ШИЗО и карцер — не одно и то же, а условия на гауптвахте в белорусской армии еще хуже. Об этом, а также об отношении к «политическим» в колонии и своем досрочном освобождении 63-летний журналист Олег Груздилович, вышедший на волю после 9 месяцев заключения, рассказал «Радыё Свабода».
Почему на «политических» желтая бирка
В Могилевской колонии Груздилович носил желтую бирку, означавшую «склонность к экстремизму и другой деструктивной деятельности». По его словам, заключенному такая бирка доставляет много дополнительных бытовых и организационных проблем.
«Ты должен быть постоянно на виду, в первых рядах в колонии. Не можешь в одиночку передвигаться по каким-то нуждам по колонии. Твоя кровать — на проходе, а там всегда открыто окно, сквозняк, тебе холодно. Когда ты ходишь с биркой, к тебе дополнительно прицепятся, что ты пуговицу не застегнул, плохо надел рубашку. Ко мне так цеплялись, и мне угрожало ШИЗО».
Как относятся к «политическим» в колонии
По словам Груздиловича, для молодых людей, отбывающих наказание за наркотики, «политические» — кто-то вроде иностранцев или марсиан, которые чем-то им мешают: с ними бывает недопонимание.
«Для другого контингента это в большинстве мужественные люди, которые оказались в тюрьме за свои убеждения. Они это признают, но не особо погружаются, ведь для них непонятно, что человек вследствие каких-то событий оказался в тюрьме».
Администрация же относится иначе: то, что простится обычным заключенным, непростительно «политическим», а угроза получить взыскание для них гораздо выше.
О первых днях в колонии
«Только я попадаю в колонию, первое, что слышу: „Что? Журналист „Радио Свобода?“ Так ты что, против президента писал? А кто у нас президент?“ Я отвечаю: „Такой и такой“. — „Ну смотри“.
Потом проходит 2 дня, и я попадаю в кабинет главного начальника, потому что у меня за спиной рапорт. И он кричит: „Журналисты, адвокаты — это самые плохие люди в мире. Ты за все ответишь у меня! Ах, „Свобода“? Да ты за все ответишь!“
Вот такое было отношение. Сразу мне 10 суток. Я выхожу в коридор, не понял, немного усмехнулся вроде. А мне начальник говорит: „Что ты постоянно улыбаешься?“ Ну да, я такой, опять улыбнулся, прошел 10 метров, по лестнице спускаюсь, и пошли удары сзади — бум, бум. „Он еще будет улыбаться!“ Доводят до ШИЗО, и такой удар в спину — и я влетаю в это ШИЗО лицом в стену».
Что такое ШИЗО
По признанию Олега Груздиловича, раньше он всегда думал, что ШИЗО и карцер — одно и то же. Однако в колонии понял, что это разные вещи.
«Карцер — это проще. Карцер возможен в следственном изоляторе. А в колонии ШИЗО — штрафной изолятор. В карцере тебе дают матрас, белье, ты спишь в нормальных условиях. А днем все это забирается и кровать пристегивается. И ты весь день ходишь. А в ШИЗО ты спишь на голых досках, которые ровно в 9 часов опускаются и в 5 часов поднимаются. Ты должен быстро встать, пристегнуть, а дальше ходи так целый день.
Там маленькая скамейка и высокая такая, на ней не поспишь. Глазок все время открывается, смотрят на тебя, спишь ты или нет. Если глаза закроешь, на тебя могут составить рапорт, что ты спал, и ты еще 10 суток получишь.
А там же нет информации, ты ничего не получаешь, нет радио, нет писем, газет, книг — ничего. Человека ты видишь, как в книге про графа Монте-Кристо: два раза пришли контролеры, и все. И баландеры приносят еду. Ты в итоге думаешь, как бы с кем поконтачить, подумать, побыть с каким-нибудь человеком.
Для меня самый близкий человек — это моя жена, я подумал, что нужно здесь ее иметь при себе. На отрезке трубы я штукатуркой нарисовал ее портретик, целый день ходил, разговаривал с ней. Однако вечером должна прийти проверка. Я подумал: они же явно увидят. И замазал немного свой портрет. Мне было понятно, что это жена, а им непонятно.
Потом я подумал, что все равно это не то. И из хлебного мякиша сделал фигурку жены. У меня была разноцветная зубная паста, я ее разрисовал. Получилась она в синих джинсах и розовой кофточке. И потом я с этой фигуркой разговаривал. Во время проверок это постоянно был такой захватывающий триллер: я ее хранил, прятал в полиэтиленовый пакетик, и ее ни разу не нашли. Хотя, если бы нашли, могли бы сказать: „Непорядок“, и получил бы еще 10 суток. Так один раз за эти сутки получилось, что нашли пыль в камере на полке. Хотя я только что полку протер, но тот ткнул пальцем, сказал: „Пыль“, и я получил 10 суток.
Фигурку я сберег в мыле. Я неопытный зэк, сюрприз для жены не очень удался. Как сохранил, так она и лежала. Я когда выходил, они все прощупали, но в мыло не додумались залезть. Но там она лучше выглядела, конечно».
«Оказывается, в белорусской армии на гауптвахте условия еще хуже. Почему мы сейчас спрашиваем, почему армия оказалась не на той стороне, как ожидали митингующие? Потому что там иначе невозможно, там муштра как в прусской армии. Там невозможно даже мечтать о тех условиях, которые в тюрьме в ШИЗО есть».
О помиловании и освобождении
«Внезапно ставится условие, что я должен уехать. Я тогда ставлю условие, что уеду только вместе с женой, если она согласится. А она тогда попала в больницу. Мне удается ее уговорить. В колонии меня вызывают в штаб и говорят: „Жди освобождения“.
Я мечтаю, как это все будет происходить. И наконец утром это начинает происходить. Вся процедура повторяется с проверками, еще более тщательно. Не пропускают ни одно письмо, которое у меня было, ни одну страницу, любой текст написанный — ничего не пропускают. Мне пришлось все уничтожить своими руками, потому что мне сказали: „Либо ты их уничтожаешь, либо мы выбрасываем и кто-то их прочитает“.
Едва с вещами я выхожу, меня ведут коридорами, начальник колонии со мной идет. Меня приводят в маленький узенький коридорчик. Неожиданно я вижу женщину-сотрудницу. Говорят: „Стойте, слушайте“. Она таким торжественным голосом начинает зачитывать акт о помиловании.
Я был этому рад, потому что прошение я подписал, но не подписал признание. Я так и сказал сотруднику прокуратуры, который приехал меня просить написать прошение, что я не признаю себя виновным, поэтому какое прошение. Он сказал: „Пишите без признания“. Я написал, и оказалось, что „он“ подписал. Правда, когда попросил показать мне подпись Лукашенко, мне сказали: „Там все нормально“. И не показали.
Потом последняя контрольная проверка: „Ваше имя, фамилия, год рождения, когда был суд“. Я все отвечаю. И он мне говорит: „Вы свободны“. И предоставляет бумажку-справку об освобождении. Написано в конце, что я освобожден по помилованию».
«Напрасно ли мы сидим»?
«У меня впечатление, что на воле больше прячут мысли, чем там, в заключении. Мы ходим, у нас желтые бирки, мы такие. А на свободе, если ты будешь проявлять себя, тебя с работы уволят, и реально это происходит. Много кто у меня там спрашивал: „Напрасно ли мы там сидим? Неужели вы думаете, что напрасно?“ Я всегда отвечал, что нет, не напрасно. Только кто-то думает, что это все произойдет гораздо раньше. Я не из их числа. Я думаю, что это произойдет позже. Может, еще пройдет целый десятилетний цикл. Потому что не решаются такие проблемы за границей. Из-за границы можно помочь, поспособствовать. А все решается там».
