«Завтра выезжаю на боевую, созвониться не получится — не будет связи», — с этого сообщения начались наши попытки поговорить с Анастасией Махомет (позывной — Север), парамедиком батальона Калиновского. Девушке 30 лет, она закончила лечебный факультет БГМУ. После протестов 2020 года она стала во главе независимого профсоюза своего университета, а через год уехала из страны в Киев. В феврале этого года решила, что не может оставаться в стороне от войны. Прямо с линии боевых действий Анастасия поговорила с «Зеркалом» о жизни на войне, боли от потери пациентов и тоске по такому шумному, но своему Минску.
«До сих пор не знаю, правильно ли поступила, что уехала»
— В Беларуси вы возглавляли «Вольный профсоюз БГМУ», а осенью 2021-го уехали в Киев. Насколько знаю, хотелось оставаться до последнего. Почему все же решили уехать?
— Я не была инициатором создания профсоюза, но по воле обстоятельств делала очень много работы и, в конце-концов, стала человеком, который светил лицом. Я подавала заявления и даже судилась с университетом. Понимала, что рискую, но хотела оставаться до последнего. Учитывая, что некоторые мои знакомые сидят, мне было совестно уйти и ничего не сделать.
Но в ноябре 2021-го был ряд угрожающих звоночков, и я уехала по настоянию своих товарищей. До сих пор не знаю, правильно ли поступила, задержали бы меня или нет. Уезжала через Москву (на всякий случай). Потом поехала в Киев, потому что там у меня живет очень хорошая подруга, практически сестра. Она родилась в Донецке, и для нее вся эта война не просто звук.
— Насколько тяжело вам далась эмиграция?
— Сам факт отъезда для меня был очень тяжелым, я сильно переживала, не хотела ехать. Мне понадобилось, наверное, трое суток споров с самой собой, чтобы действительно сказать: да, я уезжаю. И, наверное, больше месяца, чтобы немножко отойти.
Я написала книгу о протестах в Беларуси. И когда закончила этот текст, мне стало легче. Благодаря этому меня немножко отпустило. Но это незаконченная история: в Беларуси все еще будет продолжаться, и до финала далеко.
«28 февраля я пошла в военкомат и сказала, что готова оказывать помощь»
— Верили, что начнется война, или казалось, что такого не может быть?
— Я знала, что война началась не в 2022 году, и рассматривала вариант поехать медиком в зону АТО до начала очередной активной фазы. Но я не предполагала, что 24 февраля все будет так плохо. Накануне, 22 числа, говорила подруге, что это безумие и никто не будет бомбить Киев, в XXI веке это слишком. Но это произошло.
24 февраля мы проснулись рано утром от первых взрывов, вышли на балкон и просто молча смотрели друг на друга, понимая, что безумие, которое считалось невозможным, настало. Оно здесь и сейчас.
— Когда и как вы решили присоединиться к полку?
— Прийти в полк Калиновского для меня не было особенным решением. 28 февраля, как только закончился первый большой комендантский час, я пошла в военкомат и сказала, что готова оказывать какую-то помощь. И в тот же день я стала медиком в теробороне в пригороде Киева, где обучала ребят. Оттуда еще в самом начале марта военкомат вызвал меня уже в ВСУ как медика. И тогда, еще до полка Калиновского, у меня случился первый боевой выезд. На нем не пришлось работать, почти сутки я провела в своего рода засаде.
А позже военкомат сообщил, что они не могут меня оформить, потому что я иностранка. Тогда я вышла на еще батальон Калиновского (теперь полк. — Прим. ред.). Оказалось, им нужен медик. К тому же, как раз был сезон простуд и многие бойцы болели. С тех пор и осталась там.
— Была ли какая-то подготовка перед тем, как ехать в зону боевых действий?
— Конечно, была. Я ездила на полигон, училась стрелять, бросать гранаты и так далее. Было несколько занятий по тактике. До мая занималась гражданской медициной в Киеве и учила ребят первой помощи, а мой первый выезд на боевую стал спонтанным стечением обстоятельств. Очень этому благодарна, потому что теперь я в составе самых лучших людей на свете. И сейчас работаю в очень крутом коллективе (Анастасия служит в батальоне «Волат». — Прим. ред.).
«Мы вывозили его под обстрелом, но в тот момент я не замечала ничего»
— В чем заключается ваша задача сейчас?
— Я работаю медиком на эвакуации — это самая гадкая работа. Лучше, конечно, чтобы ее не было. Моя задача — быть там, откуда бойцов удобно и логично эвакуировать, иногда рядом с ними, а иногда в пяти километрах. И в случае чего нужно вывезти наших раненых, довести их до больницы, оказать максимальную помощь. В дальнейшем я стараюсь отслеживать их судьбу, говорить с врачами, выяснять, что им нужно. Иногда рулишь переводами, чтобы люди попали в больничку получше, находишь специалистов. В этом вся суть моей работы.
Надеюсь, ее будет как можно меньше. Очень тяжело и непросто понимать, что ребята, которые для тебя практически родные, получают ранения. Иногда очень тяжелые, очень страшные. А ты реально пытаешься спасать им жизнь.
— Сколько уже было таких выездов?
— С мая было три выезда, обычно они длятся около двух недель. Я не могу подробно говорить о ранениях других людей, потому что это их личное пространство. Но раны разные, и есть очень тяжелые, которые, возможно, испортят здоровье людей до конца жизни.
— Что из происходящего во время первого выезда помните до сих пор?
— В первый мой выезд именно в составе Калиновскога погиб Павел Волат. Это единственный из погибших белорусов, которого я знала лично. Хотя мне уже начинает казаться, что Литвина или Террора я тоже знала, потому что ребята о них очень много говорят. Это такая часть коллектива, которой нет, но она все равно есть, потому что про них никогда не забывают.
Самым ярким воспоминанием с того выезда было утро, когда в пять часов по моей позиции был обстрел, а в шесть меня по рации внезапно вызвал Волат, чтобы узнать, все ли у меня в порядке. А я переполошилась, думала, со мной связываются, чтобы вызвать на эвакуацию. То есть ты подпрыгиваешь в спальнике, хватаешь рацию, а у тебя просто спрашивают, все ли в порядке. И думаешь: да господи боже мой, иди поспи вообще! Этот эпизод очень запомнился: они за тебя переживают, а ты — за них, и это все происходит одновременно. К счастью, тогда все обошлось.
— А как вы проводите время между выездами?
— Я просто пытаюсь выспаться и отдохнуть. Недавно, когда приезжала, провела несколько дней с подругой и просто занималась всякими скучными делами. Вроде забраться на черешню и набрать ягод, пойти скушать мороженое в парке. Какие-то очень простые и бытовые вещи, которые немножко возвращают тебя в нормальную жизнь. Потому что ты уже привыкаешь спать в спальнике вместо кровати, ночевать в подвалах. И в целом часто даже не понимаешь, что ты уже не в порядке. Но это все не страшно, когда у тебя очень крутой коллектив.
— Вам было сложно привыкнуть к травмам и смертям товарищей?
— Когда я шла медиком в батальон, понимала, что у меня будут двухсотые (погибшие. — Прим. ред.), что кто-то всегда может погибнуть, что я не всегда смогу с этим что-то сделать. Но не была готова к тому, что моим двухсотым будет Павел Волат.
Он был одним из немногих, кто был по-настоящему готов к собственной гибели. Когда я его увидела, он был без сознания, в крайне тяжелом состоянии. Мне как врачу было очень тяжело принимать решения: с точки зрения тактической медицины его надо было признать «черным» — это те пациенты, помощь которым уже не оказывается. Но учитывая, что это был именно Волат, мы попытались сделать все, что могли.
Мы вывозили его под обстрелом, хотя о том, что там стреляли, я узнала потом от ребят — в тот момент не замечала ничего. И мы смогли довести его до больницы со слабым, но все-таки пульсом. К сожалению, он умер уже на операционном столе — травмы были несовместимы с жизнью. Как сказал мне еще один человек, который был на задании с Волатом — видимо, это был «его» день. Слишком много обстоятельств сложилось именно так. К сожалению для нас всех.
Потому что он был не просто боевой командир 1-й роты, не просто человек, который стоял в начале полка. Он действительно очень многому учил. Это все было в мелочах: он говорил, как лучше делать, мог вставить очень коротенький, но очень важный комментарий. Учил приспосабливаться. Терять командиров крайне тяжело, потому что это не просто бойцы, с которыми ты дружишь. Это люди, которые являются «головой» того, что происходит, и естественно, это очень усложняет жизнь и дезморалит.
Подымался вопрос, почему батальоны называются именами погибших, мол, это не очень хорошо. Но для нас имя Волат — это знамя, настоящий символизм, когда мы воюем вместо него. И действительно, пока воюем мы, воюет он сам, и это может продолжаться вечно. Это такое бессмертие, которое мы хотим ему дать.
«Хочу ли я вернуться домой? Точно хочу»
— Что для вас самое страшное на войне?
— Что гибнут люди. Очень хорошие люди. Когда ты их знаешь, действительно очень тяжело понимать, что человек погиб. Особенно если это была целая череда роковых случайностей, и было просто невозможно оказать помощь. Как это было с Волатом. Принять это крайне сложно, потому что это значит осознать собственную беспомощность.
Парамедики получали травмы, оказывая медицинскую помощь. Это действительно было, и я надеюсь, что все эти люди скоро смогут вернуться в строй. Но лично мне страшнее думать, что не вернется кто-то другой. Мертвой быть не страшно. А если пострадаешь, уже потом и подумаешь как с этим жить.
— Вы строите планы на будущее, думаете, что будет после войны?
— Я перестала строить планы еще в Беларуси. Когда понимаешь, что в любой день тебя могут задержать, ты перестаешь планировать. Максимум на день-два, не дальше. Сейчас та же история: я не думаю, что будет дальше. По одной простой причине: мне важно здесь и сейчас. И максимум, о чем я тут думаю, касается ближайшей перспективы: что собрать, чтобы на задаче было все необходимое, как оборудовать машину, чтобы в ней было удобно работать.
— Как вы думаете, когда и как может закончится война? Будет все это развиваться и перейдет ли в еще больший конфликт?
— Думать о том, как будут развиваться события, мне сложно, хотя кажется, что все и правда закончится мировой войной, а не просто конфликтом России и Украины. И мне кажется, Беларусь реально будет втянута в эту войну. И для нашей страны все реально плохо кончится.
— Если немного пофантазировать, когда все наконец закончится, хотите вернуться в Беларусь?
— Хочу ли я вернуться домой? Точно хочу, потому что очень скучаю. Я всегда говорила, что не люблю Минск, потому что это большой и шумный город, а я предпочитаю что-то поменьше. Но когда поняла, что не могу туда вернуться — господи, это же мой любимый большой шумный Минск. Вы что, издеваетесь? Я хочу туда, хочу ходить и ворчать, что там слишком шумно, много людей, что в метро можно задохнуться, как селедка в банке.
Есть другие города, которые я очень люблю — Могилев, Гомель, Брест, Ивацевичи, где я родилась. Мне хочется их увидеть. Я еще много где в Беларуси не была, и это нужно исправить. Когда-нибудь потом.
