Тамара Эйдельман — российский историк. На ее YouTube-канале, где она читает лекции, более 1,3 миллиона подписчиков. После начала полномасштабной войны в Украине Эйдельман переехала в Португалию. Мы поговорили с ней о Пригожине, сравнении Путина и Гитлера, ВКЛ и Беларуси.
Россия всегда была проблемой для своих соседей?
— Впервые об интервью я говорил с вашим помощником в мае, до дела дошли только сейчас из-за вашей занятости. На что сейчас уходит время?
— Хороший вопрос, я бы тоже хотела это понять. Практически все время от момента пробуждения до того, когда я без сил падаю на подушку, уходит на работу. Я все время готовлюсь к лекциям. Если мы уже решили, что лекции выходят каждую неделю, в субботу, то значит, они должны быть записаны. Поэтому идет такой конвейер. Мне это очень интересно.
Помимо этого, я все время даю интервью. Сейчас, когда вышел этот чертов учебник (российский учебник по истории, где появился раздел о «спецоперации». — Прим. ред.), девять или десять изданий просили поговорить с ними. Мне очень не хочется кому-то отказывать, но тогда я буду целый день давать интервью. Еще я езжу с офлайн-лекциями. Сегодня их у меня две — «Суд истории», о вине и ответственности в разные времена, и «Как работает пропаганда». Сейчас буду читать лекцию на Кипре, и, наверное, с Европой будем заканчивать.
Еще готовлю новую лекцию «Добро победит зло?». Там я расскажу, как люди в разные времена отвечали на вопрос о том, почему зло такое сильное и побеждает ли оно всегда. Спойлер — нет.
— Оптимистично начинаем, давайте продолжим. Некоторые сравнивают Владимира Путина с русскими царями или с Адольфом Гитлером. С какими историческими личностями вы бы сравнили его? И с какой страной и в какой период можно сравнить современную Россию?
— Вы знаете, я не люблю отвечать на этот вопрос. Извините.
— Знаю.
— Путин может себя сравнивать с кем угодно, хоть с Господом Богом.
Пропаганда просто использует сравнения как лесть. Когда он явно работает под Петра I, то извини, дружок, чего-то ты мелковат во всех отношениях.
С Гитлером они совершенно разные, и это не потому, что я хотела бы оправдать Путина. Ясно, что оба диктаторы и развязали агрессивные войны, но все-таки Путин до такого массового уничтожения, тьфу-тьфу-тьфу, пока не дошел.
Дело в том, что каждый человек, действующий в истории, каждый диктатор в частности, сам по себе он живет в свою эпоху, и его надо рассматривать на этом фоне. Потому что если мы сейчас начнем говорить о том, как Россия похожа на гитлеровскую Германию, то это с точки зрения понимания ничего не дает.
Россия устроена по-другому, у нее другой исторический путь и традиции, время другое. После 1938 года практически невозможно было понять, что происходит в Германии, сегодня мы имеем огромное количество сведений о том, что происходит в России. Это важно, потому что общественное мнение, как и международное, существует. И как бы то ни было, власти все-таки смотрят на них с оглядкой. Потому что не было бы этого мнения, интернета, мобильных телефонов, то, например, политических узников сожрали бы и выплюнули. В живых бы никого не было. Да, дают огромные сроки, но они живы, слава Богу. Это важно.
Еще одна характерная вещь. Когда началась Вторая мировая война, немцы творили в Польше ужасающие вещи и об этом практически никто не знал, кроме людей, которые сами это видели. По-настоящему весь объем злодеяний стал понятен после войны, когда собрали достаточное количество материалов. Вы можете мне сказать, что сегодня мы всего не знаем, но, если человек с достаточно незамутненным умом подходит к объему информации, который есть о том, что происходит в России, в Беларуси, на войне, то это сразу очень многое меняет.
Обычно следующий вопрос, который задают: «А чем дело кончится?» Потому что если мы понимаем, что Россию можно сравнить с 30-ми годами, то значит дальше будет мировая война, потом фашизм будет побежден и т.д. Но совершенно не обязательно, что будет так. Например, потому что тогда не было ядерного оружия. Не люблю сравнивать.
— Тема, которая волнует многих белорусов, — бунт ЧВК Вагнера. По-вашему, что это было?
Интервью проходило до новостей о смерти Евгения Пригожина.
— Это все совершенно загадочно. До этого, когда меня в разных интервью спрашивали, что будет дальше, то я с ироническим смешком говорила: «Когда режим рушится, то самые неожиданные люди, о которых подумать такого было невозможно, вдруг начинают его менять. Кто мог подумать про Хрущева, что он проведет оттепель?» И иногда я добавляла: «Мы не знаем, кто это может быть в окружении Путина. Хоть Пригожин». Потом вдруг — ой.
Наверно, это действительно была какая-то попытка если не сбросить Путина, то Шойгу. Они там настолько обалдели от этой войны, на Пригожине уже столько крови, что, наверное, они считают, что вот так можно поступить — сейчас я пойду и ко мне прислушаются, и меня сделают министром или еще кем-нибудь. Как поход Муссолини на Рим (в итоге политик был назначен премьер-министром Италии и захватил власть в стране. — Прим. ред.).
Они сбили вертолеты и убили некоторое количество российских военных, после чего им помахали ручкой и отправили в Беларусь. Наверное, это значит, что Путин их испугался.
— Высок ли шанс других мятежей или чего-то похожего?
— Теоретически это, конечно, возможно. Другое дело, мы видим, что не так уж много людей и военных формирований пользовались такой относительной независимостью, как ЧВК Вагнера. Представить себе, что какой-нибудь генерал просто поднимает свою армию, мне довольно трудно: «Сейчас я вас разверну, и мы пойдем на Кремль». Скорее, это признак какого-то брожения в верхушке и за путчем может следовать дворцовый переворот.
— После мятежа Евгений Пригожин и ЧВК Вагнера оказались в Беларуси. Россия всегда была и будет проблемой для своих соседей?
— Пока в России такой режим — конечно. Стоит сказать, что и режим в Беларуси будет держаться, пока будет такой режим в России. Мало мирных периодов развития ее, но вообще-то российские дипломаты и власть умели выстраивать нормальные отношения. В течение всего XIX века у Российской империи были напряженные отношения с Англией (я понимаю, что не совсем соседи, но все-таки), однако к концу столетия смогли договориться.
Россия стремилась распространиться как можно дальше, но это было характерно для всех сильных держав XVIII−XIX веков. Просто она застряла в том, что было нормально для великих стран 150−200 лет назад. А Европа поняла, что не надо себя так вести. Отсюда я делаю вывод, что и Россия когда-нибудь поймет.
Детство Лукашенко и смерть диктаторов
— Можете объяснить такой феномен: мои родители родились в СССР, жили какое-то время в России, потом в Беларуси. И в них нет никакой имперскости, но при этом в наших родственниках, возраста моих мамы и папы, которые всю жизнь живут в РФ, наоборот, это проявляется. Почему так?
— Наверное, это просто говорит в пользу ваших родителей.
Как я понимаю, в Беларуси тоже есть люди, которые воспринимают страну частью России, империи, СССР. Дело не в том, где ты родился. Такая позиция очень сильно облегчает жизнь, потому что если ты воспринимаешь себя как часть чего-то грандиозного и великого, то тогда все твои недостатки, бедная жизнь, проблемы становятся неважными. Зато мы делаем ракеты, мы часть этой великой страны. Это все время внушается пропагандой. Твоя личная жизнь не так существенна, как то, что есть вокруг.
И, если человек не принимает такой позиции, если он исходит из того, что страна великая, когда в ней людям жить хорошо, есть медицина, образование, дороги, библиотеки, тогда совершенно взгляд меняется. Тогда и на соседей будешь смотреть по-другому. Не как на предмет захвата, а как на предмет общения и возможности контактов.
Политические взгляды и нравственные понятия не передаются генетически. Это все байки. Вот на этих байках была основана расовая нацистская политика. Это то, чему мы ни в коем случае не должны поддаваться. Это зависит не только от места, где ты живешь, но и от воспитания, семьи, круга общения. Если какого-нибудь российского ребенка усыновили и увезли жить в США, то он вырастет с американскими ценностями.
— Вот Лукашенко и Путин часто вспоминают свое прошлое и детство. Они хотят, чтобы мы жили в те времена и все для этого делают?
— Мне кажется, что, на самом деле, им вообще на нас наплевать. Они сами хотят жить в могучей, с их точки зрения, стране, которую все боятся, и наслаждаться своей властью.
Трудно влезть в чужую голову. Меня мои ученики очень часто спрашивали про Ленина, Сталина: «Он думал, что людям будет хорошо, или он власти хотел?» Мне кажется, что таких людей в какой-то момент переклинивает и они начинают думать, что то, что хорошо для них — хорошо для всех. «Куда же вы без меня? Вы дети малые. Вы должны мне подчиняться. То, что я для вас придумаю, то для вас и будет хорошо».
Каждый вспоминает детство — пломбир был вкусный. Но мне кажется, что это скорее такая пропагандистская уловка, рассчитанная на тех, кто ностальгирует по Советскому Союзу. А им нужна прежде всего власть. Я думаю, что в этом во многом наша надежда, потому что они не могут полностью сговориться — может быть только один, главный альфа-самец, поэтому между ними что-то всегда пробегает.
— А после смерти диктатора становится лучше?
— Да. Нас сейчас очень сильно пытаются запугать, что после этого будет хаос и кровь. В истории возможно все и, конечно, будет какой-то хаос. Но, с другой стороны, первый шаг к изменениям после того, как диктатора на стало, совершают люди из его окружения. Они понимают, что им не стать как он и нужно выстраивать новую жизнь. Надо договариваться с международным сообществом и добиваться стабильности. Это хорошо было видно во время оттепели в СССР, в Испании, в Португалии. Первые перемены совершают люди изнутри системы, они проводят какое-то смягчение.
Самый интересный вопрос — что будет дальше? Оттепель в СССР покапала, покапала — и опять начались заморозки. Режим не изменился, все осталось в руках людей из той же системы.
В Испании изменения начали системные люди, а дальше разные партии, организации, слои общества включились и стали давить, потому что система стала мягче. Они получили возможность действовать и изменили режим. Это очень большая проблема для нас всех — что мы будем делать, когда режимы падут. Мы воспользуемся этим или в очередной раз все профукаем и будем заниматься взаимными оскорблениями и охотой на ведьм, а режим сохранится и все вернется на круги своя. На втором этапе очень много будет зависеть от нас.
— Белорусская пропаганда часто рассказывает, что диктатура — это не так уж и плохо. «Диктатура наш бренд». Такой режим — это всегда плохо?
— На мой взгляд — да. Сегодня мы знаем, что такое свобода, права человека, возможность высказываться. Это то, без чего я не могу жить. Я понимаю, что многим людям диктатура действительно может казаться благотворной. Не надо ничего решать, это так приятно. Ты как в отпуске. Бывают диктатуры, которые обеспечивают приличный экономический уровень. Живешь более менее ничего, но у тебя нет свободы. Ну и плевать на нее. Но мне кажется, что это высочайшая ценность. Если тебе плевать на свободу, может быть, ты и проживешь свою жизнь тихонько и незаметно умрешь в своей постели. Но еще может быть, что к тебе придут. Диктатура неизбежно предполагает коррупцию, злоупотребления, против которых ты не можешь выступать. И в конце концов ты с этим столкнешься.
— От людей, которые говорят: «Плевать на свободу», можно еще услышать: «Послушайте, но плохо было всегда, у нас репрессии и война в Украине, у родителей был Афганистан и Чернобыль, у бабушек и дедушек — холодная война, у прабабушек и прадедушек — Вторая мировая война, голод, репрессии, революции».
— Во-первых, на самом деле плохо было не всегда. Были короткие моменты, десятилетия, когда было лучше. А в XIV веке была чума и треть населения Европы умерла. Ну и что? Теперь не лечиться ни от чего?
Были войны, были диктатуры, но естественное желание человека — стремиться к счастью. Что это за счастье такое, когда в любой момент к тебе может прийти полиция, армия, диктатор и выкинуть из дома, сделать с тобой все, что угодно. Я не вижу в этом ничего нормального. Когда была Вторая мировая война, все жаждали, чтобы она закончилась. Когда был Афганистан, никто, кроме каких-то безумцев, не хотел воевать. Когда рванул Чернобыль, все хотели жить в чистой стране.
ВКЛ, Лукашенко в учебниках и партизанское движение
— Что вы знали о белорусах и Беларуси до 2020 года?
— Это говорит обо мне мало чего хорошего. Кроме группы «Песняры» и каких-то общих представлений о том, что происходило у вас во время войны и партизанского движения, я мало чего знала. После второго курса у меня была университетская поездка, мы в том числе ездили в Беларусь.
И это очень неправильно. Совершенно не было представления о вашей культуре и истории. Я сейчас много думаю о том, как надо было бы менять программу по истории. С одной стороны, напрашивается мысль: «Да, мы должны знать все о республиках бывшего СССР, чтобы их уважать». Это верно. Но как это все вместить в программу? Я сейчас заканчиваю курс по истории Украины на канале. И я думаю начать курс по истории Беларуси. Но для этого потребуется очень много времени, прежде всего потому, что мне надо будет самой узнать огромное количество всего. Я была в Минске один раз, в Гродно, в Беловежской пуще. И у меня нет какого-то общего представления.
Для многих, не только для меня, 2020-й год был потрясением, потому что Беларусь казалась очень советской республикой. Но это, я думаю, больше успех пропаганды Лукашенко. Он же создавал такой образ: мы не рвем с традициями СССР. И казалось, что у вас еще хуже, чем у нас. А у вас вон какой протест был замечательный и нам еще много чему надо поучиться у Беларуси.
Ко мне на лекциях подходят белорусы в разных городах. Сейчас такое редкое качество — доброжелательность. И эти люди прекрасно, по-человечески со мной разговаривают.
Даже когда меня в Беларуси критиковали за то, что я использую понятие «польское восстание» (речь об антироссийском восстаним, охватившем территории Польши, Беларуси и Литвы, лидером которого был национальный герой Кастусь Калиновский. — Прим. ред.), этот спор с большим количеством людей оказывался человеческим. Это очень дорогое качество. Когда я так говорила, в этом не было никакого неуважения к Беларуси, меня так учили.
— В белорусской истории один из самых важных периодов — эпоха ВКЛ. Как историю этого государства преподают в России?
— Никак. Есть упоминания где-то.
Преподавание истории в разных частях бывшего Советского Союза восходит к советской традиции, а советская традиция — к российской XIX века. Преподается история государств и все, что за пределами этого государства — это или вранье, или вообще не интересно. А история российского государства — это история Москвы и Петербурга. То, что за их пределами — менее важно. XIV−XV века невероятно интересные и для Руси, и для Украины, и для Литвы, и для Беларуси. Но все это показано с точки зрения Москвы, даже не Твери. Какой тут Вильнюс?
Мне бы хотелось, чтобы в будущем эти эпохи преподавались не как история того или иного государства, а как история народов. И мы бы увидели калейдоскоп разных людей, культур, языков и как все было разнообразно.
— Белорусские власти свою пропаганду и идеологию строят на истории Великой Отечественной. Как думаете, почему?
— Они действуют в русле советского и нынешнего нарратива. Потому что начиная с 1945 года власть спекулировал на войне, искажая ее историю. Есть такой филолог Евгений Добренко, который написал книгу «Поздний сталинизм», и у него есть фраза, которую я все время цитирую: «История войны стала превращаться в историю победы».
Вроде бы все слова говорятся о жертвах. В белорусской истории это Хатынь и другие сожженные деревни. Но главный нарратив: были ужасные страдания, но мы все равно победили, мы им врезали. Танки пошли, операция «Багратион», «Да здравствует товарищ Сталин!». Но в истории войны не все так просто. Кстати, белорусские историки первыми начали говорить о том, что такая тема, как партизанское движение — а это священная корова, — очень непроста.
И мы понимаем, что представление о том, как из леса выходят партизаны, а к ним навстречу бегут деревенские жители: «Сыночки пришли. Ура!», неверное. Партизан тоже боялись. Уже одно это считалось страшной ересью и клеветой на подвиг советского народа.
То, как про войну сейчас рассказывают, дает возможность пропагандистам показать, что это не кровь, грязь и ужас, а триумф наших полководцев, в первую очередь товарища Сталина. Вот кто победил, а не люди, которые в окопах гнили. И я думаю, что эта концепция очень нравится и Путину, и Лукашенко. Они себя видят такими же всех побеждающими.
— Как Лукашенко будут описывать в учебниках, когда он не будет у власти?
— То, что о нем расскажут, какой он диктатор, это понятно. Но мне кажется, что про Лукашенко будет интереснее писать, чем, например, про Путина. Как он хитро прокладывал себе дорогу к власти и как сыграл на ностальгии по СССР. Я понимаю, что Путин сделал то же самое, но Лукашенко сделал это раньше. Он почувствовал каким-то своим шестым чувством, что это крючок, на который можно подсадить многих людей. Его будут изучать как очень интересного, кровавого и хитрого диктатора.
— Как думаете, Лукашенко готов свернуть все белорусское в Беларуси, назвать себя и белорусов россиянами, если того потребует политическая ситуация?
— Мне кажется, что он это делает. Когда распался Советский Союз, то практически во всех республиках побеждали люди, которые выдвигали национальные идеи. А Лукашенко был тот, кто начал нести просоветскую мысль, и его главным врагом была национальная партия. Он уже давит все белорусское: и язык, и культуру. Но здесь мы возвращаемся к вопросу о власти — до какого момента он готов это делать? Готов ли он к тому, чтобы стать частью России? Подчиниться Путину? Договориться, что он будет преемником? Чего-то мне кажется, что это не тот вариант, на который человек, вкусивший власть, пойдет.
— Не готов быть номером два?
— Конечно. А как, если ты сейчас номер один?
Вообще, было же уже несколько ситуаций за последние десятилетия, когда он вдруг немножечко отмежевался от Путина. Например, в вопросе признания Крыма. Лукашенко же понимает свое положение между Россией и Европой. Он не может прямо кинуться в объятия Путина.
Сын, невестка и большая команда
— Давайте поговорим про ваш YouTube-канал. Сколько человек у вас в команде?
— Вы знаете, у нас столько уже народу работает, что есть те, кого я не знаю и не видела. Начинали мы втроем — я, сын и невестка. А сейчас у нас огромное производство — операторы, звукооператор, монтажеры, фактчекеры и т.д. Все, как у взрослых. Есть те, кто организует мои лекции офлайн. Есть еще те, кто занимается поездками с Тамарой Эйдельман. Уже несколько десятков человек. Мощная команда, которой я невероятно благодарна. Я, конечно, в жизни бы ни с чем таким не справилась сама. Мы все обсуждаем, часто ругаемся, кричим, спорим, но мне нравится, как мы работаем.
— Но лекции вы пишете сами?
— Конечно. Я все придумываю, это у меня занимает очень много времени.
— Лекции вы записываете пачкой?
— Мы пишем две программы за раз. Так экономичнее. Я бы хотела, чтобы мы записывали одну, две — очень тяжело, но пока не получается по-другому.
Сейчас мы записали лекции, которые выйдут в сентябре. Мы все время пытаемся сделать так, чтобы был большой запас.
— Сколько стоит работа канала в месяц?
— Я ничего не знаю. Финансы — это не моя сила совсем. От этого меня оберегают сотрудники, родные и близкие. Я так понимаю, что работа стоит много и нам не хватает денег. До начала войны реклама шла бурным потоком и казалось, что не будет проблем, а сейчас бывают выпуски, в которых нет рекламы. Еще далеко не все хотят, чтобы я их рекламировала.
— Но канал сейчас окупается?
— Мы существуем и платим зарплаты, но это достигается большим напряжением.
— У вас 1,31 млн подписчиков, сколько из них белорусов?
— 4% (более 50 тысяч человек, речь только о тех, кто смотрит канал с территории Беларуси. — Прим. ред.).
«Не учителя фальсифицируют выборы, а фальсификаторы»
— Пять самых главных выпусков на вашем канале?
— Это жестокий вопрос (смеется). Наверное, в нынешних обстоятельствах стоит посмотреть лекцию «Сталин. Военные годы». Я там говорила очень важные для меня вещи. Недавно вышла лекция «Украина. Расстрелянное возрождение. Голодомор». «Чернобыль». Но, чтобы не думать, что я говорю только об ужасах XX века, можно послушать лекцию про майя. Еще есть лекция про принцессу Диану.
— Вы всегда в такой манере рассказывали и преподавали или это пришло не сразу?
— Наверное, я где-то подсмотрела, но не специально. Я и в школе так рассказывала. Но мое преподавание там не сводилось к лекциям. Я последовательно, много лет уменьшала количество своих рассказов в школе. У меня делался упор на то, чтобы дети работали, читали тексты, обсуждали между собой, высказывались. Уже больше 15 лет у меня парты в классе не стояли как обычно — мы сделали четыре островка на 4−6 человека, где школьники сидели лицом друг к другу и обсуждали тему. Это был кайф. И было пространство в классе, где можно было ходить, передвигаться, вставать, пересаживаться.
Что касается рассказов, то я еще слушала лекции своего папы (Натан Эйдельман был советским историком и писателем. — Прим. ред.) много лет и, наверное, я у него многое взяла. Ну, а дальше как умею, так и пою.
— Как вы отвечаете себе на вопрос, почему вы так популярны на YouTube?
— Я не перестаю этому удивляться. Я не знаю. Наверное, есть потребность в лекциях и в истории. Многие говорят, что их успокаивает мой голос. Мне трудно судить.
— Как у историка какие у вас слабые стороны?
— Я думаю, что слабые стороны — это продолжение оборотной стороны сильных. Может быть, у меня излишняя эмоциональность. Это делает мои лекции менее сухими, но в тоже время я могу увлечься, влюбиться в какого-то персонажа или наоборот: «Я тебя ненавижу». Это плохо. Историк должен пытаться быть выше своих чувств. А я не хочу.
Еще я плохо умею себя ограничивать. Когда я готовлюсь к лекциям, хочу все прочитать и узнать, что сказано по этому поводу. Ты можешь к этому стремиться, если всю жизнь занимаешься одной темой. А если ты каждую неделю выпускаешь лекции на разные темы, у тебя этого не получится. Но мне хочется избежать поверхностности, и поэтому я копаю, копаю, копаю, копаю. А дальше у меня идут проблемы с отбором материала, потому что мне ужасно хочется все, что я накопала, рассказать зрителям. И я вижу, как мои лекции становятся длиннее и длиннее. Это неправильно. Надо уметь сокращаться.
— Никогда не хотелось сосредоточиться на одной теме и ей заниматься всю жизнь?
— Я учитель и популяризатор. И как учитель всегда должна была прийти в пять классов и рассказать пять совершенно разных тем. Поэтому для меня это норма. И я бы не хотела ограничиваться чем-то одним.
— В России, как и в Беларуси, избирательные участки часто организовывают на территории школ. Как в вашей стране учителя фальсифицируют выборы?
— Наступили на больную мозоль. Не учителя фальсифицируют выборы, а фальсификаторы. Они бывают очень разными. Это стереотип, что это делают учителя. Я понимаю, как это звучит: «Учитель! Мы ему доверили своих детей, а он, подлец, выборы фальсифицирует».
Я учитель и я была наблюдателем на выборах 2012 года и боролась с фальсификациями. Я знаю других своих коллег, которые тоже это делали. Но я знаю учителей, которые участвовали в фальсификации. Но главные фальсификаторы на любом участке — это глава комиссии и секретарь.
Любое учреждение, в помещении которого организуется избирательный участок, отправляет туда своих людей, так как это часто происходит в школах, то там один-два учителя обязательно есть. Это совершенно не значит, что они фальсифицируют выборы, это делают разные люди. Говорить, что все учителя фальсифицируют выборы, это то же самое, что сказать, что все русские фальсифицируют выборы или все белорусы любят Лукашенко. Карл Ясперс говорил, что подобные обобщающие высказывания унижают достоинство отдельного человека. И мне кажется, что он совершенно прав.
— Вам стыдно за учителей, которые участвуют в фальсификациях?
— Что значит стыдно? Мне жалко, грустно, неприятно. Горжусь ли я теми учителями, которые не участвуют в фальсификациях? Нет, но я рада за них. Стыд и гордость — это не те слова.
— В 2020 году после выборов белорусы приносили свои дипломы и грамоты к воротам школ, где учились, и оставляли, там были плакаты с надписями: «Нам не нужны ваши благодарности, лучше верните нам наши голоса!» или «Сколько стоили наши голоса». Это морально давит на учителей?
— Думаю, что очень сильно. Понятно, что мало кто в этом признается, но вообще очень неприятно, когда твой бывший ученик тебе что-то такое говорит. Другой вопрос, если дело просто в том, что в школе был участок и там сидел какой-нибудь один учитель, тогда мне очень жаль.
— Что вы имеете в виду?
— Сидел учитель, который ничего не решал, а какие-то совершенно другие люди фальсифицировали. Может быть, он не возражал или ему про это ничего не сказали. При чем тут школа и учитель?
Но если директриса как-то нахально себя ведет по отношению к наблюдателям, то здесь я поддерживаю на 100%, когда награды несут к школе. Пусть другие учителя задумаются.
— В России появились учебники с разделом про «спецоперацию». В нем рассказывают об отношениях России и Запада в начале XXI века, «давлении со стороны США», «фальсификации истории», «возрождении нацизма». В учебнике, в частности, утверждается, что «идеей фикс» западных стран стала «дестабилизация положения внутри России». В части о войне в Украине приводятся слова Путина, который утверждал, что Россия начала войну, чтобы прекратить боевые действия в Украине. Учить такому — преступление?
— Написать такой учебник — это преступление.
Учить по этому учебнику можно по-разному. Можно сказать: «Не обращайте внимания на то, что там пишут». Это тяжелый выбор — учить по такому учебнику.
