Одной из самых популярных беларусских групп J: Морс — 25 лет. Авторы строчек о вислоухой принцессе отметят день рождения в одном из самых больших клубов Варшавы. Перед этим событием «Зеркало» встретилось с лидером «морсов» Владимиром Пугачем. Мы поговорили о том, как юрист случайно попал в музыку, о самых больших гонорарах и о том, как беларусский мобильный оператор заплатил за одно слово в песне группы.
Владимир Пугач, 48 лет. Лидер группы J: Морс, юрист, выпускник Европейского гуманитарного университета, главный редактор издательства Litaralna. В апреле 2022 года переехал из Минска в Варшаву.
«Сейчас на радио не ставят музыку тех артистов, которые уехали из Беларуси»
— Вернемся на 25 лет назад, в 1999 год. Вы недавно закончили Европейский гуманитарный университет по специальности «международное право». Чем вы тогда занимались, где работали?
— Я работал в фирме юристом, как было принято в Беларуси в конце 1990-х. Тогда существовало много частных торговых компаний, которым очень были нужны юристы.
— Чем занималась фирма?
— Торговали всем на свете: тяжелым отопительным оборудованием, всякими задвижками, трубами.
— Звучит довольно скучно. J: Морс появился, чтобы развлечься?
— Я с детства любил музыку, и у меня в школе была маленькая группа. J: Морс появился как хобби.
— Вы понимали тогда, во что это выльется?
— Нет, конечно. Как и никто тогда не понимал, какие вещи и во что выливаются в жизни. Было просто весело. Вместе с моим другом и однокурсником Артемом Ледовским, он уже давно подданный Его Величества и живет в Австралии (формальный глава Австралии — король Великобритании Карл III. — Прим. ред.), параллельно учились в университете, работали и занимались группой No Logo, которая даже выпустила пластинку.
В 1999 году, когда мы уже закончили вуз, к нам присоединился Роман Орлов, который имел какие-то представления о том, как делается шоу-бизнес. Постепенно это оформилось в J: Морс.
— У вас было желание стать популярным?
— Когда я был маленьким, хотел стать продавцом мороженого и монахом Шаолиня, а не рок-звездой. Желания не было, но так получилось. Грубо говоря, пока это случайно не стало популярным, я об этом вообще не думал. Но когда это стало происходить, аппетит пришел во время еды.
— В 2002 году вышел ваш сингл «Web-дизайн», а в 2003-м появилась норма о 50% беларусской музыки на радио, которая потом была увеличена до 75%. Как считаете, это сильно помогло в росте популярности J: Морс?
— Сложно сказать. Думаю, что не помешало, конечно. Не могу сказать, что было бы, если бы этого не было. Наверное, помогло. Не только нам, а всем беларусским артистам того поколения. Не знаю, работает ли эта норма до сих пор. Наверное, сейчас на радио не ставят музыку тех артистов, которые уехали из Беларуси.
«Не было никакого беларусского шоу-бизнеса»
— У вас была четкая стратегия по продвижению J: Морс? Со стороны казалось, что вы действовали как будто по плану и понимали, чего хотите.
— Мы были юристами, которые до сингла «Web-дизайн» записали целый альбом «L.S.D. или чай?». Не было никакой стратегии.
После выхода «Web-дизайна» эту песню стали крутить на радио и, как следствие, нас начали приглашать на интервью. Потом клип надо было сделать. И ты понимаешь, что попал в медиапространство, в котором о тебе знают и на которое надо как-то реагировать.
Функционирование в таких условиях имеет свои правила. Ты их сначала изучаешь, потом им следуешь, а затем понимаешь, как продвигаться. У нас были люди, которые отвечали за промо, а мы — за музыку. В какой-то момент, когда возник спрос на концерты, у группы появился концертный директор. То есть это обычная схема — ты реагируешь на запросы.
Все пытались понять правила, но их не было. Как не было никакого беларусского шоу-бизнеса, он тогда только зарождался.
— Юридическое и в целом классическое академическое образование ЕГУ помогало быстрее понять, как все работает?
— Качественное высшее образование помогает всю жизнь. Оно выстраивает систему ценностей и иерархию приоритетов. Мне пригодились профессиональные знания.
Параллельно с J: Морс и в некоторой степени благодаря ему я был юристом лейбла «Бульба Рекордс» и помогал составлять договоры с артистами, авторами, продюсерами. Занимался всем, что связано с регулированием прав на музыку, работу артистов. Работал с «Ляписом Трубецким» и другими артистами, благодаря этому стал ближе к шоу-бизнесу.
Поэтому, когда вышел сингл «Web-дизайн», у меня уже был опыт, одно другому помогло. И когда у J: Морс появилась необходимость заключать договоры на трансляции или издание, то я сам мог это делать, нам не надо было обращаться к юристам.
— Какой была особенность беларусского шоу-бизнеса в начале 2000-х годов с точки зрения юриста? Артисты понимали, как правильно работать?
— Это было похоже на золотую лихорадку в Америке, когда все примерно знали, где золото, ехали на прииски, толкались локтями и не было никаких правил. Мы все были молодые и счастливые — это так можно описать. Все мои самые теплые, дружеские контакты с людьми из шоу-бизнеса тянутся с того времени до сих пор.
— Как с ростом популярности J: Морс менялась пропорция «артист — юрист» в вашей жизни?
— Это сочетание, которое всегда было довольно странным, закончилось весьма комично. Какое-то время у меня была своя юридическая фирма, где я был хозяином и директором. Она занималась не только обслуживанием шоу-бизнеса, например, одним из клиентов была фирма Bosch.
Ко мне в офис приезжал директор представительства минского Bosch, я его встречал в галстуке, и мы обсуждали какие-то контракты. А вечером он меня видел на БТ с гитарой. У него в голове не срасталось, что это один и тот же человек. Для Беларуси тех лет это было довольно эклектично. Все это привело к тому, что в 2006 году я свою фирму продал другу.
— Удачно продали?
— За деньги, поэтому удачно. Покупателем был мой друг, поэтому у меня была задача просто сделать так, чтобы не висел балласт. Иначе мне пришлось бы закрывать фирму, тратить на это деньги.
После этого я ушел в шоу-бизнес. Совсем примерно себе представлял, как буду зарабатывать, но в тот момент желание этим заниматься и уверенность в том, что у нас получается, были большими.
В 2006 году вышел один из самых наших удачных альбомов «Босиком по мостовой», и начался почти вертикальный взлет популярности. В тот момент это все казалось разумным. Подозреваю, что я бы повторил это, если бы вернулся в те времена.
«Склонность к компромиссу была очень низкой»
— Как популярность отразилась на вашей личной жизни?
— Я уже был женат в то время. Иногда мы возвращались вечером домой, а в двери торчала фотография девушки с ее номером телефона на обратной стороне. Жена к этому относилась с юмором. Это все было, но не имело никакого агрессивного и регулярного характера.
— На психологическое состояние популярность влияла? Появилась звездная болезнь?
— Период медных труб, естественно, был, как и у всех. Друзья мне даже об этом говорили, а я сам не понимал. Потом начинал понимать, прокручивая какие-то жизненные ситуации. Это как раз и было в 2006—2007 годах, после первой волны популярности, когда меня стали узнавать везде.
— На что обращали внимание друзья?
— Друзья — это люди, которые могут себе позволить надо мной подтрунивать и смеяться. Я уже не помню, что они точно говорили. Но факт: этот период был. Я очень надеюсь, что он не сильно долго продолжался.
— В чем это выражалось? Появилась тяга к роскоши?
— У меня привязки к материальному особо никогда не было. Однажды один из друзей спросил, что бы я сделал, если бы у меня был миллион долларов? Я сказал, что снял бы квартиру побольше.
— Снял, не купил?
— Это мой подход к жизни и деньгам. «Медные трубы» выражались в том, что вместе с популярностью у меня повысилась требовательность ко всему, стало больше претензий к мирозданию. Казалось, что мне все что-то должны. Склонность к компромиссу была очень низкой.
Например, в то время не везде в Беларуси могли выполнить наш технический райдер. А мне надо было, чтобы на концертах все звучало безупречно. Из-за этого я мог наезжать на людей, требовать выполнения райдера.
В принципе, для нормального шоу-бизнеса наши требования были стандартными, но техническое оснащение концертных площадок в Беларуси тех лет этого еще не подразумевало. Отсюда и были мои требования к мирозданию, которые сложно было выполнить.
— Бытовой райдер тоже не все могли выполнить?
— Организаторам концертов было проще выполнить десять наших бытовых райдеров, чем один технический. С этим вопросов особо не возникало.
И у нас была хитрость. Мы, конечно, заказывали алкоголь в гримерку, и если в райдере указывать коньяк и написать марку, то тебе принесут какой-нибудь паленый, а не тот, который ты просил. А вот текилы паленой не было, поэтому мы заказывали ее.
— В 2006 году J: Морс попал в негласные черные списки, концерты не разрешали, на радио песни не ставили. Вам помогал кто-то из близких власти людей выбраться из той ситуации?
— Не знаю, кто помогал, мы никого не просили. По сравнению с тем, что случилось в 2020-м, тогда были травоядные времена.
Нас сначала припугнули, а потом забыли. Или кому-то из власти захотелось нас слушать. Там же наверняка есть люди, которым нравилась наша музыка. От нас просто отстали. Никаких сделок ни с совестью, ни с властью по этому поводу у нас не было.
Возможно, помогло то, что параллельно с тем, как нас отменили государственные структуры, на нас тогда посыпались претензии еще и от оппозиционного лагеря из-за «Рок-коронации» в 2006 году.
— Вы тогда отказались выходить на сцену за главной наградой из-за того, что в зале находился кандидат в президенты Александр Милинкевич.
— Не из-за того, что в зале был Милинкевич. Нам и до этого приходилось выступать в залах, где мог быть не только он. Когда мы играли на каких-нибудь конкурсах красоты во Дворце спорта, туда мог прийти Лукашенко.
Дело в том, что я увидел сценарий, в котором было написано, что под камеры главную рок-корону нам должен вручать человек, который в тот момент был кандидатом в президенты. Это предвыборная кампания, в которую меня пытались втянуть без моего согласия. Мы об этом узнали в гримерке — там валялись распечатанные страницы сценария, и мы случайно их увидели. Меня это очень сильно разозлило.
Продюсер «Рок-коронации» 2006 года Сергей Будкин в комментарии «Зеркалу» сказал, что сценарий церемонии не предусматривал выход на сцену Александра Милинкевича и вручение им главной награды.
«С бывшей женой мы очень близкие друзья»
— Вы развелись со своей супругой, режиссеркой Еленой Бартловой. Какие у вас отношения сейчас?
— Наша дочь живет в Варшаве, и Лена сюда иногда приезжает, мы видимся. На днях переписывались, она мне посоветовала одну интересную книжку почитать. У нас дружеские отношения.
— Чем занимается ваша дочь?
— Она видеограф, продюсер, создает видеоконтент для рекламы, киберспорта, образовательных проектов. Сейчас она работает удаленно с какой-то крупной компанией, я уж не помню с какой.
Месяц назад она вышла замуж, чему я очень рад. Она взрослый, состоявшийся, тонко чувствующий мир, рефлексирующий, умный и молодой человек.
— Была отцовская ревность из-за того, что дочь выбрала профессию мамы, а не вашу — не стала музыканткой или юристкой?
— Боже упаси, я счастлив! Дочь мы отправляли на визуальные искусства, она окончила ЕГУ в Вильнюсе, и, в отличие от меня, занимается тем, чему ее учили в университете. И это хорошо.
— В интервью «Зеркалу» два года назад вы говорили, что произошедшее в Беларуси вылилось у вас в депрессию. Как вы с этим справились?
— Про депрессию — это был яркий образ. Я никогда не принимал антидепрессанты. Возможно, зря, потому что, отматывая назад, понимаю, что полегче бы жилось.
— Депрессию можно лечить не только таблетками. У вас есть психотерапевт?
— Психотерапевта у меня нет, но опыт есть. Когда мы разошлись с женой, я посетил десять сеансов терапии. Мне посоветовали очень хорошую специалистку, гештальт-терапевтку. После этого я убедился, что психотерапия — это очень крутая история.
— Мужчины зачастую пренебрегают этим.
— Потому что это как-то не по-пацански. Но мы такие же существа, как и женщины, у нас проходят те же биохимические процессы, которые влияют на настроение и все на свете. И нам тоже надо выбираться из дебрей, где тараканы живут. Психотерапия — это норма. После тех десяти сеансов мне было очень хорошо, я почувствовал облегчение.
— Тяжело было разводиться?
— Невесело, конечно. Это кусок жизни, который я прожил. Для меня всегда важно оставаться друзьями, я не люблю разрывать отношения с людьми навсегда. С моей бывшей женой мы очень близкие друзья.
«Да, зарабатываю я меньше»
— Сколько вы зарабатывали на пике популярности J: Морс?
— Заработки были из разных источников. Суммировать бесполезно. Самое дорогое выступление на корпоративе мы продали за десять тысяч долларов. Это частные мероприятия, билетные концерты были временами дороже. Обычно наш гонорар за сольное выступление — около 5000−7000 долларов.
Еще авторские отчисления, которые были прямо большие. В эфире радиостанций было много нашей музыки, и мы получали за это деньги.
— Большие — это сколько?
— Я сейчас не помню. В любом случае, это не будет характерно для текущей ситуации, потому что эпоха сменилась, поменялись цены.
— На что вам хватало тех денег?
— За авторские отчисления можно было жить, не играя концерты. А в 2021 году мне и всем коллегам, которые уехали, просто взяли и обнулили все, перестали платить авторские.
— В одном из недавних интервью вы говорили, что после отъезда из Беларуси ваши доходы снизились в десять раз.
— В среднем, да. Я потом пересмотрел это интервью, и мои формулировки мне не понравились. В этом была какая-то, знаете, сиротскость, будто я жалуюсь на жизнь. Да ни х*ена.
Мы не побираемся, не играем в подворотнях за еду. Ни в коем случае. Свое 25-летие мы собираемся праздновать концертом в отличном зале с хорошими звуком и светом, большим шоу. Так же мы делали в Минске, когда отмечали свои важные даты.
Да, зарабатываю я меньше, но в моей жизни появилось очень много плюсов. К сожалению, я не могу быть рядом со своей аудиторией, большинство которой живет в Беларуси. Вот это самый главный минус. Все остальное — дело наживное.
— Чем вы зарабатываете, кроме музыки?
— У меня есть проект, он называется Litaralna. Это издательство, которое выпускает аудиокниги. Я там, вроде как, главный редактор. Мы издали уже пять штук, на днях у нас было совещание, собираемся расширять каталог и будем записывать новые аудиокнижки. Все релизы есть в свободном доступе на нашем сайте и YouTube-канале.
Например, уже выпустили «Шляхціча Завальню» Яна Борщевского, «Адвечным шляхам» Игната Абдзираловича (опубликованное в 1921 году философом Абдзираловичем эссе считается программным произведением о пути беларусской нации. — Прим. ред.), семь выпусков «Мужыцкай праўды» (беларусскоязычная газета, издававшаяся Кастусем Калиновским в 1862—1863 годах. — Прим. ред.) были озвучены известными людьми, среди которых Лявон Вольский, Денис Дудинский, Никита Мелкозеров, Саша Помидоров, Глеб Семенов и я.
— Почему такая неожиданная для вас и сфера, и тематика?
— Когда ты живешь и денег от основной работы тебе не хватает на жизнь, то ищешь, что еще тебе близко. Мне — работать в студии, что-то записывать.
— Не думал, что вам близки Игнат Абдзиралович и «Мужыцкая праўда». Почему именно эта литература?
— Когда мы придумывали эту историю, поняли, что в Польше уже есть несколько издательств, специализирующихся на детских книгах и современных беларусских авторах. А мы хотели начать сначала, с первых книг, связанных с Беларусью.
Еще меня заняли «Купалаўцы» в спектакле по сборнику тюремных рассказов «Зекамерон» адвоката Максима Знака. У нас было уже семь успешных показов в Варшаве, и мы будем играть дальше, скоро поедем в Берлин.
«Беларусский язык появился в моей жизни через любовь»
— Беларусский язык в ваших песнях появился под влиянием Романа Орлова, сына известного писателя Владимира Орлова?
— Да, это влияние Ромки, и ему за это большое спасибо. Я вырос на Полесье, в Пинске, у нас в окрестных деревнях говорили даже не на трасянке, а, скорее, на суржике, местный язык ближе к украинскому.
Чистый беларусский в нашем регионе я слышал только в двух местах — в школе и по радио. Как-то вместе с Ромой мы поехали к его деду под Несвиж, где я впервые увидел живых людей, говорящих на беларусском языке, и я влюбился в него. Понял, что это не эсперанто.
До того случая мне было сложно на личном опыте это оценить. Потом на меня влияли творческая интеллигенция в Минске, Владимир Орлов, писатель, с которым я знаком почти столько же, сколько и с Ромой.
Влияли так, что в какой-то момент как будто электричество по мне прошло, и я стал интересоваться, натаскиваться, разговаривать, и в какой то момент сам писать по-беларусски.
— Было внутреннее сопротивление из-за того, что этого ожидают от вас журналисты, часть аудитории?— Нет, это со мной так не работает. Все мои друзья знают, если мне что-то не нравится, меня не заставишь это сделать. Никогда в жизни, я лучше умру.
Беларусский язык появился в моей жизни через любовь, а не принуждение. Было много артистов, которые делали музыку на беларусском языке конъюнктурно. Это потом видно стало, когда они просто пропали.
Мне было интересно это попробовать, а когда у меня стало получаться, появился дополнительный азарт. В силу того, что я, повторюсь, с Полесья, где не говорят на классическом беларусском языке, это стало для меня приобретенным опытом, а не впитанным с молоком матери.
И тем интереснее было, потому что уже в сознательном возрасте я приобщился к целому пласту культуры. Меня от этого очень сильно штырило.
— В вашем творчестве нередко появлялись отсылки к технологиям: web-дизайн, MMS, песня «Сто дорог» в 2004-м стала первым беларусским интернет-синглом. Вам эта тема близка?
— Не знаю почему, но я всегда любил прогресс. Мне было интересно следить за появлением новых явлений и, как следствие, новой лексики. Я это всегда «выкупал» раньше других, у меня радар в ту сторону работал. И в какой-то момент это стало попадать в мои песни.
«Web-дизайн» был рожденным из головы образом сопоставления традиционной формы сосуществования художников, сидящих столетиями в парках и пишущих карандашами или красками портреты, и дизайнеров, которые делают это дома и дороже. Мне казалось, что это интересно, и оно сработало. А что касается MMS, это была договоренность с мобильным оператором Velcom.
— Правда, что Velcom вам заплатили за упоминание MMS в песне «Апрель» перед выводом этой услуги на рынок?
— Это правда. Где-то в архиве даже должна быть запись «Апреля» без этого слова.
— Много заплатили?
— Я уже не вспомню, но тогда на эти деньги можно было снять клип. Что мы и сделали.
