Девять лет назад Максим окончил Военно-космическую академию в Санкт-Петербурге. Мечтал продолжить службу в России, но пришлось вернуться в Беларусь и сменить профессию. Если бы тогда Максим не ушел из армии, то сегодня мог бы воевать на стороне России в Украине, как это делают его однокурсники. Однако в его жизни все сложилось иначе: год назад он стал белорусским политзаключенным.
По данным правозащитного центра «Вясна», не менее 70 из более чем тысячи белорусских политзаключенных ужо полностью отбыли назначенное им наказание и вышли на свободу. 32-летний Максим Дубешко — один из них. Он рассказал про свой поступок, самый сложный момент в СИЗО и о том, каково выходить на свободу, когда в твоей стране все стало только хуже.
«Просто выполнять бессмысленные приказы я не мог: не то воспитание»
В 2008 году он поступил в Военную академию в Минске, после чего по программе обмена его отправили учиться в Военно-космическую академию в Санкт-Петербурге. Факультет, говорит Максим, был сильный, преподаватели — соответствующие, учиться ему очень нравилось. Настолько, что после выпуска он хотел остаться в вооруженных силах России, но по условиям программы должен был вернуться в Беларусь и отслужить по контракту пять лет.
— Нас, четверых выпускников, вернули обратно — связистами в Воложин, — рассказывает Максим. — Мы посмотрели, что там происходит, и буквально за пару дней приняли решение увольняться.
Что такого выпускники увидели в Воложине, что сразу же захотели уйти из белорусской армии?
— Думал, нас берут на службу под конкретные задачи и цели. По факту же никто не знал, что с нами делать. Знания были, но они оказались никому не нужны… А просто выполнять бессмысленные приказы я не мог: не то воспитание, — объясняет белорус. Увольнение из армии растянулось на полгода, потому что парень с другом «очень старались, чтобы уйти по статье».
После этого Максим хотел уехать в Россию и поступить на службу там, но не сложилось: встретил свою будущую жену, перебрался в Минск и кардинально сменил сферу деятельности. Ушел в клининг, «чтобы получать деньги здесь и сейчас».
Набравшись опыта, Максим основал собственную клининговую компанию. Первое время делал все сам — от разработки сайта и размещения рекламы до собственно уборки. Дела шли хорошо: компания росла и развивалась (даже в пандемийный 2020-й). В личной жизни тоже был полный порядок: любимая жена, ребенок, достаток.
Политические события 2020-го перевернули и планы, и мировоззрение, продолжает Максим. Как и для многих белорусов, для него стало открытием, «сколько в стране честных и объединенных одной целью людей». Позже эйфория сменилась ужасом от насилия. Тогда Максим еще не мог представить, что сам станет политзаключенным.
В начале 2021 года Максим Дубешко узнал, что во второй раз станет отцом. Он очень ждал рождения ребенка: ходил с женой на УЗИ (оно показало, что снова будет мальчик), выбирал имя, готовился к появлению нового человека в семье.
Осознав, что в стране «все будет только хуже», они с женой стали планировать переезд. Поставили себе дедлайн — весна 2022 года. Но планы кардинально изменились в ночь с 31 августа на 1 сентября 2021-го.
«Считал, что красные линии на белых стогах сена точно не нанесут ущерба»
За несколько дней до этого Максима Дубешко пригласили в телеграм-чат. В нем состояли восемь человек, лично Максим не знал никого. Один из них предложил поехать в Дзержинский район и разрисовать в бело-красно-белые цвета тюки соломы, лежащие вдоль трассы М1. Объяснил, как это будет. Заверил, что все безопасно. Максим согласился.
Оказывать сопротивление системе на тот момент уже было очень опасно. Почему Максим решился на этот поступок?
— Да потому что гораздо сложнее, когда ты находишься в стране и видишь, что делают с людьми правоохранительные органы, ничего не предпринимать, — спустя год объясняет он. — Думаю, и сейчас многие люди пытаются подавить в себе это возмущение от несправедливости, что очень непросто.
По словам Максима, в 2020-м он принял для себя решение, что его позиция и действия никому не должны навредить: ни человеку, ни животному, ни зданию, ни забору.
— Считал, что красные линии на белых стогах сена точно не нанесут ущерба: разрисовывают же их на «Дажынках». При этом такая форма протеста видна многим. Ощущал в тот момент легкое воодушевление, что могу не просто сидеть дома и закатывать глаза от новостей, а делать что-то видимое. Думал, это даже не административное правонарушение. Можно попытаться выдать его за мелкое хулиганство, но мне казалось, даже на это не пойдут. Это краска, она смывается. Что может пойти не по плану, если это не провокация? Кто ожидает, что в полночь вдоль трассы будут сидеть люди с автоматами и ждать тебя?
В тот вечер Максим успел нанести краску на восемь «объектов». Весь процесс занял не более 10 минут. Когда он уже возвращался к машине, внезапно из темноты выбежали люди в полной боевой экипировке, с автоматами.
— Они были в курсе, где мы находимся, сколько нас, где стоят наши машины. Начали кричать: «Руки за голову!» Положили лицом в землю, пометили краской затылки и запястья, разрисовали нашу одежду. Какой-то человек в пиджачке снял нас на видео и передал в РОВД. Позже эти люди в деле не фигурировали вообще, как будто их и не было. Организатора этого мероприятия среди задержанных не оказалось. Честно, я даже не рассматривал вариант, что кто-то может хаотично собрать людей из разных чатов и умышленно устроить провокацию. Зачем? Оказывается, есть зачем: чтобы он мог отчитаться, получить благодарственное письмо или повышение по службе.
После задержания Максима увезли в Дзержинский РОВД. Сперва ему дали 13 суток по административному делу якобы за сопротивление милиции. На следующий день узнал, что на него завели «уголовку» — за восемь разрисованных тюков в белой пленке.
— По статье 339 УК (Злостное хулиганство). Максимальное наказание — до шести лет лишения свободы. Пока мы сидели по «административке», нам избирали меру пресечения. Я очень рассчитывал, что меня отпустят до суда под подписку о невыезде, потому что жена была на девятом месяце беременности, а это серьезный фактор. Было ощущение, что должны отпустить. Опять же, мы не сделали ничего плохого, за что человека нужно лишать свободы. Но 10 сентября нас отвели к прокурору, который санкционировал это дело. Он зачитал, что мы все остаемся под стражей. Тогда, наверное, был самый тяжелый момент за все время нахождения в заключении. Тот день я хорошо помню, у меня внутри все оборвалось. Я понимал, что в ближайшие четыре-пять месяцев до суда не выйду, то есть точно не увижу своего новорожденного сына. К этому событию я очень готовился, а у меня его отобрали.
«Тюрьма — это мини-армия. Мне как военному человеку было проще адаптироваться»
Спустя 13 суток Максима перевели в жодинскую тюрьму. После дзержинского изолятора временного содержания условия в ней даже показались пригодными для выживания: камера побольше, есть матрас и постельное белье, еда более сносная, отношение не такое грубое. Сокамерники встретили горячим чаем, поделились бумагой, конвертом и ручкой, чтобы Максим смог написать семье первое письмо.
Пережить этот самый сложный момент ему помог сокамерник — врач Андрей Любецкий. О нем Максим вспоминает с большой благодарностью.
— Общение с ним было очень вдохновляющим. Мы провели в одной камере две недели, потом его перевели на Володарку. Сотрудники тюрьмы часто задавали нам вопрос: «Ну что, передумали?» Чтобы не накликать на себя беду, говорили: «Ай, ну да, ошиблись». Но Андрей Владимирович всегда держал четкую позицию, был непреклонен в своих взглядах. За это ему и дали пять лет — к моему большому сожалению. Это очень сильная личность, от разговора с которой у тебя самого становилось больше сил. Умный, мудрый, он в тот момент много для меня сделал. На таких людей нужно равняться.
Максим рассказывает, что в одной камере с ним всегда было 12 человек. Люди разные — от тех, кого подозревали в убийстве, воровстве, распространении наркотиков, до айтишников, бизнесменов и врачей с «неправильной политической позицией».
— Очень умные и образованные люди. Даже на свободе у меня не было такого количества качественного общения, — вспоминает Максим.
Изначально «политических» в камере было не так много. Только в середине ноября к нему подселили задержанных за комментарии по «делу Зельцера». Полтора месяца их содержали в отдельном корпусе, условия в котором Максим — человек с военной закалкой — называет адскими. Но, говорит, рассказывать об этом подробнее у него нет морального права:
— Абсолютно всех «политических» сразу же ставят на профилактический учет. Меня, например, поставили на учет по экстремизму. Это значит, что ты под особым контролем. Внутри тюрьмы это не шибко сказывается на твоей жизни: просто должен спать на верхнем ярусе кровати, чтобы ночью за тобой могли наблюдать. Но если у тебя другая карточка — о том, что ты склонен к нападению, то везде передвигаешься в наручниках. Это неприятно. Мне как военному человеку было проще адаптироваться: все-таки я пять лет жил в казарме с мужиками. Тюрьма — это мини-армия. Суть шибко не поменялась, только ты находишься в закрытом помещении.
Подъем в шесть утра, отбой в десять вечера. До отбоя нельзя лежать на кроватях, но нужно чем-то заниматься. Люди играют в шахматы и нарды, читают книги, пишут письма. Ты всегда пытаешься найти способ отвлечься. Потому что если начинаешь думать о жизни, тебя охватывают горечь и уныние. Я не хотел, чтобы у меня было плохое настроение. Поэтому — шахматы, нарды, письма, рисовал ребенку огромное количество рисунков. И спортом занимался, поэтому время проходило довольно быстро. Иногда ловил себя на мысли: «Неужели неделя прошла?»
Так и живешь. Составляешь график, когда приходят письма. Вторник и четверг — самые долгожданные. В воскресенье и понедельник — ни передач, ни писем. Тогда ты просто пытаешься себя чем-то занять и выжить.
«С рождением ребенка поздравила вся камера»
Вначале старшему сына Максима сказали, что папа не просто исчез, он уехал в командировку. Потом по-детски объяснили: «Злые люди держат папу в тюрьме, но скоро должны отпустить».
— Для себя я решил, что даже в заключении буду помогать семье, чем могу. Начал писать письма сыну, ребенок стал учиться по ним читать, — вспоминает Максим. — Сначала он писал в своих ответах по одному слову, потом два, три. В конце моего заключения детским почерком были исписаны целые альбомные листы — с мечтами, что мы будем делать, когда встретимся.
Жена подбадривала меня, а я — ее. Понимал, что по своей статье вряд ли буду сидеть пять или шесть лет. Но изначально морально готовился к трем. Продумывал, что буду делать, чтобы они не пошли насмарку. Конечно, переживал, что жена одна с новорожденным ребенком. Но она умница, присылала фотографии, показывала, что все хорошо. И от этого становилось легче.
О том, что Максим стал отцом во второй раз, он узнал из телеграммы, которая пришла с опозданием в три дня. Говорит, этой новости ждала вся камера.
— Ребенок родился в пятницу, 15 октября. Но в пятницу, субботу, воскресенье и понедельник письма не приходят. Во вторник мне принесли телеграмму, что он родился и все хорошо. Вся камера меня поздравила, атмосфера была хорошая.
— Что чувствует человек, который ни за что сидит в тюрьме и о рождении своего ребенка узнает из телеграммы, а его взросление наблюдает по фотографиям?
— Я понимал, что он в надежных руках, что сейчас я помочь не могу, но мне волноваться не стоит. Когда выйду — увижу, а пока жена справится.
— Были моменты, когда вы сожалели о своем поступке? Жена одна, ребенок родился без вас.
— Наверное, да. Была парочка моментов, когда я анализировал ситуацию: стоило это делать или нет? Но я старался отгонять эти мысли и занимать их чем-то другим. Ты понимаешь, что от тебя мало что зависело, когда прослеживаешь цепочку событий. Что уже париться — как есть, так есть. Но я хотя бы что-то физически сделал, а людей садят лишь за то, что они написали в интернете комментарий.
— Как ваша жена это пережила?
— Она очень умная женщина. Это подарок судьбы, что у меня такая жена. Я знал, что она справится, понимал, что ее поддержит вся моя родня. В нашей большой семье нет разногласий. Ей, наоборот, пришлось еще больше сплотиться. Теща очень сильно меня выручала, что касается передач, поездок, вопросов с адвокатами. Большое количество моих обязанностей она взяла на себя: водила сына в бассейн, детский сад и поликлинику. А жена хладнокровно выполняла свою часть работы.
— Вы, наверное, стали любить ее еще больше.
— (Пауза.) Со временем в браке чувство любви притупляется. Возможно, в какой-то степени это была для нас перезагрузка. Когда долгое время ты не видишь своего родного человека, начинаешь испытывать к нему более сильные чувства. Да, наверное, стал любить еще сильнее.
«Физически ты подчиняешься системе, выполняешь ее дурацкие приказы, но внутри убеждаешься, что все сделал пра-ви-льно»
Суд над Максимом проходил в январе 2022 года, его дело рассмотрели за пять судебных заседаний. Он не раз предлагал возместить «нанесенный ущерб»: согласно экспертизе, из-за краски под пленкой появилась плесень, и сено стало непригодным для корма.
— Сколько мы ни задавали вопросов, как краска могла проникнуть сквозь пленку, никто не дал внятного ответа. Также предлагали выкупить эти тюки и отмыть их. В нормальном цивилизованном государстве так и было бы. Мы нанесли ущерб — хорошо, дайте нам возможность все исправить. Ведь если ты понимаешь, что попался, и тебе дали возможность погасить ущерб, то точно не станешь ввязываться во что-то подобное еще раз. А тут, выходит, тебя ловят, втаптывают и унижают, и единственная ответная реакция — сопротивляться этому.
Да, физически ты подчиняешься системе, выполняешь ее дурацкие приказы, но внутри убеждаешься, что все сделал пра-ви-льно. Система не показывает, что она гуманна, что тебе может быть стыдно перед ней за свой поступок. Они лишь показала, как устроена изнутри. Я посмотрел.
— И какие выводы для себя сделали?
— Понял, что имею правильное мировоззрение и нисколько не ошибался в том, что думаю об иерархии и исполнительности в системе. Насколько люди готовы выполнять приказы, не задумываясь об их логике. И потом эти же люди, которые дают лживые показания в суде, учат тебя, как правильно жить: «Зачем ты это сделал? Неужели тебе плохо жилось?»
— Когда вы услышали, что вам присудили год колонии, как вы на это отреагировали?
— Я готовился к худшему раскладу — планировал, что приговор будет порядка трех лет. Хотя по ходу следствия понимал, что суду практически не за что зацепиться, чтобы дать нам много. Когда прокурор запросил минимум — год, я даже обрадовался. Понял, что досидеть останется всего три месяца.
— Когда осудили Виктора Бабарико, многие говорили: «Ни он, ни другие политзаключенные не отсидят свои сроки». Но уже минимум 80 человек полностью отбыли назначенное наказание. У вас было понимание, что вас не забыли, за вас борются и поддерживают?
— Там система настроена на то, чтобы постоянно тебя угнетать. У меня не было ощущения, что где-то есть поддержка, кроме семьи. Но я понимал, что если ты политзаключенный, то к тебе будет более пристальное внимание и, чуть что, какой-никакой резонанс. Поэтому, на мой взгляд, важно, чтобы людей признавали политзаключенными, чтобы система под шумок не перемалывала их.
Максима отправили отбывать наказание в исправительную колонию № 3 в поселке Витьба. Он вышел оттуда 17 мая. Была весна и холодное утро. Накануне он дописал последние письма, раздал вещи, «почистил кое-какие моменты». Обошлось без дикой бури эмоций, говорит Максим. Но было тревожно: «Вдруг на выходе встретят с новым уголовным делом?»
До Минска его довезли родственники, и там уже можно было расслабиться и позволить себе эмоции.
— По пути в Минск мне показали видео с младшим ребенком. Когда увидел его вживую, это было очень волнительно. Маленький человек, которому уже шесть месяцев, который смотрит на тебя и не понимает, кто ты. Наверное, я никогда этого не забуду.
Несмотря на долгое отсутствие и переживание сложного периода порознь, семье не пришлось знакомиться заново, говорит Максим.
— Мы все придерживались единой цели — снова быть вместе. Возможно, стали жестче принимать решения и меньше доверять системе. Если раньше ты пытался оправдать людей, которые занимались нарушением закона, то сейчас им нет оправдания. Я стараюсь не держать на них зла, ведь они выполняют приказы. Но если бы можно было побывать на их суде, я бы с удовольствием это сделал. И если бы им дали серьезные сроки, вряд ли бы у меня было сильное сочувствие. Я убежден, что такие люди должны пройти через то, что они сами породили.
В ИК-3, где я добывал срок, находится немало бывших «людей системы». Иногда даже весело было наблюдать, когда те, кого осудили за мошенничество, стенали: «Боже, как со мной так могли поступить?» Но полгода назад ты был точно таким же и делал то же самое. Система не ошиблась и «не прогнила» конкретно для тебя — такой она была всегда.
«В любой момент меня могут обратно забрать в тюрьму. Только из-за этого мы уехали»
Решение уехать из Беларуси Максим принял, еще находясь в заключении. Последним аргументом для него стала война в Украине.
Многие однокурсники Максима, по его словам, сейчас «занимают рулевую позицию в атаках» России: ведут спутниковую разведку, разведку местности с помощью беспилотников, работают в ПВО с радиолокационными станциями, наводят цели. То же самое умеет и сам Максим. Но общение с этими однокурсниками он прекратил: говорит, это бесполезно и общего языка они не найдут, пока у российской пропаганды есть «черный пояс в своем деле».
После 24 февраля все его мысли были об одном: как распланировать время так, чтобы за два месяца после освобождения завершить дела. Статус бывшего политзаключенного помог ему быстро, буквально за 10 дней, получить польскую гуманитарную визу. В середине июля Максим вместе с семьей уехал из Беларуси в Краков. Страшно было только два раза: на 3 июля, когда могли арестовать «для профилактики», и во время пересечения границы.
— Это был самый ответственный этап. Вдруг я в каких-то списках и меня не выпустят?! После 17 мая, по сути, все, что я делал в Беларуси, это готовился к тому, чтобы спокойно уехать. Продал бизнес, подготовил нужные документы. Кажется, ничего сильно не законченного не осталось. Обратно мы, конечно же, пока не вернемся.
С Максимом мы общались на пятый день после переезда в Польшу. По его словам, только там он действительно почувствовал себя на свободе — до этого был очень напряжен. Теперь постепенно начинает отпускать.
— С одной стороны, жаль, что приходится принимать такие решения. С другой, ты понимаешь, что это новый этап в жизни. В Беларуси мы достигли определенного пика для себя, и нужно развиваться дальше: учить новый язык, искать новую работу. И дети будут ходить в польские школы и сады. Интересно, хочется попробовать. Да и практически все мои друзья уехали. В Беларуси просто в парке уже ни с кем не встретишься: со всеми нужно созваниваться по телеграму.
— С чего планируете начинать жизнь в Польше?
— Для начала сходить в отпуск на две недели. Абстрагироваться, отдохнуть на море. А дальше действовать. У меня есть хороший пример того, как все работало в Минске. Думаю, нужно немного времени, чтобы запустить то же самое в Польше. За это сильно не волнуюсь. Жена программист, поэтому вряд ли она будет иметь большие проблемы с трудоустройством. В этом плане, надеюсь, у нас все будет нормально. Все остальное придет с опытом. А развлечений на ближайшие годы нам хватит.
— И все же, какая главная причина, почему вы решили уехать из Беларуси?
— В любой момент меня могут обратно забрать в тюрьму. Только из-за этого мы уехали, — признается бывший политзаключенный. — Все остальное можно было бы перетерпеть: высокие цены, пропадающие продукты, ухудшающиеся условия для бизнеса. Но когда ты сам в небезопасности, когда тебя могут забрать и сделать с тобой все, что угодно (захотят — осудят по «административке», захотят — и по «уголовке»), с этим нельзя смириться.
