной части деревни Козловщины добавили, что последний вызов в интернат был около полугода до трагедии: один из больных поджег свой матрац. В день, предшествовавший пожару, никаких вызовов из интерната не было.
В ходе расследования выяснился ряд обстоятельств. Так, в корпусе не было оборудовано место для курения, при этом сотрудники не препятствовали курению в палатах (напрямую это не было связано с трагедией, но могло привести к аналогичной ситуации в будущем). Несмотря на требование проверяющих, озвученное трижды, в интернате так и не провели огнезащитную обработку деревянных окон, что также привело к еще большим жертвам.
В конце ноября 2003 года глава МЧС Валерий Астапов отметил, что после того случая отношение к противопожарной безопасности на подобных объектах резко улучшилось: были оперативно проведены обследования больниц, домов-интернатов и других учреждений системы Минздрава и Министерства труда и социальной защиты. В ходе проверок было выявлено множество различных нарушений, которые стали оперативно устранять.
За несколько дней до этого Мингорисполком издал постановление «О дополнительных мерах по обеспечению безопасности жизнедеятельности объектов г. Минска», где прямо ссылался на страшный опыт трагедии в доме-интернате.
Приговор суда был вынесен в феврале 2004 года. Обвинение директору интерната Александру Белятко и его заместителю по хозяйственной части Владимиру Барановскому было построено на восьми пунктах. Они признали два самых серьезных — по состоянию аварийного выхода, о чем мы уже говорили, а также по оборудованию корпуса. Согласно инструкциям, на окнах изолятора должны были быть распашные решетки, а не намертво приваренная сетка (напомним, ее все же смогли вырвать, но спасся только один человек). Если бы выход был открыт и не было решеток на окнах, выживших было бы больше.
Адвокаты просили для подзащитных условные сроки. Но суд дал пять лет лишения свободы — максимальное наказание, которое предполагала статья «Служебная халатность, повлекшая по неосторожности гибель людей и иные тяжкие последствия». Суд применил закон об амнистии и сократил сроки до четырех лет.
Хотя в реальности вина лежала не только и не столько на этих двух людях, сколько на государственной системе, по вине которой психоневрологический диспансер был нищим и не мог себе позволить оплатить работу пожарного извещателя. Сработай он при начавшемся пожаре (кстати, его причина так и осталась неизвестной), пожарные приехали бы оперативно и жертв удалось бы избежать (или по крайней мере их число было бы меньшим).
Тела трех погибших забрали родственники, остальных похоронили прямо на территории интерната. Теперь там построен новый корпус. А само место ничем не напоминает о трагедии, случившейся в далеком 2003 году.
Читайте также
