Сегодня по всей стране проходит марафон поддержки политзаключенных. А через два дня, 1 августа, день рождения Романа Бондаренко. Ему должно было бы исполниться 34. Накануне этого важного для его близких дня «Зеркало» поговорило с Ольгой Кучеренко — его двоюродной сестрой. Поговорили о Роме и поддержке тех, кто незаконно оказался за решеткой.
Редакция «Зеркала» вместе с десятками других независимых медиа и общественных организаций запускает марафон помощи политзаключенным и их семьям «Нам не все равно!». Мы будем собирать деньги для людей, которых белорусский режим всеми силами пытается изолировать. Власти хотят, чтобы политические заключенные и их близкие чувствовали себя забытыми — и нам, белорусам, крайне важно этого не допустить. Помогите людям, оказавшимся за решеткой за свои убеждения.
Здесь подробности марафона и важная информация для читателей из Беларуси
Ради вашей безопасности редакция «Зеркала» призывает не донатить с карточек белорусских банков. Если вы читаете это, находясь в Беларуси, — вы уже делаете очень важное дело. Вы преодолеваете страх и не даете режиму заставить вас не смотреть по сторонам.
Деньги будут собираться на единый счет фонда «21 мая», созданного Ольгой Горбуновой, представительницей Кабинета по социальным вопросам. После они будут переданы организациям, помогающим политзаключенным и их семьям.
Минимальное пожертвование установлено на уровне 5 евро для того, чтобы не дать недоброжелателям заблокировать кампанию по сбору средств большим количеством крошечных платежей — они вызывают подозрения у платежной системы, и она останавливает прием денег.
«Тетя объяснила Агате, что брат превратился в ангела»
— Как ваши дела?
— День ото дня все лучше. Не знаю, правда, нормально ли будет звучать эта фраза в контексте всей белорусской трагедии. Стараюсь позитивно смотреть на жизнь, потому что замечаю, чем более оптимистично воспринимаешь происходящее, пусть даже какие-то негативные моменты, тем это менее травматично для психики. Соответственно, легче переживается.
Полтора года назад, когда приехала в Варшаву в отпуск и так случилось, что из-за возникших вопросов с документами не смогла вернуться в Беларусь, предстояло решить, чем буду тут заниматься. Сидеть сложа руки я не умею, да и, находясь в эмиграции, мы не в том положении, чтобы позволить себе такую роскошь.
Следовало начинать свое дело с нуля (Ольга дизайнер. — Прим. ред.). Средств на это не было. У меня случилась депрессия, которая смешалась с терзаниями по поводу возможного отъезда и адаптацией к эмиграции, что вдвойне тяжело. И в какой-то момент ко мне пришел человек и сказал: «Слушай, давай дам тебе деньги, и ты что-нибудь замутишь». И я такая: «Класс». Это не тот случай, когда я знала, к кому пойти и попросить. Я просто рассказывала всем, что оказалась в сложной ситуации и не понимаю, как поступить.
Конечно, мне дали не какие-то большие средства, но, когда ничего нет, и это хорошо. Это помогло сделать коллекцию, посвященную Беларуси. Сейчас ставлю себе глобальные цели и не сижу без дела. Стараюсь двигаться, чтобы лучшее с каждым днем приближалось.
— А что у вас с документами?
— В Варшаве у меня живет муж, он работает в «айтишке». Чтобы мы могли ездить друг к другу, нужна либо виза, либо документ на легальное пребывание. По приезде я подалась на легализацию. Меня предупредили: пока не выставят одобрительное решение, ты не можешь выезжать из Польши. Я спросила, сколько ждать, мне ответили: «Минимум полгода». А потом, буквально через месяц-полтора, началась война. Документы делали долго, я с ними пробыла четыре месяца, потом у мужа закончилась «карта побыту» (ВНЖ. — Прим. ред.), к которой «привязаны» мы с дочкой. Пришлось снова заниматься легализацией, поэтому даже при большом желании я опять не могу никуда поехать. Да и мне дали понять, что лучше этого не делать.
— Чем сейчас занимаетесь?
— Индивидуально работаю с клиентами, постепенно пытаюсь растить свой бренд. Параллельно занимаюсь коллекцией, хочу ее расширить. Если изначально там был посыл о Беларуси, политзаключенных и о том, что СМИ и людям затыкают рты, то сейчас хочу сделать больше моделей, сквозь которые бы шла Ромина история.
— 1 августа Роману должно было бы исполниться 34. В каких мыслях у вас обычно проходит его день рождения?
— Не знаю, в каком буду состоянии, но, как показывает практика предыдущих двух лет, 1 августа будет тяжелым и посвященным Роме. Для нашей семьи его день рождения был объединяющим праздником. Мы всегда первый раз в сезоне ели арбуз. Это семейная традиция. А еще Рома готовил фирменную курицу. В свой праздник он не сидел, как царь, а обслуживал гостей, делал все, чтобы им было хорошо. Хотя в обычные дни такого не случалось. Наоборот, ты приходишь, и он начинает рассказывать какие-то истории о работе, творчестве: кому он какие портреты написал. В общем, хвастался, чего достиг за время, пока мы не виделись.
Предыдущие два года 1 августа я мысленно возвращалась в празднование его дня рождения. И это очень тяжело. Даже тяжелее, чем переживать день, когда его не стало. Ведь ты понимаешь: ни человека, ни тех хороших настроений уже нет.
— Вашей дочке Агате шесть лет. Она спрашивает о дяде?
— О том, что Рома умер, она узнала от тети Лены (Елена Сергеевна — мама Романа Бондаренко. — Прим. ред.). Тетя объяснила Агате, что брат превратился в ангела, и дочке стало интересно. В Польше мы очень много путешествуем по разным городам и хочешь не хочешь заходим в костелы. Там представлены иконы и картины, посвященные распятию Христа. И все это, как мне кажется, она переваривает через историю родного человека, которого больше нет рядом. Ее интересует история Христа, что с ним происходило, а следом за этим идут вопросы про Рому: «А где он? Он встретился с Богом?»
— Что вы ей отвечаете?
— По-разному, но, чтобы потом не было страшных снов, стараюсь объяснять все как легкую, позитивную сказку. Говорю, что он стал ангелом, что он нас оберегает, помогает нам.
«На данный момент никто из тех, из-за кого погиб Роман, не высказался, не связался с нами»
— Роман ваш двоюродный брат. А как так получилось, что вы настолько близки?
— Наши мамы — родные сестры. У нас разница три года: я старше. В отношении Ромы я никогда не разделяла, что мы двоюродные. Это мой брат — и все. С другими родственниками, кстати, у меня такого нет. Несмотря на то, что долгий период семья тети Лены жила в России, каждое лето Рома с мамой приезжали к нам в Минск. Мы были на даче, ездили в походы, на турбазы. Все это очень объединяло.
После их переезда в Беларусь я всегда могла обратиться к Роме за помощью. Помню, в Лужники (стадион в Москве. — Прим. ред.) приезжала моя любимая группа HIM. А у меня их плакатами были обвешаны все стены. Билет стоил огромных денег. И Рома мне на него одолжил, хотя я даже не представляла, где столько можно взять. Сказал: «Знаю, для тебя это важно». Для меня очень ценно, когда люди готовы поддержать. В любое время я могла ему позвонить, сказать: «Нужна помощь». Мебель, например, перенести.
А еще помню, как во время службы ему дали увольнительный, он звонит, спрашивает: «А ты дома?» Говорит: «Сейчас зайду». Открываю дверь, а на пороге амбал с лицом Ромы (смеется). Было так приятно, что он приехал именно ко мне. Начал рассказывать, как в армии все устроено, как он себя во всей этой истории чувствует. Я слушала и думала: «Как круто». И таких моментов у нас очень много.
— Как сейчас Елена Сергеевна?
— Она в Беларуси. Мне кажется, каждый ее день пропитан мыслями о Роме. Сейчас взяла курс по фотографии, изучает. Вообще она человек, который никогда не сидит на месте. Она очень интересующаяся, суперобразованная и умная женщина. У нее всегда много знакомых, она любит путешествовать, познавать мир. Думаю, она старается отвлечься от того, что случилось с Ромой, ведь если ты остаешься наедине с этой трагедией, то можно, конечно, и крышей поехать.
— Есть ли какие-то новости по делу Романа? Последнее, что известно, — в сентябре 2021-го дело приостановлено «ввиду неустановления лица, подлежащего привлечению в качестве обвиняемого». Это лицо так и не установили?
— Нет, ничего, только то, что выдал BYPOL, когда были названы фамилии Эйсмонт, Баскова, Шакуты, группа ОМОНа. Мне кажется, что [силовикам] стоило бы обратить внимание на это расследование, допросить этих людей, проверить их алиби и еще что-то в этом духе, но этого не было сделано. С того момента, как Генпрокуратура приостановила дело, ничего нового никто не сообщал. Знаю, какие-то запросы тетя Лена писала, но на все приходят отказы. И ты в них даже не стараешься вникать. Просто очередной отказ.
— Были ли ситуации, когда, наоборот, к вам и Елене Сергеевне поступали вопросы от силовиков из-за того, что вы много говорите о деле Романа?
— Нет, случались некоторые беседы, по которым можно было понять, что они [следователи] не слепые. Но такого, чтобы ко мне лично кто-то обращался по этому поводу, пытался поговорить, такого не происходило.
— В январе 2021-го о тех, из-за кого погиб Роман, вы писали: «Неужели с мыслью, что ты преступник, убийца, пособник убийства, можно спокойно жить?! Я не хочу видеть этих людей, но я бы хотела взглянуть в глаза их родителей!» Все еще хотите?
— Да, и не только родителям, но и самим этим людям. Последним, правда, когда они будут уже сидеть. Зачем? Мне кажется, совершая какие-то поступки, мы в первую очередь ответственны перед собой. При этом, в моем понимании, когда ты делаешь правое дело, можешь быть спокоен за то, как это отразится на твоих близких. Они ведь видят: ты честный человек. Когда же человек делает зло, лишает жизни другого, для меня это грех. Мне интересно увидеть, кто родил и воспитал такого сына или дочь. На данный момент никто из тех, из-за кого погиб Роман, не высказался, не связался с нами. Мне бы хотелось увидеть, как с этим живут их родители. Какую историю они транслируют. Если то же, что и их дети, тогда я не удивлена. А если это честные люди, тогда интересно, как у них могли вырасти такие дети.
— Кто-нибудь из тех, кого BYPOL называл в своем расследовании, с вами связывался?
— Единственная, с кем из них я сталкивалась, это Анна Эйсмонт. Агата занимается художественной гимнастикой. Весной или в начале лета 2021-го у них было отчетное выступление, а Анна готовила оттуда репортаж или что-то в этом духе. Я замечала, что она меня узнала. Возможно, ее заранее предупредили о моем присутствии. Мне показалось, она избегала каких-то взглядов, делала вид суперзанятой женщины, которая занимается работой. Это чувствовалось по какому-то, не знаю, напряжению, слишком пафосному поведению.
— Не было желания самой к ней подойти?
— Я не должна была бы к ней подходить и что-то говорить. Это во-первых. Во-вторых, я из тех людей, которые считают, пока следствием и судом не будут названы причастные к смерти Романа, не нужно навязывать ярлыки. Мы с вами обсудили Анну лишь потому, что ее назвал BYPOL. На данный момент люди из их расследования — это единственные подозреваемые, которые озвучены. Если бы Генеральная прокуратура озвучила своих подозреваемых, я бы точно так же могла поговорить о них.
«Были моменты, когда мне писали: „Почему вы помогаете только этой семье?“»
— После гибели Романа были задержаны три журналистки и врач. Все они признаны политзаключенными. Подскажите, вы с кем-то из них общаетесь?
— Я подписана на Катерину Борисевич в соцсетях. Недавно на одном из мероприятий в Варшаве познакомились с Дашей Чульцовой. Немного поговорили о жизни, обменялись контактами.
Скажу честно, ни с кем из политзаключенных я переписки не держу. Многие говорили, из-за границы письма не доходят. А еще я не понимаю, о чем можно писать людям, находящимся там. О радостях жизни? О том, как у меня прошел день? Но как это сделать, когда представляешь, как этот день прошел у них. Пару раз попыталась, мне не пришел ответ, и я поняла, что это не моя история. Психологически писать мне очень тяжело, поэтому стараюсь помогать политзаключенным по-другому: материально, если кто-то просит, пощу о них информацию в Instagram, хожу на все акции.
— Можете рассказать подробнее о материальной помощи?
— Мы помогали семье Лосик. С Дашей мы познакомились на каком-то из мероприятий, посвященном политзаключенным, и более-менее поддерживали связь. Когда ее арестовали, я очень переживала, потому что, наверное, чувствовала какую-то параллель между нами. У нас дочки примерно одного возраста. Она борется за права своего мужа, а я — за права Ромы.
Чтобы их поддержать, мы делали украшения, продавали белорусам, которые уехали, передавали деньги родным Даши, а они уже собирали на них передачи и покупали какие-то подарки от мамы с папой их дочке. Тогда я впервые поняла, как это дорого для семьи, которая осталась наедине с проблемой, когда их родной человек оказывается за решеткой. Ты должен покупать ему одежду, бытовые принадлежности, еду, чтобы его питание оставалось более-менее сбалансированным. При этом, допустим, ты не можешь передать обычное мясо, которое быстро испортится, а нужно искать, например, сушеное. Оно стоит дороже. А еще ты же не просто идешь в магазин и берешь поесть, все покупается большими объемами. Те же сигареты.
Были моменты, когда мне писали: «Почему вы помогаете только этой семье?» Но ведь невозможно разорваться и поддерживать сразу несколько. Я сейчас не в том материальном положении, но что могу, делаю. Тогда мы собрали большую сумму, сейчас такой возможности особо нет, ведь чтобы произвести украшения для продажи, их нужно из чего-то сделать. А для покупки материалов необходимы средства.
— Почему для вас важно помогать политзаключенным?
— Считаю, что каждый должен делать максимум того, что может. Так, наверное, мы хоть немножечко будем ближе к своей цели. Плюс я всегда говорю об этом публично. Это дает возможность транслировать: поддержка бывает разная, ведь люди, которые покупали украшения, тоже участвовали в помощи. Кому-то из них эти украшения были совсем не нужны. У меня до сих пор есть несколько посылок, которые я отправила, человек не смог получить, и почта мне их вернула. Писала этим покупателям, предлагала отправить еще раз. Они отвечали: «Не надо, если мы где-нибудь когда-нибудь с вами пересечемся, сможете отдать. Главное, чтобы деньги пошли на благое дело».
«Если существует хоть какой-то способ вызволить человека, то для этого нужно использовать любые возможности»
— Вы уже в Польше полтора года. Следите еще за белорусской повесткой?
— Слежу, но в первую очередь для меня важно устаканиться тут. Каждый день захожу в белорусские новости, пробегаюсь по основному, но стараюсь глубоко в это не включаться. И все же надеюсь, что когда-нибудь у меня появится возможность вернуться в Беларусь. Не важно, в какой стране я при этом буду жить, мне просто психологически тяжело осознавать, что мне нельзя приехать домой. Людей, которые страдают от того, что не могут увидеться с родными, в моем окружении очень много.
— А ваша семья, родители, они в Беларуси?
— Да, мама на днях написала, что она все читает в моих «сторис», но там так мелко написано, что ей иногда приходится брать лупу. Я подумала, блин, я же специально мелко пишу, надеясь, что она пролистнет и не заметит. Конечно же, они очень волнуются, как я тут в Польше.
— Сейчас много говорят о том, стоит ли вступать в переговоры с властью и идти на уступки, чтобы отпустили хоть кого-то из политзаключенных. А как вы считаете?
— На мой взгляд, если существует хоть какой-то способ вызволить человека оттуда и увезти в безопасное место, то для этого нужно использовать любые возможности.
— Что вы скажете тем, кто парирует: «Взамен тех, кого отпустят, посадят других»?
— Я считаю, что те, кто гипотетически может быть взят, должны были уже давным-давно позаботиться о своей безопасности. Ну, если это, конечно, не те люди, которым стратегически важно находиться в Беларуси и что-то делать для нашей общей цели.
— И еще, как мне кажется, важный вопрос к вам как к человеку, который говорит открыто. Как вы считаете, когда близкий оказывается в беде, стоит ли публичить эту информацию?
— Тут, наверное, нельзя дать общий рецепт, каждый решает сам. Я прекрасно понимаю людей, которые молчат. Насколько знаю, многим угрожают. Соответственно, люди понимают: общаться со СМИ — чревато. О том, что случилось с Ромой, мы сообщили, потому что его убили, а потом начали обвинять в том, что он был пьян. Хотя мы точно знаем — это неправда. Его документы и личные вещи выкрали из больницы. И все это некрасивым способом. Нас обвиняли, что мы не хотим забирать его тело. Наша безопасность тоже была под вопросом. За нами следили. Публичность была для нас своего рода защитой.
К тому же молчать значило проглатывать то, что о Роме и нас говорили. Ведь если ты ничего не ответил, значит, то, что транслирует государственное телевидение, правда. Я не могла этого простить, проглотить и видела единственный выход из ситуации: об этом сообщать. У нас не было другого пути.
— С того дня, когда не стало Романа, прошло уже больше двух лет. За это время случилось столько всего… Даже война. Как вы чувствуете, люди помнят вашего брата?
— Да. Во-первых, меня до сих пор узнают на улицах. Некоторые не подходят, а потом пишут в личку: «Я вас сегодня видел, еще раз вспомнил Романа». Пока это происходит, брата помнят. Да и, общаясь с людьми, замечаю, для них важно сохранить эту память. Во-вторых, незнакомые люди до сих пор приносят ему на могилу цветы. Мне часто пишут: «Вчера был у Романа». Или, например: «Моя семья ездила к дедушке на Северное кладбище, обязательным порядком зашли к Роману». Или: «Завтра собираюсь к Роману, подскажите, какой у него участок».
Знаете, в том, что произошло с братом, я пытаюсь найти какой-то символизм. Так, наверное, легче принять случившееся. Как-то подруга рассказала, что ее брат, когда был маленький, ходил в кружок, где из бумаги клеили машинки. И знаете, чем он сейчас занимается? Тюнингом автомобилей или чем-то подобным. После этих слов стала вспоминать, а чем в детстве увлекался Рома? Он рисовал, и всегда это были супергерои. А сейчас Рома и сам герой Беларуси.
