Среди заключенных белорусских изоляторов и колоний есть беременные и кормящие мамы. О том, как должен быть устроен их быт, сухо рассказывают нормативные документы, но в них нет ни слова о том, каково это — рожать и воспитывать детей за решеткой. «Медиазона» со ссылкой на блог «Шуфлядка» рассказывает две истории о материнстве в заключении.
«В палате на одной койке я, на другой — конвоиры». Роды в СИЗО
Виолетта оказалась в СИЗО, когда была беременна. Особых условий содержания у нее не было: поначалу находилась в общей камере, позже ее перевели в более теплую с деревянным полом.
Под конвоем Виолетту вывозили в поликлинику на консультации к гинекологу. Рожала она тоже в сопровождении мужчин-конвоиров — один из них сидел у дверей родзала, несмотря на опасения врачей.
— Сразу после родов, когда меня вывезли на каталке в коридор, рядом сидел на лавке конвоир. А когда меня подняли в палату, меня еще пристегнули наручниками к кровати. Потом уже отстегнули, потому что со мной 24/7 три конвойных в палате. Потом, как правило, была женщина среди них. Палата была на двоих человек, я на одной [койке], а на другой — они.
После родов Виолетта с ребенком вернулась в камеру, которую они делили с другой заключенной. В помещении не было горячей воды, ее три раза в день приносили из кухни изолятора, чтобы можно было купать ребенка. Ванночку передали родственники, а места для кроватки в камере не оказалось, поэтому малыш спал в коляске.
— У меня были травы в пакетиках — зверобой, ромашка, чтобы купать. Аптечку для новорожденных тоже в принципе разрешили, бутылочки разрешили пластмассовые. Фруктовые, овощные и даже мясные пюрешки разрешали.
Мне стерилизовали на кухне бутылочки и соски, соду я им передавала. Вещи, подгузники мне передавали. Ничего такого и не запрещали для ребенка.
На прогулку мы ходили два раза в день. [Сопровождал] один человек обычно и второй сзади с собакой или без. Когда мы выходили, кварцевали камеру.
Стирала я в камере, но сушила белье в прачке. Там мне выделили веревку. Разрешали одежду на сушильный стол положить, потом я сама забирала под конвоем, либо они мне приносили.
Первые несколько дней после родов Виолетте с разрешения администрации передавали вареную курицу. Питания, по словам девушки, не хватало. Она заметила, что когда лежала с ребенком в больнице, молоко стало «лучше по качеству» из-за другого рациона.
— Я прикармливала его и смесями, потому что ему не хватало. Он развивался нормально, хорошо набирал вес. В первый месяц набрал 1300 граммов и почти каждый месяц фактически по килограмму набирал, потом уже чуть меньше.
Ребенок создавал хлопоты для администрации СИЗО — его вместе с мамой нужно было регулярно возить в поликлинику и на суды.
— Они [администрация СИЗО] психолога ко мне отправляли, мол, я не справляюсь, что мама плохая. Им все-таки ребенок как бы ответственность. Так вот [если бы не было ребенка] посадили бы в общую камеру со всеми. Но педиатр давала заключение, что ни опрелостей, ни потничек нету, вес набирает, ухоженный, чистый.
У Виолетты была возможность отдать ребенка родственникам, но присматривать за ним было некому. После приговора девушка вместе с малышом приехала в колонию.
— По этапу поехал вместе со мной на руках. И нас сопровождал врач СИЗО. Он ехал не со мной в клетке, а рядом с конвоем.
«Старалась не приучать ребенка к себе, потому что придется расстаться». Колония
По приезде в колонию заключенную отправили в карантин — все это время ребенка она не видела, потому что он был в больнице на обследовании. По возвращении из больницы малыша определили в дом ребенка на территории колонии.
— Когда я там была, у нас был дом ребенка двухэтажный. Груднички были отдельно, дети повзрослее уже в другой группе. Кроватки у них, наверное, плотнее стояли, чем в детском саду. Там у них есть педиатр, которая за ними наблюдает, логопед с ними занималась, нянечки, воспитатели. Подъем очень рано, чуть ли не в 6 утра. Их там кормили.
Они там высаживали их на горшки в определенное время, кушали тоже по времени. Я знаю, что когда полдники были, они [дети] помогали накрывать на стол, им очень нравилось. Соки им давали либо кефир. Илья всегда любил накрывать на стол. Еще любил, чтобы его первого покормили, первого забрали, во всем должен был быть первым.
Виолетта навещала ребенка по расписанию в свободное от работы время. В будние дни получалось погулять один раз, а по выходным — четыре. Разлуку с сыном девушка переживала «как необходимость» — еще в СИЗО она старалась «не приучать ребенка к себе».
— Я просто понимала, что нам придется расстаться. Мы много были с ним вместе, он привык. У него был стресс [после этапа в колонию], мне даже боялись его показать, потому что он очень похудел, щеки у него ушли, упали. Он плакал очень много. А там [персоналу в доме ребенка] нельзя брать на руки. Они все просятся. Он стоял в манежике, тянул, бедный, руки, его никто не брал, на него никто не обращал внимания.
«Мы детям сладости приносили, которые нельзя было давать — за это писали объяснительные». Встречи с ребенком
— Хотелось, конечно, больше [видеться]. Скучаешь по ребенку, жалко расставаться. Мы с ним разговаривали, книжки читали, что-то рассматривали. И я даже вот первые зубы помечала, первые слова. Хотелось видеть, как он растет, развивается. Старалась каждый месяц фотографировать его в колонии, чтобы были фотографии в период взросления.
Встречи с детьми в доме ребенка проходят так: мама с малышом идет в игровую комнату или — когда на улице тепло — на детскую площадку с беседками, качелями и песочницей, отделенную от колонии высоким забором.
— Мы детям сладости приносили, которые нельзя было давать. За это писали объяснительные. Приходишь, и он ждет там зефир или конфетку какую-то, они редко это видели. Так вроде не жаловались. Там он ел все, сейчас он много чего не ест, я не знаю почему. Ни фрукты, ни овощи, ни рыбу. Очень переборчивый в еде.
В доме ребенка дети могут находиться до трех лет — потом их отдают родственникам или определяют в детский дом. Виолетта отдала ребенка родственнице и после этого видела его только на свиданиях раз в несколько месяцев.
— Нам давали одни, максимум двое [суток свидания]. Он привык к бабушке — мою тетю называет бабушкой. Вот он рад меня видеть, мы играем, а когда нужно спать ложиться, он начинал плакать: «Я хочу домой, хочу к бабушке».
Через несколько лет Виолетта воссоединилась с сыном — девушка говорит, что они привыкли друг к другу и «проблем особо не было».
— Сейчас он не умеет контролировать свои эмоции. Вот он очень реагирует бурно. Мы занимались с детским психологом несколько месяцев, чтобы помочь ему справиться со своими эмоциями. Потому что, например, в школе говорят: «Прекрати, перестань», — а он не понимает. Ему, например, поставили пятерку, и он расстроился. Он мог выбежать из класса, хлопнуть дверью.
Естественно, это мы, взрослые, можем успокоиться, а он нет. Еще пока не понимает, как справиться со своими эмоциями. И при этом они хотят, чтобы он там сидел смирно, как старшеклассники. А им же хочется болтать. В школе мне все время жаловались: «Вот вам надо туда сходить». Мы походили, нам сказали, что все в пределах нормы, хороший ребенок, интеллект выше среднего.
Лежать (но не спать) на кровати можно час в день, остальное время — сидеть рядом. Беременность в колонии
Ольга попала в колонию в начале второго триместра беременности. Согласно Уголовно-исполнительному кодексу, беременным и кормящим матерям «положены улучшенные бытовые условия», но что это значит на практике, в документе не говорится. Женщина рассказывает, что ее кормили лучше, чем обычных заключенных: каждое утро давали сливочное масло и молочную кашу, а два раза в неделю — кусок творога.
— Я не знаю, что там можно отнести к улучшенными бытовым условиям. Может, право беременной и кормящей мамы не мыть общий туалет. Потому что очень внимательно и щепетильно следят, чтобы не дай боже ты не пропустил свое дежурство. И на самом деле пытались объяснить какие-то женщины — у меня уже живот такой был, добра на сносях — что я же тоже хожу в туалет, надо убираться. На наглость надо отвечать наглостью — мне положено по ПВР, вот я этим пользуюсь.
На последних неделях беременности Ольгу освободили от работы в швейном цеху и отправили вязать мочалки в отряде. Днем можно было час или два полежать на кровати, но в остальное время нужно было сидеть рядом на табуретке.
— Для беременной, когда у тебя отваливается поясница, отекают ноги, это достаточно суровое испытание. И у меня еще было постоянно низкое давление. Все время хотелось дико спать. Когда наступал этот отдых в дневное время — не дай бог тебе закрыть глаза. Тут же прибегает дежурный контролер и начинает тебя тыкать пальцем в плечо с вопросами типа: «Вам положен отдых, спать нельзя». Я говорю: «А где написано?» — «Нет, у вас написано „отдых“. У вас не написано „сон“».
Я потом пыталась спросить у гинеколога. Говорю: «Скажите, пожалуйста, я могу спать во время своего отдыха?» Она говорит: «Да, в чем проблема?» — «Проблема в том, что мне объясняют, что у меня только отдых» — «Ну если тебе хочется спать — спи». Я говорю: «А вы не могли бы сказать об этом дежурному помощнику начальника колонии?»
Ольга рассказывает, что гинекологом в колонии была «замечательная женщина», а медперсонал внимательно относился к беременным. Заключенная проходила все плановые медосмотры, а на УЗИ поехала в городскую поликлинику под конвоем.
— Очень неприятно — все на тебя пялятся. Наручники надевают и приковывает один из конвойных наручниками к себе во время транспортировки.
Конвой в белых халатах. Роды
Роды проходили в городской больнице, Ольгу поместили в палату с обычной роженицей. Осужденная попросила соседку позвонить мужу, чтобы он смог ее навестить — администрация колонии не сообщает родственникам о родах, рассказывает заключенная.
— Женщина не поняла на самом деле, что я осужденная. Она видела этот конвой, сидящий перед палатой. Они поверх формы халаты белые накидывают. Приходит из туалета и говорит: «О, тут кого-то сторожат, охраняют». Я уже молчу, что это меня. Такая милая молодая женщина.
После родов ребенок почти месяц находился в больнице. Ольга говорит, что это нормальная практика — младенца не спешат везти в колонию хотя бы для того, чтобы мать не кормила его грудью.
— У них [сотрудников Дома матери и ребенка] отпадает куча проблем. Они ему тыкают бутылочку, мама идет на работу, и все. А если женщина кормит грудью, то приходится этого ребенка выдавать, взвешивать его после кормления, следить за этой мамой. А так она раз в день пришла, поигралась и [ушла].
Когда ребенка привезли в колонию, Ольга выходила гулять с ним на улицу. Отпускали ее неохотно — дело было зимой, и женщине было непросто договориться с педиатрами и заведующей о недолгих прогулках.
«Понимаешь, это наш ребенок». Воспитание и недоверие мамам
— Оборачиваясь назад, я понимаю, насколько это было дико, что мне просто не дают моего ребенка выйти на улицу. Потом нашлись одежки, и мы выходили, гуляли, дышали. Причем я была единственной мамой среди всего этого двора.
По словам Ольги, ее несколько раз вызывали «на ковер» к заведующей ДМР из-за разных взглядов на воспитание ребенка.
— Мне говорят: «Понимаешь, это наш ребенок. Мы несем за него ответственность, а ты думаешь, что тут будешь приходить и делать вообще все, что считаешь нужным». Мне пришлось долго и обстоятельно объяснять, что я очень благодарна им за то, что они помогают мне присматривать за ребенком, потому что у меня нет такой возможности. Но вам придется запомнить это все и схавать, что это мой ребенок, он всегда был и будет моим.
Ольга рассказывает, что в ДМР все было хорошо оборудовано, и детям всего хватало. За ними присматривали няни из числа осужденных, а врачи и медсестры были вольнонаемными. Дом матери и ребенка был достаточно закрытым учреждением, добавляет она.
— Матери не заходят ни в какие спальни, они не знают даже, где кроватка ребенка. Как мне объясняли, это делают потому, что, ну мало ли, мы же все ненормальные. Может, мы там решим причинить вред своему ребенку или с кем-то там я поругаюсь на детской площадке, приду ее ребенка убивать.
В игровой комнате, говорит она, стеклянные стены — из коридора видно все, что происходит внутри. По словам Ольги, детям давали игрушки, а родственники могли присылать в колонию книжки.
— У моего ребенка было вообще гигантское количество книжек, мы рассматривали картинки. Собирали вокруг себя целую бригаду, рассматривали все дружно. Понятное дело, что потом это все оставляли в наследство. Санки можно было взять, покататься там по участку, по горкам. Очень, я помню, его впечатлило.
Женщина отмечает, что к детям в ДМР относились внимательно, чего не скажешь об отношении к матерям.
— Я понимаю, да, там есть женщины, которые, может, вели какой-то совсем аморальный образ жизни на свободе. <…> Я понимаю, но чего всех грести под одну гребенку? Начинается там типа: «Вот нажретесь непонятно чего, сало жрете, приходите сиську суете ребенку, а он потом там с аллергией или еще с чем-то». <…> Я понимаю, что там преступники, но все равно надо как-то немножко внимательнее быть, что ли.
«Перетянула грудь, чтобы молоко перегорело, а чтобы научить ребенка жевать, приносила ему печенье, но потом писала за это объяснительные»
Кормящих матерей освобождают от работы в швейном цеху — такое послабление действует до тех пор, пока ребенку не исполнится восемь месяцев, рассказывает Ольга. После этого заключенная обязана выйти на работу вне зависимости от того, продолжает ли кормить грудью.
— Я сначала подумала, что они в принципе могли бы выводить с работы на кормление. Но это такая нервотрепка, что все-таки я приняла решение, чтобы ребенка перевели полностью на искусственное вскармливание. Просто перетянула грудь, чтобы молоко перегорело, потому что это было очень сложно. Представьте, в 7 утра уже вывод на работу. Первое кормление — в 6, а последнее — в 20. Ты все время разрываешься, бегаешь туда-сюда, времени на себя не остается вообще.
Ольга решила не оставлять ребенка в ДМР до трехлетнего возраста, а отдать его родственникам — у этого было много причин. После выхода на работу в швейный цех женщина видела ребенка час в сутки вместо прежних шести. В ДМР, говорит Ольга, ребенка кормили перемолотой в блендере пищей, поэтому к году он «не умел ни жевать, ни глотать». Чтобы научить ребенка жевать, заключенная приносила ему печенье, но несколько раз попадалась и писала объяснительные.
«Незабываемое ощущение, когда ты утром просыпаешься вместе со своим ребенком в кровати»
— Еще помню такие «замечательные» моменты — окна дома матери и ребенка выходят на две стороны: на зону и на город. Дети смотрят в окно. И вот ребенок бежит в группу, показывает в окно на зону и воспитательница говорит: «Мама, мама», — и пальцем тыкает в окно, что вот мама там. Потом ребенок бежит в умывальник, показывает пальцем на город туда и говорит: «Папа, папа».
Ольга рассказывает, что заключенные расспрашивали нянь о том, что не рассказывали воспитатели.
— Нянечка с улыбкой рассказывает о том, что вот этот ребенок плохо ел, он все время там бегает, ерзает, ну вот бывает этот синдром гиперактивности. И просто чтобы он сидел спокойно и ел, она ему колготками руки за спиной к стульчику привязывала и кормила. Решила, что пусть мой ребенок минимально там находится.
После того, как заключенная отдала ребенка родственникам, видеться с ним получалось раз в два-три месяца.
— Незабываемое ощущение, когда ты утром просыпаешься вместе со своим ребенком в кровати. Он над тобой навис, смотрит своими глазенками. С удивлением сначала, видно, что сам еще не понял, что он и где он, потом такой: «Мама!» — и кидается обниматься. Это был, наверное, вообще самый счастливый момент в колонии.
Ольга рассказывает, что очень переживала после того, как отдала ребенка мужу. За несколько месяцев до свидания с семьей она похудела на 15 килограммов. Чтобы забить голову, заключенная погрузилась в работу.
— Благо, что работать там можно чуть ли не круглосуточно. Поэтому я работала с 08.00 до 21.00. Ну, там можно брать эти разнарядки и шить без памяти, чем я в принципе, и занималась. На диете из кофе и шоколада.
Женщина говорит, что после освобождения у нее не возникло сложностей в общении с ребенком. «Не приходилось объяснять, что я за тетя и чего хочу вообще. Может, мне повезло. Мы поладили. Ребенок относился ко мне как к матери, и я к нему как к ребенку».