Александр Антонюк из Бреста — бывший следователь и бывший политзаключенный. Брестчанин отбыл весь срок в полтора года по «делу хороводов» и покинул Беларусь из-за риска нового преследования. Около девяти месяцев он находится в эмиграции. «Весна» поговорила с мужчиной о работе следователем, предупреждении за концерт Dzieciuki, задержании на провластном митинге, восприятии решетки с двух сторон, о том, с какими вызовами приходилось сталкиваться в заключении, ценности свободы, «брестском процессе» и многом другом.
«Начальник написал, что я „выбираю европейские ценности“»
С 2020 года Александр называет себя другим именем — Лев. Именно так его уже знает близкое окружение, и он сам привык. Поэтому попросил его так называть.
До июля 2020 года Лев работал следователем, но ушел из органов по окончанию контракта. При этом в свободное время он посещал много мероприятий, которые в Беларуси считались оппозиционными, например, празднования Дня Воли или концерты соответствующих музыкальных групп. В последний год Льва повысили на работе — перевели в область — ему нравилось там работать, он даже задумался о продлении контракта, но весна 2020 года дала ему надежду на перемены в стране, и он уволился.
«Все время работы следователем я думал, что все-таки это не мое. В начале 2020 года понял, что никаких изменений не будет. Но в мае неожиданно начались политические и социальные изменения в обществе. Вот тогда я и понял, что контракт в следственных органах продлевать не буду. Хотя в моем окружении среди коллег не было ярых лукашистов — это были опытные юристы, достойные и образованные люди. Хотя время показало, что, наверное, мое отношение к ним было слишком позитивным. Но таким мое восприятие было тогда».
Бывший следователь рассказывает, когда разрешили Brutto в Беларуси, он посетил все их концерты по всей стране.
«На все концерты я ходил с бело-красно-белым флагом. Это было интересно: работа — в государственных органах, жизнь — на таких мероприятиях. Всегда боялся, что меня могут задержать из-за этого. Но такая жизнь меня сделала более объективным в своих взглядах, я понимал различные процессы в обществе».
Но из-за участия в таких мероприятиях у следователя все-таки были проблемы на работе:
«Кажется, в 2018-м году я писал объяснительную после посещения концерта Dzieciuki — из-за того, что попал на фото „Бинокля“. Мое фото поместили в главный материал — это заметил прокурор района.
Также на одной из фотографий был рядом с национальными флагами — „занимал активную позицию“, так сказать. Как мне тогда рассказал руководитель, прокурор прислал это фото председателю Следственного комитета, а тот начал проверку по мне. Он предложил мне „покаяться“ и извиниться, а также написать рапорт на увольнение. Я отказался это делать тогда, так как я своими действиями не совершил ни административное, ни уголовное правонарушение. Проверка действительно происходила. Меня вызвали в УСБ на беседу. Результатом проверки стало вынесение „предупреждения“. В своих объяснениях по проверке мой начальник написал, что я „западник“, „выбираю европейские ценности“, „являюсь представителем оппозиционного влияния“ и т.д. Но мне на самом деле очень нравится эта характеристика, ведь она действительно обо мне, только под советским лоском».
«Получалось проводить идеологическую работу в органах»
В конце июля 2020 года появилась информация о том, что в магазин «Князь Витовт» в Бресте пришли сотрудники ОБЭП. Это возмутило Льва:
«Помню, я прочитал эту новость на обеде в Следственном комитете. Главная претензия была к майкам с автозаком и подписью „Welcome to Belarus“. Сотрудники обосновывали это тем, что якобы такой образ портит имидж страны. Тогда я, ссылаясь на законодательство, написал ряд контраргументов на это, и принес эту бумагу в магазин. Я передал это директору как от анонима, чтобы он смог защитить себя. Ведь этот магазин — очень важный опыт для брестчан. Помню, как в 2013-м году приходилось почти тайно приобретать в Минске обложку для паспорта с „Погоней“. А здесь уже открыто продавали продукцию с национальной символикой. И я тогда решил, дорабатывая последние дни следователем, что мой долг — их хоть как-то поддержать».
Хотя, как отмечает бывший следователь, среди его коллег было много понимающих людей:
«Помню, как во время президентских выборов в 2015 году, мой коллега сказал, что „баба никогда не может быть президентом“. Это было о Татьяне Короткевич. Но вместо критики его слов я тогда посоветовал ему посмотреть дебаты, после которых он изменил свое мнение. Он сказал, что она ему понравилась и даже показал дебаты своим родным. Результатом стало то, что он и вся его семья проголосовали за Татьяну Короткевич. Тогда я понял, что людям нужно показывать альтернативу без критики и насилия. Вот такую идеологическую работу у меня получалось проводить в правоохранительных органах».
Лев еще застал начало избирательной кампании во время работы в государственной структуре. Он вспоминает, что на то время фигура блогера Сергея Тихановского не была такой интересной и популярной среди его коллег, как банкира Виктора Бабарико.
«На него все делали ставки. Компания Тихановского была построена на критике, а у Виктора Бабарико все-таки были конструктивные предложения, он был более понятен для моих коллег».
«Предпринимал столько мер безопасности, а в итоге задержали на провластном митинге»
После увольнения Лев уже активно присоединился к протестному движению Беларуси, за что неоднократно попадал под преследование. Впервые его задержали осенью 2020 года в Минске на провластном митинге:
«Мы с другом возвращались из музея, и в этот момент увидели на улице Володарской, как из нескольких автобусов высаживаются люди с красно-зелеными флагами. Мы услышали, как один из них сказал: „Ну, Федорович, зато бесплатно в Минск съездили“. Нам стало интересно, и мы пошли с этой колонной. Это был понедельник. Мы прошли через Марш пенсионеров — я их поблагодарил и пошел дальше с провластной колонной. Я думал, что митинг „ябатек“ — самое безопасное для меня место, и даже не допускал мысли, что там меня могут задержать.
Помню, приехало много автобусов с номерами со всех областей, но людей на площади Независимости все равно немного накопилось. Я открыто все фотографировал и снимал на телефон. К нам подошли за комментарием журналисты Onliner, но мы ответили, что мы не те, кто им нужен. Через какое-то время за спиной я услышал от кого-то: „Не наши“.
Когда мы возвращались с митинга, то в переходе нас уже ждали милиционеры. Нас окружили несколько человек и сказали, что мы очень похожи на людей, находящихся в розыске. Я понял, что это просто повод, чтобы нас задержать. В РУВД участковый не знал, что писать в протокол, так как ситуация странная — задержание на провластном митинге. Кроме этого, я ему показывал фото с красно-зеленым флагом — сфоткался ради прикола, а потом это стало моим доказательством. Первое время мне было смешно насчет этой ситуации, так как на других акциях я предпринимал столько мер безопасности, а в итоге задержали на провластном митинге».
Через некоторое время за Львом пришли сотрудники ГУБОПиК, включая печально известного Ивана Тарасика. Он был с начальником в балаклаве, вспоминает брестчанин. В РУВД с ним пытались снять «покаянное» видео:
«Но на камеру я сказал только свое имя, фамилию и то, что я незаконно задержан и отказываюсь свидетельствовать против себя по ст. 27 Конституции. Губопиковец, который снимал это, сказал: „Ну, я не могу это начальнику показать“. Тогда Тарасик сказал, что придет ко мне на Окрестина, но этого не произошло. На суде я увидел впервые, как судьи сознательно нарушают права. Помню, я говорю Татьяне Мотыль о фотоснимках с провластного митинга, а она спрашивает: „Вы можете предоставить их?“ Я ей говорю, что я задержан, нахожусь сейчас на Окрестина, а телефон — в РУВД. Но это не стало для нее аргументом. Она решила, что я не могу предоставить доказательства. Помню, я смотрю через Skype на эту Мотыль и понимаю, что если бы ей сказали расстрелять человека — она бы это сделала. Ведь она уверенно делала вид, что не понимает моих юридических аргументов».
Результатом процесса стали 13 суток административного ареста, которые бывший следователь отбывал на Окрестина и в жодинской тюрьме.
«Когда сидел в камере в Жодино, понимал, какая вокруг сложилась сюрреалистическая картина. Со своими сокамерниками — ученым и хирургом — мы слышали, как утром и днем за дверью проходят суды, вечером по этому коридору на электросамокате ездят продольные, а потом нам включают телеканал „Спас“ и программу о Святом Луке. Когда начальник ИВС на Окрестина узнал, что я бывший следователь, пришел познакомиться. Он вызвал меня из камеры, спросил, где меня задержали, а потом сказал что-то про предателя и ушел».
«Переходил дорогу на светофоре, а из буса выскочили люди в масках»
Второй раз Льва задержали через несколько месяцев в Бресте, во время дворового чаепития. Еще 15 суток он отбыл в брестском ИВС.
«После массовых протестов мы успели сделать несколько дворовых акций. Меня задержали сотрудники ОМОН после такой акции».
В январе 2021 года, когда милиционеры пришли ко Льву по месту регистрации и по месту жительства, он 10 месяцев не жил дома: ночевал у знакомых и нигде не работал, чтобы заново не подвергнуться преследованию. Но при этом он все равно продолжал ходить на суды и писать письма политзаключенным, хотя не жил дома. Лев вспоминает, что у него за все это время даже мысли не было, чтобы уехать из Беларуси. В третий раз, 2 ноября 2021 года, брестчанина задержали уже в рамках уголовного дела по ч. 1 ст. 342 УК (Активное участие в действиях, грубо нарушающих общественный порядок). За пару дней до этого по месту его регистрации приходил ОМОН, но он тогда все равно не уехал.
«Утром я провел друга, который уезжал из Беларуси, и возвращался с вокзала домой. Тогда был последний раз, когда я твердо решил, что никуда не поеду. Я переходил дорогу на светофоре на оживленном перекрестке, как вдруг из буса выскочили люди в масках и, заломав, повели меня в машину. Я тогда не испугался, но в голове крутились странные мысли: „Я же лозунги не кричал в последнее время…“ Также я устраивался на работу в известное спортивное СМИ, поэтому волновался, что через два часа не попаду на собеседование и подведу человека.
В машине меня посадили на сиденье и давили на спину, чтобы головой я был на уровне пола — чтобы я никого из них не увидел. В бусе у меня просили представиться, но я молчал. На это один из тех, кто осуществлял задержание, спросил: „Александр, чего ты молчишь?“ Тогда я сказал, что считаю их бандитами, так как они подъехали врасплох и затащили в машину в масках, и попросил сразу представиться их. Этот человек сказал, что он оперуполномоченный РОВД Московского района Бреста, и добавил, что я подозреваемый по ст. 342 Уголовного кодекса.
Мне было смешно, что задерживать меня приехали аж семь человек! Хотя, когда я работал следователем, помню, как милиционеры не хотели кого-то задерживать и приходилось чуть ли не уговаривать их. Помню, как один подозреваемый по насильственной статье бросался на нас, а милиционеры у меня все переспрашивали: „На самом деле его задерживать?“»
«Сотрудники забросили информацию моим коллегам, что я участник BYPOL»
Сразу после задержания с брестчанином никаких следственных действий не проводилось — его одного поместили в камеру. Но через два дня пришли два сотрудника КГБ, которые спрашивали его об участии в BYPOL — объединении бывших сотрудников силовых структур. Во время «разговора» руки Льва все время были в наручниках за спиной.
«Помню, как в 2020-м один из однокурсников пошутил по телефону со своим коллегой, что я будто в BYPOL — после этого их поставили на прослушку. В марте 2021 года к нему пришли с обыском, а после предложили устроить со мной неофициальную оперативную встречу. Я не общался с ним уже долгое время, и с BYPOL тоже не был связан. Было бы странно, если бы он начал со мной внезапно разговаривать, поэтому ничего не получилось. Но сотрудники забросили информацию моим коллегам, что я участник BYPOL. Поэтому, когда я встречал последних на улице в Бресте, они меня боялись. Думаю, это было сделано специально».
Сотрудники КГБ угрожали бывшему следователю за участие в BYPOL уголовным делом по ст. 356 УК (Измена государству).
«Я говорил, что в этом плане „я чист“. Тогда они начали со мной играть в „злого и доброго полицейского“. Говорили, посмотреть, кем я стал после увольнения из следственных органов: что нигде не работаю, живу на случайные деньги, а там у меня вроде было все. Когда они увидели, что про BYPOL я ничего не говорю, то начали пугать, что распространят сплетни в тюрьме, что я гей и „отправят меня по камерам, как бывшего сотрудника“. Когда они начали унижать меня, я сказал, что больше с ними разговаривать не буду».
«Если меня бросят в камеру к заключенным с „низким социальным статусом“, чтобы я зубами разгрызал себе вены»
Постановление о заключении под стражу бывшему следователю вручили как раз на его день рождения — 11 ноября.
«Это было неслучайно, так как время возможного задержания у меня заканчивалось только на следующий день. Также долгое время ко мне не приходили. Это на меня не давило, я только посмеялся, как низко они поступили. За все время за решеткой у меня, кроме „разговора“ с кэгэбэшниками, был еще один допрос, где я только назвал свои личные данные и перечислил накопившиеся к тому времени процессуальные нарушения. Потом я сказал, чтобы допрос продолжался в виде вопроса-ответа. На каждый вопрос я отвечал статьей 27 Конституции. Так я понял, что у них есть на меня — ничего. Следователь надеялся, что я расскажу что-то на себя».
Так Лев оказался в брестском СИЗО. Там его сразу завели к оперуполномоченному, который якобы учился на год раньше его, но бывший политзаключенный его не помнит.
«Он сказал обращаться к нему, если будут какие-то проблемы в камере. Но я расценил это как возможную провокацию и решил, что так не надо делать ни при каких обстоятельствах. В камере главный заключенный у меня сразу спросил: „А ты можешь себя защищать?“ Ну, если что, я могу и е**ло сломать. Так начался мой первый день в СИЗО. Но дальше все было нормально. Этот главный сидел за вымогательство — деньги с чеченцами вымогали. Он прозвал меня Робин Гудом, потому что я защищал политических от него. Он вел себя в манере 90-х. Я думаю, что меня специально бросили к нему в камеру. Но я до колонии никому из сокамерников не говорил, что бывший следователь. Я понимал, что меня слушают [сотрудники] в камере. И когда меня как-то вызвал опер к себе, он сказал: „Ну да, вы никому не признались, что вы бывший сотрудник структур“.
В первые дни в СИЗО мне сразу влепили два нарушения [за три нарушения помещают в карцер] и вызвали с вещами на выход. Все очень удивились, а один политический сокамерник подошел и сказал, что, когда меня бросят в камеру к заключенным с „низким социальным статусом“, чтобы я зубами разгрызал себе вены, так как у меня не было „мойки“ [лезвия] с собой. А меня перевели в меньшую камеру к заключенными, которые проходили по „наркотической“ ст. 328 УК. Тогда я понял, что меня хотят раскрутить на эту статью, так как мои сокамерники всегда говорили о наркотиках: что и сколько употребляли, где прятали „закладки“ и т.д. Я не употреблял вообще, но мне было интересно послушать. Кстати, после заключения я обратил внимание, что в Бресте закрашены все „протестные“ надписи, национальные флаги, а вот реклама наркотических интернет-магазинов — нет».
«Мои правнуки, если увидят мое дело в архивах, будут гордиться мной»
Во время ознакомления с уголовным делом Льва удерживали в карцере. Его туда поместили на неделю. В карцере нельзя иметь письменные принадлежности, поэтому бывший политзаключенный не смог нормально ознакомиться с делом. В СИЗО брестчанина поставили на профилактический учет, как «склонного к экстремистской и иной деструктивной деятельности».
«Мне сказали, что этот учет только для СИЗО, но на самом деле он автоматически переходит в колонию, а потом — когда ты уже освободился, перетекает на два года в профилактический досмотр. У Виктора Гюго в „Отверженных“ есть история про желтый паспорт, который главному герою выдают после каторги. По этому желтому паспорту во Франции он никуда не мог попасть. Он только показывал свой паспорт — его отправляли дальше. Это очень похоже на нашу желтую бирку.
Потом в колонии по желтой бирке мы могли идентифицировать политзаключенных. Иногда казалось, что нам проще было с ней, так как ты сразу видел желтую бирку, потом смотрел на статьи и можно было поговорить с человеком. Также хорошо, что они не скрывают, а открыто сейчас обозначают людей, ведь это же та самая звезда Давида. В Третьем рейхе это тоже было законно по нормативным актам. Но в будущем такому закону будет дана правовая и, что более важно, моральная оценка».
Что примечательно, уголовное дело против Льва вел его однокурсник Латышевич.
«Когда я спросил его, считает ли он меня преступником, он сказал, что не может ответить на этот вопрос. Потом добавил: „Ну ты же все понимаешь“. Я тогда ему на это сказал, что время расставит все по своим местам: то, что он хороший парень, в материалы дела не положишь, а подпись под фальсифицированным обвинением — да. Думаю, мои правнуки, если увидят мое дело в архивах, будут гордиться мной, а вот его — нет».
Брестчанин делится, что ни разу не пожалел, что присоединился к протестному движению и поддерживал все белорусское.
«Когда анализировал свой 2020-й, то интересно получалось: начинал его как следователь, к которому в системе все хорошо относятся, а закончил двумя задержаниями и „сутками“ на Окрестина, Жодино и Бресте. Такой разный 2020-й… А в 2021-м я уже позитивно воспринял то, что меня отправили в СИЗО — я мог спокойно книги почитать и не думать, где взять поесть».
«„Дело хороводов“ придумали, чтобы задушить протест в Бресте и перенаправить силы в Минск»
Льва осудили 116-м по «делу хороводов». Его уголовное дело вынесли в отдельное производство. Бывший политзаключенный рассказывает, что у него не было надежд, что его выпустят после суда, назначив наказание, не связанное с лишением свободы.
«Мне это было странно — я подумал, что меня спрятать хотят, потому что обычно же пачками судили. А потом ко мне на процесс добавили еще одного человека — он заболел в день своего суда, поэтому его перенесли.
„Дело хороводов“ было специально возбуждено. Обычно милиционеры сразу не очень хорошо квалифицируют действия, а тут я обратил внимание, что сразу в рапорте сотрудник ОВД квалифицировал их по ст. 342 УК. Думаю, это дело придумали, чтобы задушить протест в Бресте и перенаправить силы в Минск. И, когда меня задержали в конце октября в Минске, там я встретил сотрудников областного брестского УВД.
Если же посмотреть юридически на него, тоже возникает много вопросов, так как в обвинении они пишут, что из-за акции протеста не работало KFC, например, а руководитель и видео с камер наблюдения говорят об обратном. Они даже не постарались собрать и сформулировать нормально доказательства. Я своего следователя на суд приглашал, но он так и не пришел. Я говорил ему, что не буду указывать ошибки при ознакомлении дела, чтобы он быстро их не исправил, а сразу озвучу в суде — пусть краснеет. Я это сделал в последнем слове, чтобы слово последнее действительно было за мной. Было видно, как стыдно прокурору, а у судьи при оглашении приговора тряслись руки. У нее на фамилии „Антонюк“ аж голос проседал — так она волновалась. После оглашения приговора она спросила у меня, как положено, понятно ли мне все? На что я сказал: „Спасибо за такое решение — оно меня сделает более твердым и железным“. После этого, не переспросив меня, она быстро сбежала. Они должны понимать, что Лукашенко уйдет, а эти уголовные дела в таком виде останутся, все задокументировано».
«Готовился к этому — к самому тяжелому, поэтому приговор я принял легко»
Последнее слово Лев произносил около 30 минут на белорусском языке. Помимо всего, он заявил, что «прокурор издевается на процессе над белорусским языком», а также называла национальный флаг «БЧБ-полотнищем». Бывший политзаключенный вспоминает, как на это отреагировала государственный обвинитель:
«После оглашения приговора, когда все ушли из зала, она начала мне эмоционально кричать: „Я не унижала белорусский язык“. Хотя на процессе она любила как-то унизительно вставлять в предложения белорусские слова, как это делает Лукашенко. Например, говорила: „Ну адкажыце мне на вопрос!“ И вот когда я прошелся по этому в последнем слове, ее это так эмоционально задело, что подошла ко мне и как будто начала оправдываться».
Политзаключенный на суде вину не признал, настаивал, что нет доказательств его вины, но его все равно осудили на максимальные полтора года. При этом мужчине, которого судили со Львом и который признал вину, назначили два года «домашней химии».
«Но я готовился к этому — к самому тяжелому, поэтому приговор принял легко. На суде я был в кофте LSTR „Менск“. Я хотел надеть деловой костюм, чтобы во мне не видели зека. Но решил все-таки, что кофта более практична».
«В СИЗО, кроме „ресничек“ на окнах, я почти ничего не видел»
Бывший политзаключенный подавал на приговор апелляционную жалобу, хотя знал, что она ничего не изменит, но таким образом он хотел больше времени задержаться в СИЗО. Отбывать срок брестчанина направили в «Витьбу» — колонию, которая, как считается, для бывших государственных служащих. Добирался туда самым продолжительным этапом — Брест-Гомель-Могилев-Витебск. Ехал почти два дня. Это происходило в конце мая 2022 года.
«Все это время я был в наручниках. Даже в туалет ходил с ними. Интересно, что люди, которые были осуждены на большие сроки за убийство, при этом не были в наручниках, в отличии от политзаключенных. Политических комментаторов везут в наручниках, а агрессивного торговца наркотиками рядом — без.
Когда нас вывезли, я был рад, даже несмотря на эти все обстоятельства. Ведь в СИЗО, кроме „ресничек“ на окнах, я почти ничего не видел. Поэтому я с таким наслаждением наблюдал за людьми, деревьями, птицами. Я вообще люблю путешествия, поэтому мне было радостно поехать уже куда-то».
Этот этап Лев вспоминает с какой-то нежностью, так как, по его словам, там он испытал настоящую поддержку и солидарность:
«Там было много какой-то быстрой дружбы. Все друг друга поддерживали — может знали, что каждому нужна поддержка. Это была какая-то семейная атмосфера. Когда мы ели, то каждый достал, что у кого есть, и поделился с другими. Это были осужденные по разным статьям — солидарность была среди всех узников. В Гомеле, когда мы ждали поезд, нас 20 человек посадили в камеру без окон — там мы по-дружески делились своими историями.
Знаете, у меня было как в книге Евгении Гинзбург „Крутой маршрут. Хроника времен культа личности“ — она вспоминала свой этап на север, как и у меня. Я также отметил то чувство, когда ты проезжаешь вокзалы, города, а люди в окнах занимаются своей жизнью и даже не знают, что в поезде везут незаконно осужденных, не осознают, что это творится здесь и сейчас».
«Весна в колонии у меня ассоциируется с холодом»
В колонии № 3 бывший политзаключенный пробыл восемь месяцев и застал все времена года. В конце весны Лев находился на «карантине».
«Интересно, что наша площадка всегда находилась в тени. Мы выходили на улицу — повсюду солнце, а у нас тень. И от этого было очень холодно. Я помню, что постоянно очень мерз. Также я не мог умыться, так как была холодная вода и не было времени. Поэтому весна в колонии у меня ассоциируется с холодом. Первый человек, который ко мне подошел на карантине — наркобарон из Турции. С ним потом я немножко поучил турецкий язык. А до этого в СИЗО я учил чеченский язык со своим сокамерником.
На карантине мне сказали, что второй отряд — самый плохой. Но я подумал, что если меня туда направят, это будет хорошо, так как там должно быть не так много „стукачей“. Так оно и случилось. В других отрядах эта проблема стояла остро — не скрываясь стоять в очередях к администрации, чтобы „сдать“ других осужденных».
«„Витьба“ — очень колоритная колония»
Льва определили на работу на разборку металла — одну из самых тяжелых работ в колонии. Там он провел все лето.
«На промышленной зоне надо было на разборке металла сдавать норму, но это было невозможно сделать: тебе говорили собрать 30 кг, а возможно было только 10. Это раздражало. И условия работы там плохие — не давали перчатки и форму, поэтому что-то надо было придумывать. Летом было интересно, как люди загорали. Знаете, это выглядело, как в документальных фильмах о природе — как тюлени вылезали греться на берег.
Летом меня подняли в отряд, и когда я вышел во дворик, то увидел американскую тюрьму, как в фильмах. „Витьба“ — очень колоритная колония, так как там сидят бывшие чиновники, силовики, политзаключенные, иностранцы и осужденные из ОПГ. И все стараются общаться со своими. И вот в этом дворике ты видишь людей, которые разделены на группы. И ты должен подойти к своим — в моем случае это „бэчэбэшники“. Помню, стою в группе, и около нас проходят два человека — их лица мне показались очень знакомыми. Оказалось, это бывший директор „Мотовело“ Александр Муравьев и бывший начальник службы охраны Лукашенко Андрей Утюрин — они ходили только вдвоем.
Но солидарность там не зависит от принадлежности к группам. У меня узники сразу спросили, чего мне не хватает и поделились этим. Например, азербайджанец дал мне зимние носки, а цыган дал пододеяльник».
«На улице было теплее, чем в бараке»
Осень бывший политзаключенный запомнил тем, что тогда начало идти медленно время, а зима у него ассоциируется с новогодними праздниками:
«Я бы не сказал, что я следил за сроком, но говорят, что такое у всех, когда он заканчивается. Свое время я проводил за изучением французского языка, чтением книг, занимался спортом, и на это всегда не хватало времени. Очень холодно было — на улице было теплее, чем в бараке. До октября там не включали отопление.
Зима в колонии — это подготовка к Новому году. На праздник мы делали очень вкусные тортики — со сгущенкой и вафлями. Кстати, в колонии вафли называют „печеньем в клеточку“, ведь вафельный торт звучит „как завафленный торт“. Было очень праздничное и солидарное настроение. Правда, политзаключенного Максима Винярского, с которым мы готовили новогодние торты, специально бросили в ШИЗО. Но мы ему сделали личный тортик по освобождению из изолятора. Зимой мне дали „злостного нарушителя режима“. Мне немного только не хватило до ШИЗО».
Бывший политзаключенный не смог ответить на вопрос, что было самым сложным в заключении, так как он ко всему старался относиться как к испытанию и воспринимать, как вызов:
«Я не позволял себе давать слабину, так как это было бы эгоистично по отношению к другим».
Лев отмечает, что для него был очень важен статус политзаключенного:
«Мне важно было официальное подтверждение, что я заключенный по политическим мотивам. Чтобы это было не только в моих мыслях. Я гордился, что стою в одном ряду с такими достойными белорусами, как Эдуард Пальчис, Виктор Бабарико, Николай Дедок, Дмитрий Дубовский, Максим Винярский и другими. В авторитарном режиме статус политзаключенного свидетельствует о многом — для общественности, для себя, для потомков. И для большинства, как я увидел собственными глазами, это важно. Важно отметить, что для сотрудников этот статус не является показателем и не ухудшает положение политзаключенного».
«У людей есть свобода, но они ее словно не ценят и не знают, что с ней делать»
28 января 2023 года политзаключенный полностью отбыл срок и вышел на свободу. Он рассказывает, что первое, что его сильно поразило на свободе — это люди в городских маршрутках.
«Казалось же, что на свободе должно быть больше свободы, чем в колонии. Но первое, когда я освободился, то заметил в маршрутках недовольные лица — у людей есть свобода, но они словно ее не ценят и не знают, что с ней делать. Я тогда думал: „Люди, радуйтесь, что вы можете просто в магазин сходить“. Также я заметил тогда, что в колонии больше сопротивления, чем на свободе».
Через полтора месяца после освобождения Лев уехал из Беларуси в Польшу. Он делится, что это было сложным решением для него:
«Я целый месяц колебался, уезжать или нет. Но понял, что помечен и не смогу нормально жить. Мне нечего было там делать — я только сел бы еще раз, наверное».
Бывший политзаключенный вспоминает, когда он выехал в безопасную страну, то все равно первое время оглядывался на бусики, которые ему напоминали спецтранспорт силовиков. Кроме этого, он долгое время не отвечал на звонки с неизвестных номеров.
«Какие-то меры безопасности остались на подсознании. Они настолько укоренились в нашу жизнь, что трудно от них избавиться даже в безопасности».
«Пустился в слэм, а в голове были воспоминания о неделе в холодном ШИЗО…»
Лев говорит, что у него нет отрицательного отношения к тюремному опыту. Но, чтобы полностью восстановиться после него, бывшему политзаключенному понадобились месяцы на ресоализацию:
«Я заметил, что только где-то в октябре смог начать искренне радоваться каким-то вещам».
После переезда в Польшу Лев осуществил одно из дел из своего WishList после освобождения (свой такой список он называл «ШЗ» — што зрабіць [что сделать]) — сходил на концерт любимой музыкальной группы «Петли Пристрастия»:
«Моя любимая песня у них — „Груз“. Помню, я ее пел в ШИЗО. Она меня там очень бодрила и поднимала настроение. Под эту песню я думал в изоляторе, что, если освобожусь, то у меня все будет хорошо, что сейчас не так все тяжело, а потом вообще это останется только воспоминанием. И эти мысли меня очень грели. И на концерте я пустился в слэм под „Груз“, а в голове были воспоминания о неделе в холодном ШИЗО…»
Бывший политзаключенный с улыбкой вспоминает, как ему после освобождения девушка подарила майку этой группы и открытку, подписанную музыкантами специально для Льва. На интервью он пришел в дорогом для себя подарке.
«Надеюсь, в нашем суде пройдут суды над теми, кто действительно совершал преступления»
Лев замечает, что после выезда из Беларуси у него появилась злость на милиционеров — чувство, которого у него не было даже во время заключения. Бывший политзаключенный объясняет это тем, что во время следствия он пересекался с бывшими коллегами и заключенными — уголовное дело против него, например, вел его однокурсник. Когда же после освобождения из колонии его начали вызывать в инспекцию и уголовный розыск, то это его уже стригерило. Лев отмечает, что ему было интересно сравнить ситуацию с двух сторон: из-за стола следователя и из заключения.
«Это интересный опыт, потому что я был и с той стороны, и с той. Особенно этот момент я прочувствовал в СИЗО. Когда следователем я приезжал в изолятор, уходя от обвиняемых всегда сочувствовал им, что они остаются там и не могут уйти, так же как я.
Кстати, интересно, но у меня всегда было ощущение, что я сам окажусь в этом СИЗО за свои взгляды. Когда родители уходили на работу возле СИЗО, я смотрел на него и был убежден, что сам там окажусь. Когда позже ловил себя на этих мыслях, то смущался, так как мой план жизни не предусматривал эти моменты».
Брестчанин говорит, что в будущем, когда это станет безопасно для него, хочет вернуться в Беларусь. В свободном Бресте он видит себя культурным активистом — он хочет продвигать белорусскую культуру. Также Лев мечтает о «брестском процессе».
«Очень надеюсь, что в нашем суде пройдут суды не над национально ориентированными белорусами, а над теми, кто действительно совершал преступления — милиционеры, прокуроры, судьи при режиме Лукашенко».