«Чувство вины за то, что случилось, теперь всегда со мной. С ним невозможно бороться, я всегда к этому возвращаюсь», — говорит экс-политзаключенная Ирина Счастная. Почти четыре года она не виделась с сыном — их разлучила колония. То же самое произошло и в семьях Ольги Филатченковой, Ольги Токарчук, Алеси Буневич. Пока мамы были в колонии, на свободе их ждали дети. «Медиазона» записала их истории.
За мамой пришли
Ноябрь 2020 года. Сын Ирины Счастной, четвероклассник Герман обедал перед школой — мама приготовила клецки со сметаной, — когда в квартиру ворвались сотрудники ГУБОПиК.
— Он испугался так, что не мог разжать пальчики, которыми держал ложку. Я попросила разрешения, подошла к нему и забрала эту ложку, потому что он оцепенел. Когда меня выводили из квартиры, я не плакала и старалась не показывать, что мне страшно. Обняла его, сказала: «Герман, не волнуйся, все будет хорошо». Хотя я понимала, что ухожу надолго и ничего хорошего не будет. В следующий раз я обняла сына почти через четыре года, — вспоминает Ирина.
Алесю Буневич задержали в апреле 2022 года на беларусско-литовской границе. Это была целая спецоперация: лес, люди в балаклавах, спецтранспорт, угрозы, удары электрошокером. Ее сын Кастусь, которому через полгода исполнялось 10 лет, был в безопасности — с папой в Вильнюсе.
— Думаю, как хорошо, что его с собой не взяла: не будет возможности на меня давить. А они потом, конечно, пробовали, — вспоминает Алеся.
Осенью 2020 пришли к Ольге Филатченковой — преподавательнице, позже осужденной по «делу студентов». Она сначала даже отказывалась пускать милиционеров. Во время обыска и задержания Ольги дома был старший сын Ваня, а 7-летняя дочь — в школе.
— Маша все пережила относительно легко, а вот у старшего были обиды из-за того, что случилось. Уже после всего мы с ним говорили про это, и он мне сказал: «Ты же знала, на что шла, ты нас бросила…» Антидепрессанты пил, — рассказывает она.
Когда забирали Ольгу Токарчук, трехлетней Анюты и семилетнего Матвея дома не было.
— Повезло, потому что это был ужас, нам разнесли квартиру в хлам, — вспоминает беларуска.
Где мама?
Сразу после задержания Ирины Счастной ее муж с сыном покинули Беларусь. 10-летнему Герману сказали, что мама в тюрьме.
Кастусю, сыну Алеси Буневич, сначала говорили, что мама опаздывает из поездки.
— Сначала было непонятно, куда я пропала. Поэтому говорили, что я задерживаюсь в Беларуси. Когда стало ясно, что случилось, в чем меня обвиняют, то сыну рассказали, что мама в СИЗО, — говорит она.
Похожая ситуация была и с Машей, дочкой Ольги Филатченковой. После задержания девочку увезли из Беларуси, но когда дело уже было передано в суд, рассказали, что случилось с мамой.
— Она у меня такая, ей сказали, что меня задержали, а она говорит: «Ой, а не могли раньше сказать? Я вообще-то так и думала», — вспоминает Ольга.
Ане и Матвею, детям Ольги Токарчук, до суда не говорили о том, что мама задержана. Была надежда, что дадут «домашнюю химию». Детям сказали, что мама заболела коронавирусом и находится в карантине.
— Первое время это все прокатывало, но потом у них возник вопрос: а почему мама не звонит? Стали возникать мысли о том, что я их бросила, умерла. Это мне мама моя рассказывала. Хотя я и открытки им писала, и письма. Но они не понимали, почему нельзя позвонить, — делится Токарчук.
Мама в СИЗО
Ольге Токарчук в СИЗО часто снились дети. Один сон периодически повторялся.
— Чаще всего мне снилось, как я забираю дочку из детского сада, открываю двери, а она бежит ко мне и кричит: «Я же говорила, у меня есть мама, а вы не верили!» Я потом когда за малышкой приходила, эта картина из сна у меня перед глазами стояла, — говорит беларуска.
Как только дело Ольги Филатченковой было передано в суд, ей разрешили свидания. Сначала она виделась с родными и старшим Ваней, однажды решено было взять на свидание и Машу.
— На Володарке [в помещении для свиданий] нет решеток, просто стекло. И по телефону говоришь. Ничего. Машка сначала поглядывала странно, а потом освоилась. Я ее спрашиваю: «Маша, ты как?» А она говорит: «Нормально, я же в фильмах такое видела. Не страшно».
Письмо от мамы
Алеся, Ирина и Ольга Токарчук с детьми в СИЗО не виделись. Но, конечно, писали им письма. Ирина Счастная вспоминает:
— Писала сыну через маму и свекровь, про то, как я его очень люблю, что он самый дорогой для меня человек. Посылала ему открытки на день рождения, на Новый год. Писала, что он мне очень нужен, что я беспокоюсь о нем. Но, конечно, расстояние играет свою роль. Он уже в эмиграции, у него началась новая жизнь. Мне было понятно, что таких отношений, как у нас были раньше, больше не будет. Он понемногу начал от меня отгораживаться.
Алеся Буневич рисовала сыну кроликов и писала, чтобы он не «залипал» подолгу в телефоне.
— В нашей обычной жизни я сына называла Кролик, и вот я ему рисовала кроликов. А он меня называл Ежик, и рисовал мне ежиков. Я строгая мама, поэтому еще половину письма занимали у меня инструкции — веди себя хорошо, это делай, это не делай, — признается она.
Когда Ольга Токарчук оказалась в СИЗО, ее дочка не умела писать, сын только-только учился этому. Чаще они отправляли маме рисунки, например — свои обведенные ладошки. А мама в ответ писала им, что очень их любит, что они скоро встретятся и обязательно отметят все пропущенные праздники. И что больше никогда не будут расставаться:
— Пишешь, и мысли в голове крутятся: а кто им там будет дарить подарки, кто их расчесывает, кто им стрижет ногтики, такие, простые вещи, которых ты вообще не замечаешь, пока ты рядом с детьми.
Ольга Филатченкова говорит, что рисовать никогда не умела. Но в СИЗО научилась, и чтобы порадовать своих близких, начала рисовать их портреты с фото.
— Я на день рождения нарисовала Машкин портрет. Она там настолько похожая получилась! Для меня это было таким вдохновением. Думала, ну вот чего я в жизни точно не умею, так это рисовать. А оказалось, что и это могу. Когда ты рисуешь портрет, ты снимок очень внимательно рассматриваешь, буквально в мельчайших деталях. Вот тут ресничка, родная такая, а тут вот уголок века вверх пошел, — рассказывает экс-политзаключенная.
Письма от старшего сына Ольге не доходили — беларуска считает это формой давления на нее. Ване она писала напрямую и через родных, но ответов не получала.
Мама в колонии, мама звонит
Когда Ольгу Токарчук осудили, а ее саму этапировали в колонию, детям все же рассказали о том, где мама и что с ней. Из писем она узнала, что дети приняли это нормально.
— Когда Матвею сказали, что мама в тюрьме, он, как мне написали, обрадовался и сказал: «Слава богу, что она не умерла, моя мама герой!», — описывает беларуска реакцию детей.
Она не писала заявлений на длительное свидание, потому что в колонии ей оставалось отбыть 2,5 месяца и она не хотела «занимать ничью очередь». Но у нее было три видеозвонка.
— В первый раз увидела их в Skype ровно через год после задержания. Думала, буду плакать. А была в шоке от того, как они выросли. Слава богу, что мне разрешили снять эту косынку дурацкую, чтобы их не пугать. Во время первого разговора мы стушевались, как их спрашивать, о чем — непонятно, — делится она ощущениями.
Письма от родителей и детей Ольге в колонию доходили. Но однажды ей не отдали рисунки к ее дню рождения. Это стало понятно позже, по нумерации (все письма Ольга с родными нумеровала). Еще в одном письме дети написали Ольге, что сделали календарь и зачеркивают в нем дни до возвращения мамы.
На звонках сыну у Ирины Счастной (как и у других «политических») присутствовал оперативный сотрудник. Иногда он садился так, что был виден в кадре. Задержание мамы очень сильно травмировало Германа, поэтому при мужчине в форме разговор часто не клеился.
— Я спрашивала у него про оценки, про то, куда с папой он ходил. Но ему трудно было. Конечно, сидит дядька чужой, все слушает. Я наблюдала, как он растет — по звонкам, по фото, которые мне присылали. Он сначала был такой пухленький, когда был маленький. Потом вытянулся. Решил отпустить длинные волосы. Интересно наблюдать, как ребенок растет, меняется. Но когда это происходит без твоего участия — это очень больно, — делится она.
Ирина вышла на свободу в 2024 году, отбыв четыре года по статье о подготовке к массовым беспорядкам. К этому моменту ее сын был уже 14-летним подростком.
— Позже уже пришло осознание, что нужно привыкать к такой реальности, потому что ничего не сделаешь. Я плакала, когда письма писала, плакала по ночам, когда вспоминала его детство. Но нужно было держаться, чтобы себя сохранить, и для него в том числе — признается Счастная.
У Ольги Филатченковой было два длительных свидания за время в колонии, причем первое — на двое суток. Ольга называет это большим везением, потому что обычно если «политическим» и дают такое свидание, то только на сутки.
— Первый день [длительного свидания] был невероятно счастливый, а на второй уже становится грустно, потому что понимаешь — скоро уходить. Второе свидание было только на сутки, и это еще тяжелей — они вроде только приехали, а уже расставаться. В первый день после свидания ты ходишь просто как пришибленный, хочется куда-то спрятаться, чтобы тебя никто не трогал, — описывает она свое состояние.
Алеся Буневич несколько раз звонила сыну из колонии по видео, а потом сознательно отказалась от таких звонков — тоже из-за оперативника, с которым у Алеси были «натянутые отношения».
— Первый видеозвонок через 10 месяцев после моего задержания. Я наконец-то увидела своего ребенка. Качество было очень плохое, и у нас было всего минут пять. Он очень разволновался, сел за фортепьяно, начал мне что-то играть. Я расплакалась, сын показал мне сердечко руками, как Маша Колесникова показывала. В этот момент нам сказали, что такие знаки показывать нельзя, и отключили нас. Потом я отказалась ходить на звонки, чтобы чужой человек не слушал наши с сыном разговоры, не лез в личное, — рассказала она.
Мама вернулась
Ирина Счасная вышла на свободу в конце июня, но из-за отсутствия визы увиделась с сыном в Польше только в сентябре.
— Прилетела в Варшаву, два часа до Белостока, звоню. Открывается дверь — стоит мой Герман, такой большой, уже ростом почти с меня. Не такой пухлый как был, худенький. Юноша уже. Обнялись, — рассказывает она.
Алеся Буневич, отсидев 3,5 года за помощь «рельсовым партизанам», тоже не сразу встретилась с сыном. После своего освобождения в мае 2024 года она еще какое-то время оставалась в Беларуси и даже думала, что сын сможет приехать к ней и заодно повидаться с дедушкой, которого давно не видел. Но однажды Алесе намекнули, что ею «снова могут заинтересоваться следователи», и пришлось оперативно уезжать.
— Мы не говорили ему ничего, это было сюрпризом. Такая радостная встреча! Говорят, бывает, про некоторых мам, что они до последнего детей на руках носят. Вот у меня так и было — на меня буквально вскочил мой 12-летний сын, а я с таким счастьем держала его на руках! — рассказывает она.
Мамина вина?
Ольге Филатченковой после освобождения пришлось «заново знакомиться» с дочерью:
— С одной стороны, все было нормально, мы как будто и не расставались. А с другой, нужно было заново с ней знакомиться. Вот она вроде любила розовый цвет — а теперь уже не любит. Ну и выросла она за два года, ей уже девять, она уже почти подросток.
Время от времени Маша расспрашивает Ольгу о том, как и что было в колонии.
— Ей интересно бывает, как мы там мылись, что мы там носили. Я ей все рассказываю. Когда друзья приходят и что-то про колонию спрашивают, она тоже всегда рядом «уши греет», ей интересно, — рассказывает беларуска.
Дети Ольги Токарчук подписаны на канал мамы в YouTube и смотрят ее выпуски про колонию. Однажды Ольга с детьми и друзьями была в музее КГБ в Вильнюсе:
— Мы там были с другом, который тоже отсидел. И вот идем все вместе по этим камерам — «смотрите, вот это дючка (унитаз. — Прим. ред.), вот это кормушка (окошко в стене двери в камеру. — Прим. ред.), а вот тут баландеры баланду разносят». Еще один наш друг даже возмутился: «У вас же принцесса, вы ей должны про цветочки, про платья, а ты ей про баланду».
Ирина Счастная почти не разговаривает с Германом про колонию, она считает, что ему это пока не нужно. Она понемногу старается вернуться в жизнь повзрослевшего сына.
— Мы вечером, бывает, гуляем, разговариваем, и он постепенно начинает раскрываться заново, делиться со мной разным. Много упущено за время, пока меня не было, — школа, семья, оценки, он выучил два языка, пока я сидела. Хорошо, что я сейчас могу его расспросить, как это происходило, — рассказывает она. — Чувство вины всегда со мной. Сначала я допустила ошибку, что в 2020 году вернулась из Киева в Минск. Моя ошибка в том, что меня схватили на его глазах. Я уверена в том, что это моя вина, и она со мной навсегда, невозможно с этим как-то бороться. Все равно к этому постоянно возвращаюсь.
О чувстве вины говорит и Алеся Буневич:
— Оно есть, от него, наверное, никуда не деться. Я много чего переосмыслила в колонии, и думаю сейчас, насколько же важно ставить на первое место близких и родных людей. Война в Украине для меня затмила все, казалось, нужно что-то делать только в этом направлении. А в итоге важные моменты в жизни моей семьи были упущены. Помню про это, но ни о чем не жалею. Нам нужно быть солидарными и друг другу помогать, потому что нам полагаться не на кого. Но время, проведенное в колонии — это время, отнятое в первую очередь у наших детей. Это они недополучили от нас в это время любви и поддержки.
