Лев раньше работал в Следственном комитете Беларуси и уволился в 2020 году по политическим мотивам. Позже мужчина сам попал под суд за участие в протестах, а после приговора — в колонию в городском поселке Витьба Витебской области, где часто отбывают наказание бывшие чиновники, милиционеры, судьи и прокуроры. Лев освободился несколько месяцев назад. Он рассказал «Зеркалу», как в этой колонии сидят политзаключенные и есть ли поблажки для экс-силовиков и госслужащих.
Имя изменено по просьбе собеседника в целях безопасности. Его данные есть в редакции. Разговор переведен с белорусского языка для русскоязычной версии.
«Самое интересное, что на суд с бывшей работы мне написали хорошую характеристику, из академии МВД — тоже»
Лев работал следователем в Бресте. В июле 2020-го заканчивался контракт, и он решил его не продлевать, потому что «знал, к чему все идет — каждого коснется расследование уголовных дел за политику, не хотел этого делать». Потом мужчина участвовал в протестах. За это сначала отсидел около 30 суток в ИВС Бреста, Жодино и на Окрестина. В 2021 году его задержали по «хороводному делу».
В СИЗО бывшие коллеги со Львом церемониться не стали. Его отправили в общие камеры, хотя как экс-следователя должны были держать в отдельной или с другим экс-сотрудниками ведомств. Ну и, конечно, надеялись на «сотрудничество».
— На второй день после задержания пришли сотрудники КГБ и предупредили, что я буду сидеть очень тяжело, если не соглашусь. Я отказался. Меня сразу отправили в отдельную камеру, включили там вытяжку на полную, чтобы было холодно. Через три дня посадили в более комфортную — там была «утка» (подосланный специально человек, который должен втереться в доверие и собирать информацию. — Прим. ред.). Наверное, хотели что-то узнать, но не получилось. После меня кидали по разным камерам, — рассказывает Лев. — Однажды посадили с человеком, который когда-то тоже работал в СК со мной, но в другом отделе. Его уволили за танцы (смеется). Они с женой много лет занимались танцами — танго, всякое такое. И как-то выступил на дворовом мероприятии, которые осенью начались в Беларуси. К нему стали появляться вопросы, почему он танцует. Он говорит: «Так я десять лет танцую! И на корпоративах ваших тоже выступал — претензий не было». В итоге ему сначала не продлили контракт, а через полгода пришли с обыском, восстановили переписку в телеграме, увидели репост из «NEXTA»: он жене кинул, что подорожает свинина (смеется). И был репост, кажется, из «Карателей Беларуси» — он перебросил коллеге пост, что тот в ЧКБ. Видимо, тоже надеялись, что мы с ним поговорим, они прослушают и что-то найдут. Но у них на меня больше ничего не было. А с людьми, которых они мне кидали в камеру, я подружился. Но никому там не говорил, где работал.
Самое интересное, что на суд с бывшей работы, хотя прошло почти два года, мне написали хорошую характеристику, выдающуюся я бы даже сказал. И из академии МВД, где я когда-то учился, — тоже. Тогда, знаете, еще был мейнстрим поддерживать своих сотрудников. Хотя начальство, помню, поделилось на два лагеря: одни сказали, что я хайп ловлю, другие, что я всегда таким бэчэбэшным и был, поэтому очевидно, что на протесты пошел.
«Бывало, вместе сидят сотрудник ГУБОПиК и человек, которого он задерживал за наркотики»
В мае 2021 года Льва этапировали в ИК № 3 в Витьбе. Обычно ее называют колонией для осужденных чиновников и бывших милиционеров, прокуроров и бизнесменов.
— Вообще, это уникальная колония, там микс разных статей, много иностранцев. В моем отряде был цыган-мошенник из России, туркмен и белорус по наркотикам, еще был турок, ему дали 20 лет за наркотики, которые жгли потом на МТЗ. У меня была кровать рядом с людьми, сидевшими за убийство, был педофил, — вспоминает Лев. — Помимо меня, были еще два бывших следователя: Егор Вершинин и еще один за ЧКБ, не помню фамилию. Бывший спецназовец Рома Марусов из Витебска, которому дали шесть лет. Были участковые, прокурор, кагэбэшники сидят, те же ГРУ (главное разведывательное управление. — Прим. ред.). Обычно — за измену государству. Милиционеры — чаще всего за взятку или превышение полномочий. Военных тоже много.
Еще сидели бывший руководитель «Мотовело» Александр Муравьев (в марте 2023 года вышел на свободу. — Прим. ред.) и Андрей Втюрин (бывший заместитель госсекретаря Совбеза Беларуси, был задержан в 2019 году, в 2020-м его осудили на 12 лет за взятки. — Прим. ред.). Прикольно, что тот же Втюрин работает вместе с «бэчэбэшниками» — в его отряде их тоже много.
Помню, я в первый день вышел из казармы в локальный участок — как будто в американскую колонию попал: пачками стояли туркмены, турки, люди за кражи и угоны, за убийства, большой круг политических и отдельно ходили Втюрин и Муравьев. Бывало, вместе сидят сотрудник ГУБОПиК и человек, которого он задерживал за наркотики. Такой сюрреализм: как все эти люди оказались в одном месте?
Отряд Льва был «самым бэчэбэшным» — на 50 человек больше десяти были политическими. Вместе с ним отбывали наказание в том числе Максим Винярский, Владимир Цыганович, анархист Дмитрий Дубовский и блогер Сергей Петрухин, который в декабре 2022-го вышел на свободу.
— Цыгановича сразу из карантина отправили на ПКТ — он отказался подписывать какой-то документ. А Дима Дубовский был со мной на карантине, он очень классный, позитивный человек, очень образованный, — рассказывает собеседник. — Сначала ему дали желтую «экстремистскую» бирку, потом — красную, как «склонному к побегу». Он немного поработал на промзоне, потом за опись ему выписали нарушение. Это стандартная ситуация в колонии. В каждой сумке у тебя должен быть список вещей и их количество. Например, человек указал 121 конверт, а их 122 — это правонарушение. Потом еще формально несколько нарушений дали — и отправили в ШИЗО, после — в тюрьму в Могилев.
Политические в колонии помогают друг другу, говорит Лев. Как только он пришел на свой участок, с ним сразу поделились кружкой, едой, даже одеждой. В другом отряде отбывает наказание Максим Знак, там политических намного меньше: пять-шесть человек, по подсчетам собеседника. Он считает, что так сделали специально, чтобы Знаку было сложнее найти себе общение и поддержку в неволе:
— Он был в швейном цеху, поэтому я мало с ним разговаривал. Но когда видел, он в принципе на позитиве держался, улыбался. В декабре была ситуация с ним. Администрация была недовольна, что его близкие от его имени ведут телеграм-канал, — ему сказали помыть умывальник. Когда поступает указание мыть умывальники или туалеты, ты этого не делаешь из-за иерархии. В колонии есть актив — те, кто сотрудничают с администрацией, мужики — все остальные, и низкий статус — они сидят на отдельных лавках, убирают туалеты, с ними можно разговаривать, но у них никто ничего не берет, они ужимаются в стенку, когда кто-то рядом проходит. Это странно, но такие правила. Так вот Знак отказался — его отправили в ПКТ, насколько я помню, уже даже не в ШИЗО. Он один в камере, но там есть доступ к литературе и переписке.
«Лежит 8 кг металла, а тебе говорят из этого сделать 20 кг»
Помимо швейного цеха, в ИК № 3 осужденных задействуют на деревообработке или разборке металлов. Льва отправили на последнюю.
— Мы должны были разбирать провода, добывать алюминий, медь, другие металлы. Тебе дают лезвие и молоток, и ты достаешь их оттуда. Перчатки, маски не выдавали, — говорит бывший политзаключенный. — Разбираешь то же оптоволокно — в воздухе копится пыль от него. Когда возвращаешься в отряд и высмаркиваешься — в носу все черное. При этом работа небезопасная: помещение маленькое, мест рабочих не хватает, мы стояли рядом друг с другом — бывало, можешь не специально в лицо длинным проводом человеку попасть. Зато когда ехали проверки, сразу находились перчатки, очки!
В таких условиях осужденные должны были выполнять норму по сдаче металла. По словам Льва, она была только на этом виде работ. Каждый день норму проверял мастер или сотрудник колонии. За невыполнение могли составить рапорт. За три рапорта грозило ШИЗО.
— Сначала мы работали шесть дней в неделю по сменам. Потом нас перевели на график через день — норма выросла. При этом ее никто объективно не назначал. Бывало, ты приходишь, лежит 8 кг металла, а тебе говорят из этого сделать 20 кг. Очевидно, что это невозможно. Случаи, когда кто-то ее не делал, сотрудники себе помечали и этим пользовались, — говорит мужчина.
Политические с желтой биркой за такой «проступок», по словам Льва, могли получить сразу 40 суток. Сам мужчина в ШИЗО в Витьбе не попадал. Что там происходит, он знает от других заключенных:
— Винярского отправляли туда при мне два раза. Например, к нему прицепились за письма. Мол, Азаренка описывает, как есть, какие-то патриотические вещи пишет — надо редактировать. Он вроде и сгладил углы, скажем, но опер все равно к нему подошел: «Надо вас отправить в ШИЗО — вы должны совершить правонарушение». Ему нужно было, например, покинуть локальный участок или оставить еду на тумбочке. Пригрозили, что не отстанут.
Отрядник уже ждал его на территории, чтобы посмотреть. Когда Максим не вышел за участок, он удивился и пошел проверять тумбочку. Говорит: «А где еда?» Максим сказал, что не собирается совершать правонарушение. Тут он заметил у него линейку в тумбочке, а по списку ее там не должно было быть, и написал на него бумажку. Максима отправили на 10 суток, это было перед Новым годом. Других политических ребят тоже направляли.
Локальный участок — отдельный участок жилой зоны для нескольких отрядов. Они разделены, чтобы осужденные меньше контактировали друг с другом. Отрядник — сотрудник администрации колонии, который присматривает за отрядом.
— Остальным заключенным в этом плане было классно: их стали меньше дергать. Например, когда они что-то делали, им давали суток шесть. Политическому за меньший проступок — 24 или все 40. Но им же об этом сразу не говорят. Отправляют в помещение одного или еще с кем-то, говорят, что будешь сидеть восемь суток. Потом на седьмые говорят: у тебя паутина или плесень. Срок продлевают. Потом еще и еще. А в ШИЗО, когда нет отопления, очень холодно, невозможно согреться. У людей, которые долгое время в таких условиях находятся, значительно ухудшается здоровье. При этом ты не знаешь, чем там заняться, — объясняет Лев.
«Когда говоришь, что у тебя болит зуб — спрашивают твой срок. Если маленький, будет ответ „выйдешь и полечишь нормально“»
Лев говорит, что в остальном в бараках в Витьбе условия были неплохими: помещения — после ремонта, выглядели аккуратно. В его отряде начали устанавливать унитазы, до других на начало 2023 года очередь еще не дошла. На тюремной еде бывший следователь потерял шесть килограммов, другие заключенные тоже худели:
— Каждое утро давали кашу, два вида. Иногда из женского ЛТП привозили пельмени, но редко. У нас была шутка: если в меню видишь котлетку или пельмени — 70%, что в колонии проверка. Еще были драники. Но это звучит так: драники! На самом деле в них прятали картошку, которая портится. На обед — суп и каша, ужин — тоже каша и чай. Только на такой еде не протянешь.
Купить за заработанные на промзоне деньги продукты дополнительно заключенные тоже не могли. То, что платили осужденным за их работу, зарплатой не назовешь.
— Самое интересное — что металл, который мы разбирали, шел непонятно куда, может, на сдачу. Потому что мне за декабрь заплатили 1 рубль 2 копейки, а бывало и 70−80 копеек. А вы понимаете, сколько стоят 10 кг меди (не загрязненный лом меди у населения закупают по цене 15 рублей 37 копеек за кг, низкокачественный — по 7 рублей. — Прим. ред.). То есть ты вроде и работаешь, но тебе платят рубль. Так заключенным специально усложняют жизнь. Если у тебя нет родственников и нет солидарности, там очень тяжело выжить.
От родных можно получить посылку или денежный перевод, но и здесь политическим все портят те же нарушения. Получив три, осужденный считается злостным нарушителем режима. За это сокращают сумму, на которую можно отовариваться в магазине, с шести базовых до двух.
— Мне дали «злостника» к концу срока, поэтому было без разницы. А другим тяжело. Вот, например, у тебя две базовые, это около 70 рублей (в 2022 году базовая величина в Беларуси составляла 32 рубля, 1 января 2023-го ее подняли до 37. — Прим. ред.). За эти деньги покупаешь, например, мыло, шампунь, гель для душа. Сколько там еще остается на какие-то продукты? Обычно люди берут универсальное — какие-то приправы, сгущенку, кетчуп или майонез, чтобы есть еду одинакового вкуса, — говорит бывший политзаключенный. — При этом есть очередь, по ней мы ходили в магазин — это такой маленький киоск, но там в целом все в наличии: колбаса, сыр, даже чипсы. В месяц каждый осужденный должны туда попадать раза четыре-пять, но обычно это два или даже один поход. Не знаю, почему такая организация. Во всем этом с питанием спасают передачи от родственников.
Но больше всего бывшего следователя возмущала медпомощь — точнее ее отсутствие. Говорит, это касалось всех осужденных:
— Когда я приехал, всех заставляли делать прививки от ковида. За отказ начальник колонии всем угрожал лишением свиданий. В итоге как-то на это закрывали глаза, но указание такое было. Потом я как-то наносил крем на руки и понял, что не чувствую запах, значит, наверное, ковид. Пошел в санчасть — мне выписали какие-то таблетки и отправили в обратно в отряд. То есть тут прививки делай, а тут заболел — и ничего, сидишь вместе со всеми.
Когда приходишь к ним и говоришь, что у тебя болит зуб — спрашивают твой срок. Если маленький, будет ответ «выйдешь и полечишь нормально». Если большой — «ой, вам еще сидеть и сидеть, у вас все равно зубы повыпадают». Они даже не дали разрешение на легкий труд парню, у которого были большие проблемы со спиной. Он сидел по «делу Зельцера» и работал со мной на промзоне.
«У судей, как я посмотрел, вообще все было классно»
Для политических в Витьбе действует немало простых бытовых ограничений и запретов, вспоминает Лев. Например, не пускали в спортзал с «железом».
— Спорт в колонии помогает абстрагироваться. Но нам заниматься разрешали только в спортдворике, на это выделялся час, — отмечает собеседник. — А так, в колонии даже турнирка по футболу была, можно участвовать. Еще, помню, смотрю в окно — люди играют в хоккей! На территории есть «коробка», осужденных одели в форму, шлемы — все, как у хоккеистов. Присмотрелся — а они имитируют хоккей. Оказалось, по спортивному полю ходила прокурорская проверка.
Лев также добавляет, что для политических администрация также старалась минимизировать контакты с близкими, получение новостей о происходящем в обществе и политике:
— Они стараются у заключенного создать ощущение, что он никому не нужен. Со временем он начинает в это верить, теряются связи. И такая ситуация со всеми. Письма, если они не от близких родных, часто не доходят. Звонить из колонии тоже можно только близким родственникам из списка, который оставляешь в администрации. Политическим даже сестрам не давали звонить.
При этом обычные заключенные могли звонить родным по графику. Политических вызывали как придется — иногда специально в такое время, чтобы ты не дозвонился. И каждый твой разговор слушает опер. Он следит, чтобы ты что-то не сказал на волю (например, как кого-то направили в ШИЗО) и чтобы тебе новости не доходили. А обычно мы узнавали их из телевизора.
Сначала нам включали российский канал. Там в сюжетах русские военные всегда одеты в красивую форму, на которой никогда нет грязи, и всегда побеждают. Про потери за полгода я слышал два раза, и то с оговоркой, что «у украинцев все равно больше».
Потом шли белорусские новости, они заканчивались Азаренком, но это самый сок. Над его стендапами смеялись, но от него хоть что-то можно было узнать, потому что он отражал, что происходит в протестном движении, в обществе.
По словам Льва, на первых рядах перед телевизором рассаживались несколько человек, которые ему верили и «смотрели передачи, как дети — мультики». Политические пропаганду не воспринимали никак, а из-за них она плохо действовала и на остальных осужденных.
— Хоть пять раз на день ее пихайте, это не действует, — считает собеседник. — Остальные осужденные из-за большого процента политических в колониях тоже задумывались: мы же общались, а они слушали, что происходит. Тем более на Витьбе сидят еще и иностранцы. И было смешно, когда по телевизору рассказывали, как в Польше голодают, а с тобой поляк, литовец рядом и сами могут рассказать, как там живется.
По словам Льва, внешне колония напоминает санаторий: все спят, едят и проводят время вместе. Только живут в нем взрослые и дольше, еще и по суровым правилам, с наказаниями. Проще всего, как отмечает брестчанин, там людям, вышедшим из этой же системы:
— Я где-то читал, что Втюрину хорошо сидеть в колонии. Я бы так не сказал. Он так же тяжело работает, как и многие другие, при этом ни с кем не разговаривает: понимает, что там может быть много стукачей и что за ним присматривают. Ему, видимо, тяжело.
Бывшие сотрудники правоохранительных органов обычно идут в актив, впихиваются какими-нибудь дневальными, завхозами, библиотекарями, еще, например, машинами стиральными занимаются — то есть где-то при администрации. Эти люди не работают. И к ним, конечно, хорошее отношение. У них цель — быстрее выйти. Вот был один бывший замначальника милиции, он говорил: «Я выйду любым способом, чего бы мне это ни стоило».
А у судей, как я посмотрел, вообще все было классно. За что бы они ни сидели. Прокурорам тоже было легче. В целом, думаю, отношение администрации зависит от личности, от того, как за человека позвонили и что рассказали. Но из администрации их никто не презирал. К осужденным за убийства, педофилию тоже особенно жесткого отношения не было. Они заняли свою нишу и больше не интересны. Если ты неконфликтный, будешь сидеть как все. Политические — для них самое большое зло.
Читайте также
