Даже если мы не верим в стереотипы, все равно откуда-то их знаем: мужчины «не плачут», зато «способны на интеллектуальный труд»; женщины — «хозяюшки», но при этом «слишком эмоциональны». Особенно часто подобные вещи любят повторять спикеры на государственном телевидении и старшее поколение. Но почему в обществе закрепились именно такие установки? Может быть, они обоснованы научными исследованиями? Насколько подобные убеждения соответствуют нашему времени? «Зеркало» задало эти вопросы гендерной исследовательнице Лене Огорелышевой, которая также прокомментировала несколько других распространенных стереотипов.
Зачем в принципе существуют стереотипы, если в итоге мы с ними боремся
Стереотипы, установки и приметы, можно сказать, являются одним из наших эволюционных механизмов.
— Условный пример: предположим, что необходимо стучать ногами о порог «для того, чтобы отгонять злых духов». Подобное убеждение когда-то могло бы иметь и практический смысл, но теперь у вас улицы не такие грязные, какими они были столетия назад, везде асфальт, также есть бытовая химия, которая позволяет убираться проще. Соответственно, сегодня отряхивать ноги на пороге домов уже не так критически важно, но мы можем продолжать это делать, исходя из некого суеверия. По такой же логике потенциально сложились большинство из стереотипов, которые сейчас можно назвать дискриминирующими, особенно по отношению к женщинам.
По словам Огорелышевой, именно потому что в традиционных стереотипах перестает просматриваться «выгода», мы начинаем подвергать их сомнению, и это нормально. С течением времени и по мере изменений в обществе предыдущая истина, которая спасала людей в разных ситуациях, уже не очень-то и помогает, а ее первоисточник позабыт. Но само убеждение живет, потому что люди помнят, что «так надо», просто объяснить почему уже не могут.
— Иногда это может проявляться весьма странно. Есть огромное количество стереотипов, которые по-разному воспроизводят установку о том, что есть «свои», а есть «чужие» — не похожие на нас. Народная мудрость, как правило, нам говорит, что на всякий случай лучше держаться от «чужих» подальше — это вопрос твоего выживания. И уж тем более не надо показывать «чужим» своих детей. Ими могли быть и дикие звери, которые могли унести ребенка, если его недостаточно охранять, или другие племена, которые украли бы его в рабство как рабочую силу… — рассказывает собеседница. — И вот такая травма потом воспроизводится и передается поколениями. Подобная мудрость-предостережение уже мало что в себе несет, и все равно даже сегодня она трансформировалась в ситуацию, когда люди вроде бы и показывают своих детей в социальных сетях, но при этом закрывают им лицо с помощью эмодзи или стикера.
Та же самая история, продолжает исследовательница, касается и положения женщин. Большая часть нашей истории — примерно до 20 века и массовой женской эмансипации — прошла с определенными и очень четкими прописанными ролями: кто чем занимается, кто участвует в публичной, а кто в приватной сфере жизни и так далее.
— Условно говоря, на протяжении практически всей истории было важно стать «правильной женщиной»: как минимум исходя из вопросов выживания. В условиях, когда работать и получать образование практически невозможно, замужество — это вопрос выживания, пропитания и крыши над головой, — объясняет Огорелышева. — Отсюда и появляются стереотипы и установки, которые «учат», так сказать, смолоду быть хорошей женой и угождать мужчинам.
Большинство из подобных стереотипов в современных реалиях свою «выгоду» утратили и, можно сказать, даже вредят и мужчинам, и женщинам. Лена Огорелышева прокомментировала популярные установки и предположила, почему они могут жить до сих пор.
— Частично это именно предположения: какие-то вещи я знаю из исследований, какие-то — из литературы, а какие-то я достраиваю на основании того, что уже знаю. Поэтому какие-то гипотезы, если появятся новые факты, могут оказаться неверными, — предупреждает исследовательница.
Мужчина — добытчик, женщина — хранительница очага
Может показаться, что этот стереотип сложился еще чуть ли не во время каменного века. Но на самом деле как раз тогда роли мужчин и женщин были примерно равными: Огорелышева говорит, что на этом сходятся практически все исследователи.
— Охота — дело ненадежное: сегодня добыча есть, а завтра нет. Завтра, собственно, и самих охотников может не быть, — улыбается собеседница. — А племени нужно постоянное пропитание — его как раз обеспечивали женщины и пожилые люди, которые занимались собирательством. Вместе с переходом к земледелию и животноводству все сильно изменилось, потому что появилось больше возможностей для планирования: можно было не охотиться на животных, а их разводить. Тогда и сформировались роли, отраженные в этом стереотипе до сих пор: мужчина — «добытчик и всему голова», а женщина, соответственно, отвечает за дом и воспитание детей.
Это привело к тому, что стало важно, чтобы у женщины был только один партнер. Почему? Дело в том, что сельское хозяйство требует большого вклада физической силы, который, скорее, будет делать мужчина. Соответственно, логично, что ему хочется обеспечивать ресурсами исключительно свою семью и своих детей. А если дети от других неизвестных мужчин, то обеспечивать их тяжелым в то время трудом никто не будет «подписываться».
— Поэтому произошло четкое распределение гендерных ролей, — резюмирует Огорелышева. — Это заложило фундамент и для дальнейшего развития неравенства. Например, у того, кто отвечает за работу, больше возможностей налаживать социальные связи с остальным миром, чем у того, кто сидит дома.
Есть ли какие-то предпосылки к тому, чтобы положение вещей изменилось? Огорелышева обращает внимание на статистику и мировые тенденции: если судить по ним, стереотип уже становится неадекватным, в том числе для Беларуси. Но, чтобы это увидеть, надо начать издалека.
— Достаточно обратиться к разрыву в воспроизводстве населения между странами третьего мира и высокоразвитыми государствами. В первом случае сельское хозяйство до сих пор остается источником пропитания для каждой семьи в отдельности, а значит, есть реальная необходимость в большом количестве детей, ведь иметь много «бесплатных работников» на полях выгодно. В высокоразвитых странах дети — это, скорее, привилегия, и не все могут их себе позволить. При этом предполагается, что большинство населения таких стран сами заинтересованы завести семью, но для этого им требуются и финансовые, и временные ресурсы, — говорит исследовательница. — Многое начинает упираться в денежный вопрос: например, может ли семья позволить кружки, школу, университет для ребенка, особенно в странах без всеобщего бюджетного образования, как в США.
Тогда перед семьей — или женщиной в отдельности — встает выбор: хочется ли на имеющиеся финансы купить дом в ипотеку, путешествовать или вложиться в будущее своего ребенка. В такой ситуации решиться на нескольких детей готовы далеко не все.
— Чаще всего пятеро детей будут или в семьях с низким уровнем дохода, у которых могут быть не такие высокие стандарты в отношении того, в каких условиях должны воспитываться потомки, или, наоборот, в очень обеспеченных семьях, для которых «поднять» столько детей не станет критической историей. В большинстве европейских стран женщины уже сейчас рожают в лучшем случае 1,5 ребенка, — говорит Огорелышева. — В Беларуси похожая ситуация. То есть сначала женщина получает образование, делает какие-то первые шаги в карьере, и только когда уже накоплены какие-то финансы, возможно, решается на беременность.
К такой ситуации, рассказывает собеседница, мы пришли благодаря тому, что женщины получили доступ к образованию. И этому сейчас стараются противостоять как белорусские представители власти, так и, например, российские, называя понижение рождаемости «смутой Запада».
— С другой стороны, есть зависимость между процентом женщин, которые закончили хотя бы начальное образование, и уровнем младенческой смертности. Оказывается, что у образованных матерей меньше вероятность угробить ребенка, — приводит пример Огорелышева. — Я веду к тому, что женщина сегодня менее зависима от «добытчика»: во-первых, она и сама может обеспечивать себя, во-вторых, количество детей, которым требуется внимание, заметно снизилось.
Более того, продолжает исследовательница, если речь о воспитании ребенка, женщине нужен не столько мужчина, сколько в принципе поддержка. А ее может оказать как и другая женщина (например, родственница), так и нанятый за деньги человек (няня).
— В наше время гарантией, что все будет хорошо, является скорее банковский счет или развитая система бесплатных яслей, садов и школ, чем мужчина рядом. А если он окажется зависимым от алкоголя? А если будет безработным или иметь низкооплачиваемую работу? Сегодня можно трудиться и получать достойную оплату независимо от физической силы, поэтому женщины могут обеспечивать себя сами, — считает Огорелышева. — Соответственно, и стереотип теряет свою актуальность.
Женщины слишком эмоциональные, а вот мужчины не плачут
По мнению исследовательницы, это убеждение — пример того, как стереотипы воспроизводят сами себя.
— Девочек и мальчиков издавна, исходя из их будущих ролей, воспитывают в парадигме, где кому-то можно и нужно проявлять эмоции, а кому-то, наоборот, категорически нельзя. Или, например, закладывается понимание, что существуют «гендерные эмоции», то есть плакать или капризничать можно только девочкам. Мальчикам, соответственно, можно лишь злиться и проявлять гнев, — объясняет собеседница. — Как детей воспитать, так они и во взрослой жизни будут проявлять или не проявлять определенные вещи и передавать это потомкам. Однажды я была на семинаре, посвященном воспитанию мальчиков-подростков в странах Европейского союза: работающие с ними люди рассказывали, что, исходя из их опыта и тестов, мальчики не умеют различать эмоции. Меланхолия, чувство потери, горе, тоска — вот это все для них то же, что и гнев. То есть они настолько плохо знают эмоциональную сторону себя, что не осознают, что чувствуют.
Поэтому, говорит Огорелышева, если посмотреть на белорусских мужчин и женщин, может оказаться, что так и есть: первые более суровые и закрытые, а вторым — «можно» бурно выражать эмоции, что они и делают.
— Но это не потому, что мы разные биологически. Это снова наследие того, что на протяжении всей жизни всех воспитывают «как нужно» и бьют по рукам, если мы проявляем себя «как не нужно». Сейчас уже появляются проекты, которые рассказывают девочкам, что они тоже могут быть решительными, активными, а родители начали покупать дочерям не только куколок, но и развивающие игрушки, конструкторы. Внезапно это стало ок, — замечает Огорелышева. — При этом общество все еще как будто не готово принять плачущих и капризничающих мальчиков или то, что они могут интересоваться куклами. Это, скорее, вызывает опасения у родителей. Поколение, воспитанное без гендерных стереотипов, в наше время еще не появилось ни в одной стране.
Исследовательница предполагает, что одно из первых таких вырастет в Швеции — тогда мы увидим на практике, насколько выражение эмоций действительно зависит от пола ребенка, а не от навязанных ему или ей установок.
Мальчики склонны к точным наукам и руководящим позициям, а девочки — гуманитарии и «украшение коллектива»
Это утверждение вряд ли соответствует реальности, так как срезы показывают: белорусские девочки и мальчики одинаково хорошо справляются с математикой в школе, но девочки при этом, видимо, дольше могут концентрироваться на задачах. Есть математические тесты, по которым результаты у парней чуть выше, но, по мнению Огорелышевой, не критически, чтобы можно было говорить про биологические различия.
— Такой показатель, вероятно, тоже результат воспитания: девочек в принципе растят более прилежными, послушными — и это отражается на результатах в учебе. Плюс девочки быстрее развиваются и взрослеют, а мальчики могут иногда притормаживать. Со временем эта разница выравнивается: мальчик за лето может, условно, сделать такой же шаг, какой девочки делали на протяжении предыдущих трех лет, например, — говорит Огорелышева. — Но речь не идет о том, что кто-то более склонен к определенной сфере знаний.
В итоге шаблоны воспитания заводят нас в замкнутый круг. Например, в 2023 году исследователи из США выяснили, что те учителя математики, которые считают, что их страна уже достигла гендерного равенства, все равно показали предвзятость к девочкам, когда дело дошло до практических занятий. По мнению Огорелышевой, такие стереотипы тоже произрастают из того, кому исторически отводилась публичная, а кому — приватная жизнь.
— Условно, это объясняет, почему развивать свой бизнес и управлять финансами считается «мужским» делом, а «женским» — тихо считать бухгалтерию или вести домовые книги, например. Но по сути и то и то — это финансы, управление, работа с вычислениями. Мне вообще кажется, что вершина менеджмента — когда у тебя есть ограниченное количество денег, необходимость всех накормить и тебе нужно как-то все рассчитать, чтобы вытянуть месяц. А это традиционно женская работа, причем, если речь о ведении домашнего хозяйства, неоплачиваемая, — замечает исследовательница.
Впрочем, если белорусы и белоруски согласны с тем, что мужчина легко может работать в детском саду, а женщина — быть успешным политиком, то с руководством все не так однозначно. Пока наши соотечественники считают, что менеджмент — это удел мужчин.
— Когда люди отвечают на вопрос о разных сферах, у них есть ощущение, как будто все гипотетические мужчины и женщины будут работать на одних и тех же позициях, — комментирует Огорелышева. — Другой вопрос, когда мы напрямую говорим о распределении власти: все еще предполагается, что мужчина должен быть главнее. То есть для мужчины сказать, что женщина может быть успешным руководителем, это заявить, что женщина может быть именно его успешным руководителем, а он будет недостаточно хорош для этой роли. И это уже как-то тяжело принять. Возвращаемся в историю: частью мужской социализации всегда была конкуренция, к которой приучают с самого детства. И если должность отбил мужчина — это вписывается в представления о привычной конкуренции. Но если туда вклинивается женщина, с этим уже тяжелее смириться.
Если у мужчины много партнерш, то он «мачо» и «красавчик», а если у женщины много партнеров, то она «шлюха»
По этому пункту тоже ничего нового: все упирается в то, что у кого больше власти, у того и больше ресурсов, тот и определяет, что хорошо, что плохо.
— В определенный момент истории женщина тоже стала ресурсом, — рассказывает исследовательница. — Взглянем на примеры из прошлого: если ты представитель власти, то тебе нужна статусная жена для того, чтобы с ней дали еще какой-нибудь надел земли. Соответственно, когда ты — часто вместе со старшими представителями рода — выбираешь себе супругу, ты принимаешь решение в зависимости от того, сколько она принесет ресурсов, способна ли она родить и выносить здоровых детей. Личность роли не играет. Кроме наследства, еще одна ценность женщины всегда состояла в воспроизводстве населения. Жену выбирали по тем же критериям, что и корову: и от той и от другой надо много «телят».
Огорелышева подчеркивает: конечно, нельзя говорить, что женщины были совсем бесправны — в некоторых моментах у них могло быть даже больше невидимой власти, чем у мужчин. Но в большинстве случаев, как правило, обладающим ресурсами и властью человеком был мужчина.
— А значит, он и «имеет право» диктовать, какое количество женщин у него будет и так далее, — продолжает исследовательница. — Кроме того, это история и про воспроизводство тоже. Сложно себе представить, чтобы женщина прямо гордилась, что у нее есть дети от разных мужчин, или это стало бы каким-то культом — чем большее количество детей и от разных мужчин есть, тем лучше. Рожать-то их все равно женщине — это тяжело, требует времени. Зато в ситуации, когда твои женщины — капитал, твои дети — это капитал вдвойне. Конечно, если ты можешь позволить себе их содержать.
При этом Огорелышева замечает, что если таким стереотипом удобно оправдывать поведение некоторых мужчин, то для других он может быть, наоборот, очень травматичным.
— Как я уже упоминала, в современном обществе, где физическая сила не так важна, как интеллект или уровень финансового благосостояния, вполне возможно отказаться от роли «охотника» и, условно, сидеть за компьютером, не общаться с людьми и тихо программировать. На самом деле современная культура отошла от условного образа «мачо». Например, мачо образца 1950-х — это вряд ли очень здоровый мужчина, ведь ему предписывалось пить, курить и при этом работать 24 часа в сутки и конкурировать с другими такими же. В итоге мужчины просто в какой-то момент не доживают до старости из-за сердечного приступа или в принципе не испытывают удовольствия от жизни, потому что тратят ее на какую-то гонку, которая им, может, вообще не нужна.
Сейчас, по мнению исследовательницы, образ мужественности поменялся: уже не нужно быть сильным и лучшим, а важно, скорее, вести здоровый образ жизни, найти внутренний баланс, показывать свой интеллект.
— Условно, сегодня вряд ли кто-то будет приставать к другим мужчинам, чтобы вызвать их на какой-то спор или чтобы тем более подраться, доказав свою значимость. Нормальные цивилизованные люди, к которым такой человек бы приставал, скорее вызовут милицию (я сейчас не о Беларуси говорю), чем будут вестись на этот спор, — приводит пример Огорелышева.
Женщины не говорят прямо: их «нет» не всегда значит «нет»
С одной стороны, это тоже история о воспитании: девочек нередко учат быть «послушными» и «удобными», поэтому им может быть труднее высказывать свое мнение. С другой, исследовательница считает, что есть и другая причина возникновения такого стереотипа (и самого явления).
— Вот, допустим, кто-нибудь ко мне подойдет и чего-то будет от меня хотеть. А я отвечу, как думаю: мол, иди-ка ты куда-нибудь далеко. И получу в нос. В лучшем случае — буду только с травмой, а в худшем — без головы или, может быть, изнасилованная. Очевидно, что более безопасный выбор — не смотреть этому человеку в глаза, лучше отползти по стеночке куда-нибудь к себе в комнату и ждать, пока твой отец выдаст тебя замуж за уважаемого человека, который будет отстаивать твою честь. Такой вариант развития событий может быть в каком-нибудь Средневековье. Это я, конечно, утрирую, но, полагаю, немного женщин, которые выражались прямо, дожили до 20 века. Некоторых, знаете ли, на кострах сжигали.
Подобная логика так прочно укрепилась в головах самих женщин, что, по словам Огорелышевой, когда она выступает в роли преподавательницы и обсуждает эту тему, многие ее студентки с удивлением обнаруживают, что вообще-то действительно во многом в своей жизни подстраиваются.
— Начинаем задавать вопросы: а почему я подстраиваюсь? А что будет, если я не буду подстраиваться? И часто оказывается, что ничего не произойдет, — говорит исследовательница. — Хочется верить, что большинство из нас все же не живут в условиях, когда на отказ последует физическое насилие, а если оно все же случится, то будет уголовно наказано.
Что касается в принципе высказывания своего мнения, то, как говорит Огорелышева, весь мир для девочек представляют как один большой конкурс красоты, где их учат, что правильно и как правильно.
— Потом очень сложно отследить, что на самом деле внутри тебя сидит цензура, которая адаптирует все твои мысли и поведение с учетом того, как лучше сказать, как лучше сделать, чтобы не обидеть, не навредить ни себе, ни окружающим. Девочкам же часто говорят, что они должны быть удобными и думать сначала о других, а потом о себе.
Чтобы это проиллюстрировать, исследовательница вспоминает историю о женщине и куриных ножках.
— Она была в браке, родила детей. Потом муж умер, дети разъехались. И все спрашивали женщину: «Почему второй раз не выходишь замуж?» А она отвечала: «Вы знаете, я тут попробовала куриные ножки и поняла, что я их очень люблю и не готова опять перестать их есть». Оказалось, она просто всю жизнь разделывала курицу и отдавала самые вкусные части своей семье — из-за этого так никогда и не пробовала куриные ножки, пока не осталась одна.
