Фото под арестом — отдельное направление фотосъемки. Для милицейской фотосъемки существует неофициальный термин — mug shot, или магшот. С 2020 года через такую «фотосессию» прошли сотни тысяч белорусов и белорусок, задержанных по политическим причинам: в РУВД, СИЗО, колониях. Но получить «на память» от государства такую фотографию могут только бывшие заключенные по уголовным статьям после освобождения из мест неволи. Правозащитница «Весны» собрала 30 магшотов от бывших политзаключенных и свидетельства о процессе фотосъемки, чувства и эмоции политзаключенных о ней. По ее мнению, это также может дать понимание об условиях содержания, процессе документирования с той стороны решетки, отношении сотрудников к политзаключенным, а также зафиксировать состояние заключенных на фотографиях. Авторка проекта Диана Пинчук рассказывает о работе над ним.
«Единственный фотоснимок за два-три года жизни»
«Это еще один из способов, в том числе на другом визуальном языке, рассказать и привлечь внимание к проблемам политзаключенных, в каких условиях они содержатся и особое отношение к ним. Иногда встает вопрос этичности публикации фото и видео из заключения. К этим магшотам, которые предоставили сами бывшие политзаключенные, на мой взгляд, следует относиться как к документам не только этих людей, но важного источника информации и документов времени. Эти магшоты — ценные документы памяти, которые зафиксировали эмоции и состояние человека. Для многих из политзаключенных это единственная фотография за два-три года жизни, которая у них есть сейчас. Представить это сложно, когда в наших галереях телефонов хранятся сотни фотографий», — отмечает в начале Диана.
Бывшая политзаключенная по «делу студентов» Ася Булыбенко так, например, описала отношение к своему магшоту:
«Два года жизни заключены в одной этой маленькой желтой фотографии, где я в этом платье. Это часть моей жизни, поэтому я не собираюсь отказываться и избавляться от этой фотографии».
Как отмечается, из 60 опрошенных бывших политзаключенных магшоты были только у половины из них. Кстати, безусловным условием участия в проекте было, чтобы человек уже находился в безопасной стране.
«Государство создает свою память, внося политических заключенных в „базы преступников“, но при этом делает все, чтобы эта память не вышла за пределы созданного им государства в государстве. „Желтые бирки“, присваиваемые в колониях, в том числе осужденным по политическим статьям, вообще запрещено выносить из мест неволи. Перед освобождением у политзаключенных их срывают с формы и очень пристально обыскивают, чтобы их не выносили на свободу. Поэтому фото „желтой бирки“ смог предоставить только Станислав Павлинкович.
Очень много опрошенных бывших политзаключенных не получили справки об освобождении из следственных изоляторов — некоторые даже не знали, что такие есть. Поэтому магшоты из СИЗО в проекте есть только от двух политзаключенных. Самая интересная фотография из справки об освобождении из Володарки — Вергилия Ушака с лета 2020 года. На ней фото оператора и бывшего фигуранта „дела Тихановского“ прямо со следственных действий — с табличкой и частью фото анфаса. При этом мы все прекрасно помним контекст, в котором жила страна в то время. При всей тяжести этих фотографий хочется их рассматривать и искать новую информацию и какие-то смыслы. Это история о тяжелых судьбах репрессированных людей в современной Беларуси», — рассказывает Диана Пинчук.
«Самая важная составляющая проекта — рефлексия бывших политзаключенных»
При сборе фотографий бывшим политзаключенным задавали четыре одинаковых вопроса: что это за фотография, в каких условиях и кем делалась, что человек вспоминает и чувствует, когда смотрит на нее сейчас, что она значит для него и будет ли ее хранить.
«И здесь получилась самая важная и интересная составляющая проекта — рефлексия бывших политзаключенных по поводу магшотов. Держа в руках или глядя на него через экран телефона, находясь уже в безопасности, они рассказывают о своих чувствах через призму этого маленького серого фотоснимка, где видят себя в заключении. И было очень интересно получать абсолютно разные ответы на одинаковые вопросы — бывшие политзаключенные делились личным. И эти человеческие чувства и эмоции — самое главное и ценное», — говорит Диана.
Магшоты политзаключенных и свидетельства о процессе фотографирования, по словам правозащитницы, могут также дать понимание об условиях содержания, процессе документирования по ту сторону решетки, отношении сотрудников к ним, а также зафиксировать чувства заключенных на фотографиях. Экс-политзаключенные описывали некоторые моменты так точно, как не делали этого во время интервью или даже документирования:
«Было жарко. Мы все толпились в синих робах, сделанных из „стеклянной“ синтетики. Мы так их и называли — „стекляшки“. Раздеваться было нельзя, даже верхнюю пуговицу не расстегивали», — так точно, например, описывал Никита Третьякевич момент фотографирования.
Вообще в своих ответах на одинаковые вопросы бывшие политзаключенные были очень разными: кто-то вспоминает условия содержания, кто-то пытается вспомнить те самые эмоции и чувства, а кто-то, используя возможность, вспоминает тех, кто остался в заключении.
«Я чувствую тоску по тем людям, которые продолжают там находиться. В конце декабря 2023 года был год, как я освободился из колонии, но там продолжают находиться люди, с которыми я контактировал. Ужасают сроки, которые им дали, — 9, 12, 15 лет. За эти три года ситуация так и не изменилась, и этим людям придется сидеть, пусть не все сроки, но большую их часть. Для меня эти два года заключения бесследно не прошли — они отразились не только на физическом, но и на психологическом состоянии. И я понимаю, что те люди выйдут, и они уже не будут теми самыми людьми, с которыми я когда-то пил чай или кофе. Они очень сильно изменятся. Это вызывает тоску и отчаяние», — отметил Виталий Жук.
У 30 экс-политзаключенных сохранились магшоты разного качества. Бывших политзаключенных мы попросили ответить на одни и те же вопросы насчет магшотов. Вот что из этого получилось.
Активистка Алана Гебремариам сказала, эта фотография напоминает ей, что «каждодневно права тысяч белорусов в тюрьмах нарушаются, и они проходят через мясорубку этой системы, через дикие пытки», и она сохранит ее «как напоминание для борьбы».
Ольга Дубовик, фигурантка «дела тюков», словно подвела итоги тюремного опыта, глядя на свое фото из гомельской колонии:
«К сожалению, что-то со временем забудется, но самые главные выводы останутся: эта система может сломать человека, покалечить физически, сделать его хуже, дезориентировать, но исправить — неспособна никогда».
Часто даже краткие ответы бывших политзаключенных открывали нечто важное в их историях. Так, Иван Кулешов сказал, что этот магшот служит ему последним напоминанием о последней встрече с отцом — политзаключенным Николаем Кулешовым — в застенках КГБ…
«Молился, чтобы не стать следующим, кто держит эту простыню»
Что касается процесса фотографирования, то, как следует из рассказов бывших политзаключенных, нет унификации процесса даже в колониях. Но есть момент, который объединяет все тюремные фотосессии, — узников ставят у стены, чтобы сделать фото. Это происходило на «карантинах», возле столовых, в спальных помещениях, в клубе и «банях» различных колоний, в подвальном помещении и душевой могилевской тюрьмы, в кабинетах оперуполномоченных на «химиях» и в сильный мороз на улице на ЛТП.
Кого-то фотографировали на хорошие фотоаппараты, а кого-то — на дешевые «мыльницы» или даже видеокамеры. Это делают сотрудники колоний, СИЗО или осужденные-«активисты», которые выполняют работу фотографа.
«Фото сделано также узником, у которого в руках был хороший фотоаппарат. Не знаю, что он делал, чтобы ему администрация давала возможность держать этот фотоаппарат, но выглядел он счастливым, так как, полагаю, считал себе более свободным, держа вещь со свободы в руках. С маленькой свободой в руках, так сказать», — интересно заметил Лев Антонюк.
Фотография печатается не на специальной плотной фотобумаге, а на обычной, в большинстве случаев — они черно-белые. Эти фотографии получаются плохого качества со следами принтера. На некоторых фотографиях печать попадает на лицо узника — это выглядит ужасно символично. Некоторым политзаключенным фоном натягивают белую простыню. Именно так фотографировали политзаключенного Виталия Жука в ЛТП:
«Пришел сотрудник, одетый в бушлат и зимнюю шапку (мы ему завидовали), и начал орать на нас, какие мы свиньи, скот и небритые обезьяны. Он заставил двух человек держать белую простыню на фоне кирпичной стены. И вот на фоне этой простыни на улице, на морозе, нас по очереди фотографировали. Тем людям, которые по очереди держали эту простыню, конечно, не позавидуешь, потому что они тряслись от холода. Они держали простыню снизу и сверху, и видно было, как у них замерзали руки. Я видел эти багровые руки — это было ужасно. Я молился, чтобы не стать следующим, кто держит эту простыню».
Именно эту историю запечатлели на главной иллюстрации. Виталий Жук и Дмитрий Фурманов отметили близость систем документирования в колониях в сталинские времена и сейчас — в современной Беларуси.
«И вот дают розовое платье и говорят: становись к стене — мы тебя сфотографируем!»
Как делится авторка проекта, самые говорящие ответы она получила на вопрос: «Что вы чувствовали во время фотосъемки в неволе?». По этим ответам составляется картина места и ощущение политзаключенного в пенитенциарной системе современной Беларуси. Абсолютное большинство описывает свое психологическое состояние как тяжелое и стрессовое. Например, Денис Кравчук говорит о «сильной подавленности от бесконечного прессинга, неуверенности ни в чем, недоверии ко всем, ожидании худшего и постоянных провокаций со всех сторон». Глеб Фицнер, осужденный по «делу студентов», сказал: «Когда смотрю на эту фотографию через полтора года после освобождения, я иногда не верю, что это я. Смотрю на себя с ужасом и чувствую злость, ненависть по отношению к тем, кто меня в это превратил». Елена Лыскович, отбывшая «химию» по «делу хороводов», так описывает свое состояние во время фотосъемки женщиной-милиционеркой: «Чувства были ужасные, даже и сейчас: ужас, непринятие насилия и психический протест против беспредела в стране».
Много опрошенных женщин и девушек, когда рассказывали о фотографии, вспоминали свой тяжелый этап в гомельскую колонию.
«Состояние, в котором тебя запечатлели на этой фотографии, очень странное. Ты только что пережила этап — более восьми часов транспортировки в автозаках, поезде, наручниках. Не лучшее пережитое время. И вот ты наконец добралась до колонии, где у тебя только что забрали все твои вещи, ты пока вообще не понимаешь, что происходит… И вот дают розовое платье и говорят: „Становись к стене — мы тебя сфотографируем!“» — рассказала фигурантка «дела студентов» Кася Будько.
«Делайте, что хотите, я все равно буду улыбаться!»
Диана обращает внимание на еще одну любопытную вещь, которую заметила во время работы над проектом — казалось бы, при всей одинаковости фотографий у всех людей разные эмоции на фото.
«У некоторых политзаключенных, например Саши Ивулина, Игоря Федорова и Елены Дедюли, можно заметить выразительную улыбку на лице. Вот что говорит Игорь Федоров о ней: «Эта улыбка назло им. Показать: да делайте, что хотите, я все равно буду улыбаться!»
А это говорит Саша Ивулин о своей фирменной улыбке:
«Для меня было очень принципиально, чтобы я на этой фотографии улыбался. Все были такие серьезные, а я — наоборот».
«Я разговаривал с этим Никитой и заставлял держаться»
Иногда, замечает правозащитница, ответы на вопрос у бывших политзаключенных напоминали диалоги с собой, но открытием стало и то, что иногда эти фотографии действительно помогали наладить человеку в заключении связь с собой. Интересно отметила бывшая политзаключенная по «делу студентов» Яна Оробейко, что она за время заключения словно потеряла связь с собой, не понимала, как она выглядит. И эта фотография помогла ей наладить эту связь и как будто заземлиться:
«Я часто могла смотреть на это фото и рассматривать его (да, это странно). Я тогда уже долгое время не могла понять, кто я. Я была удалена от контакта с собой, мне трудно было представить, как я выгляжу на самом деле. Это фото помогало мне найти контакт. Визуально мне воспринимать проще».
Эта фотография многих сопровождала все время заключения в колонии на бирках — только в желтых цветах. Она присутствует на всех бирках на одежде, на спальных местах и тумбочках. Также она вклеивается в справку об освобождении.
«Эта фотография сопровождала меня все, что остались в колонии, два года. Эту фотографию я рассматривал пять дней в неделю в раздевалке промзоны. Эту фотографию я видел, когда надевал клифт или телогрейку, но внимательнее всего я рассматривал ее, когда сидел в ШИЗО. Я разговаривал с этим Никитой и заставлял держаться», — рассказывал Никита Третьякевич.
«Наши предки фотографировались на фоне ковров, а мы — на фоне стен в колониях»
Последним вопросом для политзаключенных было, будут ли они хранить эти фото. Некоторые заявили, что нет в этом нужды. А некоторые политзаключенные сказали, что будут хранить фото для своих потомков как доказательство политического преследования по отношению к себе. Правозащитник Леонид Судаленко отметил даже, что хочет передать его в «музей новейшей истории репрессий». А журналист Олег Груздилович разместил магшот на обложке своей книги «Мае турэмныя муры».
«Большинство участников и участниц проекта были осуждены по ст. 342 УК, которая в Беларуси уже получила название „народной“ из-за того, что за участие в мирных акциях протеста уже осудили более 2000 человек. Большинство героев проекта отсидели свои сроки в два-три года полностью, в разных колониях, и уехали из Беларуси по соображениям безопасности. На этих фотографиях я вижу достойных людей, которые пострадали за любовь к Беларуси. Наши предки фотографировались на фоне ковров, а мы — на фоне белых простыней и стен в колониях. Таков сейчас наш национальный код», — подытоживает Диана Пинчук.
Бывшие политзаключенные также могут принять участие в проекте и таким образом задокументировать свою историю. Для этого нужно заполнить специальную гугл-форму. Авторка проекта называет это альтернативным архивом, который будет развиваться в дальнейшем.