Бойца полка Калиновского Виталия можно легко описать тремя словами: говорит как дышит. С его способностью быстро налаживать контакты с разными людьми он запросто мог бы стать разведчиком. Но не рискнул. Смеется, было страшно, что когда-нибудь настолько увлечется в общении, что и сам невзначай расскажет все секреты. Поэтому на войне мужчина решил использовать свой второй «суперскил» — умение «летать» на дорогах. Он водитель в команде медицинской эвакуации. О том, как это — бороться за жизни побратимов на высоких скоростях, он рассказал в интервью «Зеркалу».
В целях безопасности имя собеседника изменено, а также не указан его возраст.
«Ехал в Украину не из-за освобождения Беларуси»
На боевых Виталий четвертый месяц. Он просит не указывать направление, на котором сейчас находится, но там горячо. Сегодня у мужчины выходной. Весь день у него «руки в масле, ж*па в мыле». Или, если менее образно, он занят ремонтом машины и готовится к работе: завтра еще до рассвета они с командой бойцов выезжают на дежурство. (К слову, Виталий заранее извиняется за мат. Объясняет, что на войне им не ругаются, а порой говорят.)
— Сколько там пробуду, непонятно. Это может варьироваться в зависимости от обстановки. Настраиваемся, что работы у нас не предвидится и мы будем листать TikTok, смотреть Instagram и читать книжки, — описывает собеседник идеальное дежурство экипажа медэвакуации — Как показывает практика, если ты подготовился на сто процентов, работы случится меньше. Если наоборот, обычно происходит самая жесть.
До войны Виталий не имел ничего общего с медициной, но обожал машины. Это у него семейное. Машины любит его дед и отец. Сам мужчина впервые сел за руль еще до того, как получил права. Потом часами «зависал» на YouTube, разбираясь, как ездить по бездорожью, преодолевать водные преграды и оборудовать автомобили так, чтобы проскакивать сложные трассы и «желательно не застревать». Пробовал ралли, дрифт и порой «получал по шапке» от разъяренных беларусов, в чей хрупкий сон среди ночи врывались звуки мотора и визг резины.
— Ай, думал, у вас десять лет жизни скучнее, чем у меня 15 секунд проезда, — вспоминает он, как реагировал на такие возмущения. — Я все время на адреналине. Не скажу, что на машине ездил особо аккуратно, скорее как в ж*пу ужаленный, будто куда-то опаздывал. Оно прикольно, конечно. Свой кайф в этом есть, но, пару раз чуть не разбившись, понял: если не справлюсь с управлением, ладно сам ударюсь, но могу же и кого-то случайно убить. После этого поменял свое отношение к вождению.
После выборов-2020 Виталий переехал из Беларуси в Польшу. Прислушался к совету приятеля, который как-то сказал: «Живешь тут на нищенскую зарплату, а там хоть что-то в жизни увидишь». Сначала без знания языка было сложно, но через год мужчина уже свободно общался с местными. Когда началась война и тысячи беженцев оказались на польско-украинской границе, они с другом ездили туда и забирали тех, кому нужен был транспорт.
— Хоть у самих денег было кот наплакал, мы всех возили бесплатно. Общаясь с этими людьми, не особо говорили, что мы беларусы. Не хотелось такого, мол, помогают, потому что пытаются смыть кровь со своих рук. Мы просто делали, что могли, — возвращается к тем событиям собеседник. — А потом стали случаться моменты, когда везешь кого-то с границы на вокзал, спрашиваешь, куда он едет, а он отвечает, в Беларусь или в Россию. И у тебя начинается разрыв шаблона: «Как это?». Были тяжелые ситуации. Через какое-то время услышал, что человек, с которым был знаком, записался в полк Калиновского, тогда меня начало перемыкать: «Почему он смог, а я сижу, б**дь, новости читаю?!»
Не скрывает, именно война стала для него «щелчком». В Беларуси на протесты он не выходил — были личные обстоятельства. Плюс преследовало ощущение: «Ну что я один могу?»
— После 24 февраля задумался: а может, все-таки могу? — вспоминает он и рассуждает об этой внутренней перемене: — Почему так произошло? Может, разница в возрасте. Все-таки два года прошло, мышление поменялось. Честно скажу, я ехал в Украину не из-за освобождения Беларуси, это уже здесь ребята стали об этом говорить. Я ехал помогать Украине, потому что беларусы украинцам — братский народ, хотя в Украине говорят, если слышите про братский народ, стреляйте на звук.
«Б*я, чел, тебе надо на медэвак»
На войне Виталий уже около двух лет. Не скрывает, когда ехал в полк, внутренне понимал, что не готов стрелять в человека. Он из тех, кому морально даже живую рыбу сложно разрезать.
— Я не тот, кто ругается, занимается рукоприкладством. Для меня чем гуманнее, тем лучше и спокойнее, — коротко описывает он себя. — Предполагал, что на войне смогу возить людей или даже эвакуировать машины. Еще в Беларусском доме в Варшаве (ранее там был мобилизационный центр полка Калиновского. — Прим. ред.) заявился как водитель. Когда спросили, какой у меня стаж, посмеялся: «У меня было много разных BMW». В ответ услышал: «Ах, ты ср**ый водитель BMW, мы тебе руль не дадим» (смеется). Почему? Да потому что BMW — это намотанная на столб машина. А это такое себе мероприятие.
Этот диалог был шуткой. Еще в учебке, куда добровольцев отправили на два-три месяца, Виталий показал, чего стоит, когда садится за руль. Первое испытание получилось спонтанным. Пяти машинам нужно было добраться с тренировочной базы на заправку.
— Вел нас человек, который на тот момент уже был в полку. Довольно известный у нас водитель. Минуты через две он попытался оторваться, а я в Киеве знал тогда, только как дойти до «Ашана», купить шаурму, поэтому старался от него не отставать, — вспоминает мужчина. — В один момент он прыгает в левый ряд, понимаю, что туда не попаду, иначе влечу в другую тачку. Перестраиваюсь и опять вишу у него на заднем бампере. И таких ситуаций случилось несколько. Плюс в тот день как раз был дождь. На пути в одном месте шел спуск с горки и резкий поворот. А там лужа. В итоге я поймал аквапланирование. Наш проводник видел, что происходило с моим автомобилем, как я летал между отбойником и бордюром, но в итоге не зацепил ни одно, ни другое. Вернулись на базу, он мне сказал: «Б*я, чел, тебе надо на медэвак (оборудованная скорая или реанимобиль, который доставляет бойцов в стабилизационный пункт или госпиталь. — Прим. ред.). Таких водителей на эваке у нас нет».
Оценка от авторитетного бойца пошла по полку. Так новичок начал зарабатывать рейтинг. Сам он нос не задирал и не считал себя «божественным водителем». Просто понял окончательно — на фронте руль станет его профессией, а дальше время покажет.
— Мне доверили одну машину, затем вторую. Ездил потихоньку. Много людей попадали в аварии. У меня, слава богу, с 2022-го ДТП не случалось, аварийных ситуаций тоже особо не замечено, — говорит Виталий и трижды стучит по деревяшке рядом. — Когда с ребятами летим в сторону позиций «на мигалках», у меня нет такого, чтобы они сидели, как каркас, пристегнутые всеми ремнями безопасности. Они в салоне «на сигарете» (готовятся к задаче, занимаясь своими делами. — Прим. ред.) со спокойной душой. Это я там влево, вправо, газ, тормоз, ну и немного нецензурной речи, потому что вокруг одни наездники, а за рулем только я (смеется).
«Для меня броневик такая же машина, как и все, только больше»
После «учебки» Виталия определили как водителя эвакуации и отправили в Запорожскую область. На тот момент было непонятно, он станет спасать людей или технику. На этом сюрпризы не закончились. Вместо линии фронта мужчину отправили в гараж. «Крутил гайки» день, второй, на третий не выдержал. Говорит, выключил «режим терпилы» и, не стесняясь эмоций, уточнил у руководителя, «какого х*я он тухнет на ремонте».
— Начальник ответил: «Базара ноль», — и через пару часов меня набрали: «Братан, собирайся, будете на броневике работать с пацанами». Броневик был Roshel Senator — канадский. Перед работой на нем нужно было прикататься, — говорит Виталий. — Для меня это такая же машина, как и все, только больше. Не было новостью, что «селектор» (электронный переключатель. — Прим. ред.) коробки передач может находиться под рулем. Знал, в США и Канаде это абсолютно нормальная тема. Сел, дал по ключу — и поехал. Вообще в броневике чувствуешь себя более защищенным. Правда, пока с «птурщиками» (операторы противотанковых управляемых ракет. — Прим. ред.) не пообщаешься (смеется).
Первый боевой выезд случился через пару дней и был под Краматорск. Требовалось эвакуировать броневик и два пикапа, которые БМП привезла с «нуля» на «точку». Чтобы понять, как это сделать, Виталий и еще один водитель на кроссовере отправились в разведку. Боец признается: по дороге стало страшно. Пугало, что не знаешь, куда точно едешь, какая там будет обстановка.
— Вокруг вспышки, взрывы, стрелкотня. Кто стреляет, куда? На каждый шорох в кустах твой автомат смотрит уже туда, — вспоминает Виталий. — Напарник — руль был у него, на войне находился уже не один месяц плюс был связан с АТО — не выдержал: «Малой, тормози, что ты кипишуешь». Говорю: «Я ни х*ра не знаю, учи. Будь моим сэнсэем» (смеется). Нервы горели страшно.
Транспорт военные смогли эвакуировать через сутки. Чтобы это сделать, напарнику пришлось съездить за подмогой. Виталий же на это время остался в одиночку охранять «железо». Объясняет, что в технике находилось много «покалеченного оборудования» и боекомплект. Последний мог кто-нибудь украсть, а по отчетности все нужно вернуть.
— Подумал, как я тут буду ждать без броневика? Прикольно. Напарник проинструктировал: «Видишь, рядом траншея? Будет близко прилетать, прыгай туда». Я ответил: «Хорошо». Мы попрощались, а потом началось. Воды нет, еды нет, курево закончилось, связь не ловит, — эмоционально возвращается к тем событиям доброволец. — И главное — страшным образом болит голова (скорее всего, на нервах давление поднялось). Рядом стоял магазин, но у них терминал срабатывает раз часа в три, когда поймает интернет. А наличных я особо не брал. Самое сложное было ожидание. В какой-то момент я дозвонился до ребят, объяснил ситуацию, и они в темпе вальса толпой выехали.
На других выездах Виталий работал уже на броневике. Технику вывозили из Бахмута и окрестностей. Ездили за ней колонной и по одному. Месяца через два беларусу предложили помочь с эвакуацией людей. Он со свойственной ему легкостью согласился: «Ну, а чего нет, раз уже тут экспириенс (опыт. — Прим. ред.) получил».
«Несешься и слышишь, как пацаны у тебя за спиной стонут от боли»
В своих мыслях эвакуацию бойцов Виталий представлял просто: подъехал в нужную точку, парни зашли, и ты их увез. Первое дежурство разбило его иллюзии в пух и прах. Бахмут, разгар штурма. Машины эвакуации колесили одна за одной. Виталий с медиком работали на «пикапе, у которого кабина совмещена с кузовом». Их задача — доставлять раненых с мясокомбината — «точки перехвата», куда военных привозили «с нуля», в стабпункт. В стартовый рейс в салон поместили семь или восемь «трехсотых», среди них «тяжелые».
— На мясокомбинат я ехал впервые, дороги не знал, поэтому было страшно. Маршрут шел через выкатанное поле, где нет особых ориентиров. Возвращаясь, я про**ал поворот и попал в другую часть Бахмута. Там встретил солдат, которые подсказали, как ехать. Пацанов в стабпункт я доставил, но потратил лишних десять минут. Слава богу, они ни для кого роковыми не стали, — выдыхает собеседник. — Не знаю, как даже описать, что творилось тогда в моей голове. Это и паника, и страх, местами ехал, сам над собой смеялся, что дебил. В голове мешанина, нервы. А на улице холодно, земля, развернутая танками, лежит заледеневшими грязевыми валунами. Они размером по колено. Несешься, всюду эти «кочки», и слышишь, как пацаны у тебя за спиной стонут от боли.
Когда в тот же день мчался на мясокомбинат второй раз, рядом со злосчастным поворотом бросил яркую банку от энергетика. Это был его ориентир и нарушение личного принципа — обычно Виталий никогда не выбрасывает мусор из окна машины. «Маячок» помог. Второй рейс оказался совсем другим эмоционально.
— Привозят парнишку, достаточно молодого. Щупаешь, он теплый, но уже «двести» (погибший. — Прим. ред.). Говорят, чтобы упаковывал его в мешок. Отвечаю: «Какой, на**й, мешок, он теплый», — продолжает собеседник. — У него нигде нет крови, но он уже не дышит, сердце не работает, и запустить его нереально, потому что ему под шлем сзади залетел мелкий осколок, и все, нет человека. Это был первый раз, когда я столкнулся с «двухсотым», и первый раз, когда словил себя на том, что внутри нет абсолютно никакого чувства. Ни страха, ни веселья, ни сожаления, ни боли. Ты рутинно складываешь человека в мешок, закрываешь и думаешь, ну как?
Тот день, вспоминает, получился очень сложным. Сколько рейсов он тогда сделал, размылось в памяти. Как и события нескольких следующих недель. Бывало, они с медиками сутками дежурили на «точке», потом возвращались на базу, мылись, брали все необходимое и гнали обратно. Несмотря на этот нон-стоп, эвакуировать технику мужчина больше не хотел.
— Все-таки спасать человеческие жизни важнее, — объясняет он.
«Командир медслужбы как-то сказал, что я первый водитель, с которым он на ходу смог поставить капельницу человеку»
В списке мест, где работал Виталий, Донецкая, Запорожская и Харьковская области. После ситуации с мясокомбинатом первое, что делает, когда получает команду на новый маршрут, — дотошно смотрит карту и по возможности заранее проезжает этот путь. Запоминает, где есть проезды, ищет ориентиры. В Бахмуте повороты заучивал как стихотворение: «300 метров влево, 400 — вправо, 350 — влево поворот, как разворот». Самопровозглашенных штурманов в салоне не любит и осекает. Лишние слова отвлекают. Особенно если учесть, что при эвакуации приходится «лупить» на скоростях. Их, к слову, определяет мощность «железа»: на кроссовере боец несется со скоростью под 200 км/ч, на микроавтобусе — 120−160 км/ч.
— После первой эвакуации людей понял: мне нужна другая машина. К той, на которой работал, не мог привыкнуть и ей довериться. Плюс задолбало, что холодно, а это дизельный мотор, тачка стоит заведенная, а температура в салоне падает, — рассказывает собеседник. — И тебе нужно сидеть, газовать, разогревать охлаждающую жидкость, чтобы она шла на радиаторы и поступал теплый воздух. В итоге мне дали другую — Chevrolet Suburban. В плане эвакуационной техники — это любовь всей моей жизни. В дороге она не подвела нас ни разу. Хотя очень сильно пыталась сдохнуть. В ней чувствую себя защищенным. Уверенность дает звук мотора: тормоз не всегда может помочь настолько, как педаль газа. В моем понимании, тачка, у которой больше мощности, имеет более безопасную структуру. У американцев есть поговорка: «Чем длиннее твой капот, тем дольше твоя жизнь». В моей машине стоит двигатель на 6,5 литра. И несмотря на то, что это дизель, она звучит.
Машины во время дежурств у экипажей меняются: одни уходят на ремонт, другие на замену. Периодичность самих смен зависит от обстановки. Иногда Виталий в паре с медиками может «заехать» на дежурство на неделю. Если ситуация спокойная, то график становится человеческий — сутки через двое или два через два.
— В среднем чаще всего работаем два через два. Два дня на дежурстве в зоне боевых действий, два — в прифронтовом городе, где в любой момент нужно быть на связи, вдруг понадобится скорая, — описывает свой распорядок мужчина. — Бывают сутки, когда тебя не задействуют, можешь прогуляться, шавуху съесть. Но так как я сильный водитель, если случаются очень тяжелые раненые, меня вызывают. Там каждая минута на счету, плюс нужно понимать, что в момент движения медики борются за жизнь. Это значит, тебе не только нужно «трехсотого» довезти, но еще и не поубивать экипаж при поворотах и торможениях. Наш командир медслужбы как-то сказал, что я первый водитель, с которым он на ходу смог поставить капельницу человеку. Хотя там, кроме того, что мы неслись, мы еще двигались по танковой колее. Она шире, чем автомобильная, из-за этого машину постоянно швыряло влево-вправо и пыталось выкинуть с дороги.
Во время дежурств вывозить приходится не только беларусов, но и раненых украинцев-смежников. Чаще всего это люди с осколочными ранениями.
— Война в фильмах и в жизни — две несравнимые вещи. Вид крови или оторванных конечностей в кино и наяву выглядят по-разному. Когда в телевизоре стреляют, тебе-то что. А тут забыл наушники надеть — и все, перепонки передают тебе привет, — шутит водитель. — Дружить на войне — это, наверное, самое паскудное, хотя ты не можешь не дружить. Но когда понимаешь, что, не дай бог, с близким тебе человеком что-то случится… Морально это очень сильно подкашивает. Хотя, если во время дежурства к нам в экипаж «трехсотым» попадает кто-то из моих друзей, я спокоен. Знаю: довезу.
Тяжелее, когда в машине оказывается «двухсотый», но даже к этому со временем Виталий как будто привык. Если первые месяцы службы в такие минуты в дороге его не отпускали вопросы «Почему этот парень?», «Почему сегодня?», то сейчас водитель негромко включает какую-то музыку и «просто везет». Успокаивает себя: «Слава богу, человека нашли, и близкие смогут провести его в последний путь». А вот «трехсотые» россияне, говорит, в его экипаж ни разу не попадали.
— Как-то, когда был на пункте стабилизации, привезли русского. Его несли на носилках, у него была сломана рука или что-то другое с ней. И кто-то из «трехсотых» украинцев спросил: «На**р вы его несете, если у него проблемы с рукой?» — вспоминает собеседник. — Пацаны на ходу перевернули носилки, и никто не стал ему помогать. Типа, слышишь, хитрож**ый, не будут тебя носить, давай своими ножками, пожалуйста.
«Иногда наглость — второе счастье»
Стрелять во время дежурств Виталию пришлось лишь раз: экипаж заехал туда, «куда не ожидали, что подойдут русские». Это был огонь на подавление — автомат находился в проеме двери, водитель стрелял и жал на газ одновременно.
Он говорит, что опасных ситуаций на войне хватает: нередко раненых приходится забирать с «нуля». Были случаи в Бахмуте, когда медэкипаж Виталия, словно «шахедмобиль», заезжал за ранеными прямо на позиции. Позже эту безбашенность притормозили. Объяснили, у русских хватает наблюдательной техники. Они видят, как и куда ты несешься, и, «если слишком нагло себя ведешь», могут «снять» машину на подъезде.
— Но иногда наглость — второе счастье, потому что никто, б**дь, не ожидал, что к окопам приедет машина, в нее закинут «трехсотых», и она уедет, — шутит собеседник. — У нас была ситуация на дежурстве в Бахмуте, когда мы с медиком приехали на переправу, а она разбита. Знали, что к нужной нам «точке» есть еще один путь — по дамбе, и спокойненько выехали туда. Сделали один рейс, потом второй. На ходу заметили, что на горке за дамбой бегают какие-то люди. Еще подумали: «Чего они носятся?» Приезжаем на базу, там, когда услышали про наш маршрут, были в шоке. Показали карту расположения противника. Оказалось, люди на горке — это русские, и они выставили ПТУР. А эта управляемая ракета танки разбивает, не то что машины. Но, видимо, они не смогли определиться, чьи мы: знаков отличия на медэкипаже нет, это и спасло. Ну и, наверное, наша наглость на руку сработала. Вряд ли они ожидали, что кто-то чужой будет там туда-сюда ездить.
Хотя случается и иначе. Еще одна ситуация из Бахмута. Как-то, когда экипаж, который вез Виталий, возвращался на базу, чтобы сняться с дежурства, в 150 метрах они увидели танк с Z «на полморды». Повезло, что он был повернут в другую сторону.
— Есть выражение «пацаны умеют включать заднюю», в тот момент это было про нас. Рефлекторно воткнул заднюю передачу и педаль газа в пол, чтобы разогнаться и проскочить этот перекресток со скоростью звука, — сейчас уже со смехом описывает ситуацию собеседник. — Я так понимаю, это заблудившийся танк. Честно, не знаю, был ли он заведен, находился ли там экипаж, но, увидев его, я просто «открыл кирпичный завод». Что это значит? Да чуть не обос**лся от страха.
Уколов и крови, кстати, Виталий тоже боится. Правда, этот страх работает для него только на учениях и в мирной жизни. На дежурствах к этому он относится спокойно. Наоборот, когда ситуация позволяет и «медик разрешает войти в работу», он подключается к помощи. В основном это происходит в момент погрузки раненых. Задания водитель получает несложные: здесь надавить, тут придержать, там подключить. Но, если нужно, может и капельницу поставить, и сделать укол. Чтобы чувствовать себя увереннее, Виталий даже закончил курс боевой медицины (СМС).
— Как показывает практика, не каждый водитель и даже не любой медик их заканчивает, — без хвастовства отмечает собеседник. — Когда во время работы или разговоров использую какие-то названия препаратов и медики видят, что я говорю это осознанно, смотрят с уважением.
На дежурствах для Виталия самое сложное — это ожидание. Пока командир не скажет: «Выезд», — все в экипаже остаются на местах, «кто бы и как ни орал в рацию». А еще сердце сжимается при виде животных, оставшихся без дома и хозяев.
— Как-то во время дежурства в Бахмуте, когда на всей скорости вез экипаж, сбил собаку. А я очень люблю животных… Но возможности притормозить или объехать ее не было: на горке стояли русские «птурщики», и им только дай возможность в тебя выстрелить, — вспоминает собеседник. — Чуть-чуть себя успокоил, что видел много бездомных собак с человеческими конечностями в пасти. Наверное, то одичалое животное тоже, скорее всего, пришлось бы усыпить. Но произошло это, к сожалению, так жестоко.
«За всю войну я ни разу не словил ситуацию, когда бы опустились руки»
В мае, когда россияне активизировались в Харьковской области, Виталий дежурил там на одном из горячих участков. Незадолго до нового наступления водителя срочно вызвали на смену. Экипаж работал на броневике.
— Помню, как в первое утро часа в три все вокруг начинает бахать. В небе зарево: летят КАБы (корректируемые авиационные бомбы. — Прим. ред.), ФАБы (фугасные авиабомбы. — Прим. ред.), ракеты, работают «Грады» (советская реактивная система залпового огня. — Прим. ред.) и артиллерия. В общем, все, что у русских может стрелять, стреляет, — рассказывает собеседник. — Мы сидим на рации, слушаем п**дец, что происходит. Понимаем, противник двигается, как говорится, «на ноге». Что-то вроде штурмовых подразделений с автоматами, пулеметами. Машины эвакуации перед нашими глазами ездят одна за другой. Помню, как рядом с нами собрались щенки и коты. Было видно, как они трясутся от страха. Мы их покормили, немного отвлеклись. Наш экипаж в тот день не вызывали, мы работали в следующие сутки.
В тот период жизнь медэкипажа Виталия изменилась не только из-за интенсивности дежурств. По словам водителя, в такие времена начинаешь не доверять каждой проезжающей рядом машине: не знаешь, кто в ней может ехать.
— Были ситуации, когда дээргэшники (диверсионно-разведывательные группы. — Прим. ред.) гоняли с нашими знаками отличия, — объясняет он. — На дежурствах мы с медиком боялись заезжать в пустые дома и, если была возможность поспать, ложились в бронике, закрыв засовы.
Если сравнивать те майские дежурства и долгую работу в Бахмуте, то они, говорит Виталий, отличались. По наблюдениям водителя, заметно, что учатся и те, кто воюет в ВСУ, и на стороне РФ. Плюс везде начинают применять хитрость.
— У русских есть такая штука, как дистанционное минирование. Они спускают на наши дороги мины на парашютах. Поэтому, когда едешь, смотришь на всякую металлическую х**ню, которая валяется на пути, — отмечает водитель. — Если сравнивать войну сейчас и в 2022-м, то, как мне кажется, «трехсотых» теперь меньше. В ВСУ, думаю, это связано с подготовкой людей, она стала сильнее. Плюс ребят-украинцев начали лучше одевать. Помню, как в начале службы у меня была ситуация в Бахмуте, когда украинцы подошли со мной сфотографироваться. Сказали: «Мы таких рейнджеров никогда даже в фильмах не видели». Наша «экипа» была сильно мощнее. А сейчас иногда смотришь на их обмундирование и думаешь: «Б*я, я как лох одет» (смеется). У русских тоже появились фишки в экипировке.
Обсуждать ситуацию на участке фронта, где он сейчас работает, водитель отказывается. Объясняет, что правила безопасности не позволяют. Не скрывает, операция ВСУ в Курской области настроения прибавила. Но положение дел в Покровске держит в напряжении: российские войска там наступают.
— За всю войну я ни разу не словил ситуацию, когда бы опустились руки. Да, морально бывает тяжело, а порой и страшно, но так всем. А если ты начнешь выносить г**но, которое тебя тяготит, ты только расстраиваешь других. Я себе такого позволить не могу. Мы еще повоюем.
