Поддержать команду Зеркала
Беларусы на войне
Налоги в пользу Зеркала
  1. Беларуска Ольга Мазуренок заняла второе место на марафоне в Лос-Анджелесе. В прошлом году легкоатлетка переехала в США
  2. В 1959 году на Гомельщине четвероклассники ушли на субботник — и почти все погибли. Вспоминаем, как случилась эта трагедия
  3. ЦИК РФ озвучил итоговый результат Путина на президентских выборах
  4. «На 6-м месяце беременности и без какой-либо медпомощи она родила мертвого мальчика в своей камере». ООН опубликовал доклад по Беларуси
  5. Путин заявил, что был согласен обменять Навального — но с одним условием
  6. Фирмы, у которых есть шикарные авто, напряглись: МНС составило список моделей, за которые налог надо платить в десять раз больше
  7. Погиб экс-хоккеист сборной Беларуси Константин Кольцов. Ему было 42 года
  8. «Каждый украинский солдат с вероятностью 99% погибнет». Эксперт предупредил о главной угрозе для ВСУ через четыре-пять месяцев
  9. Беларуса задержали за наклейку на телефоне и «накопали» на уголовное дело. «Киберпартизаны» рассказали, какую ошибку он совершил
  10. Удары ВСУ по российским нефтеперерабатывающим заводам наносят больший ущерб и куда опасней, чем кажется, — и вот почему
  11. В ближайшее время назначат нового главу Администрации Лукашенко
  12. Лукашенко определился с точной датой Всебеларусского народного собрания
  13. Путин впервые обошел Лукашенко по официальному результату на выборах. Но до главного «рекордсмена» мира обоим далеко — вот о ком речь
  14. ЦИК России опубликовал первые итоги выборов президента. Вот с каким результатом лидирует Путин
  15. Эксперты рассказали о ловушке, в которую сами себя загнали беларусские чиновники. Это грозит кошелькам беларусов
  16. «Надо идти домой, потому что стало опасно». Интервью «Зеркала» с Левой Би-2 — о войне, Тихановской, Беларуси и поколении потерявшихся


Героини этого текста — очень занятые девушки, и их дело сейчас — это война. Все они находятся на фронте в Харьковской области — с оружием для поражения противника и с рюкзаком, полным приборов и средств для спасения своих бойцов. Для них не существует гендерных различий — каждая оставила свои дела и близких дома, осознанно решила идти защищать свою страну после нападения России.

Аляска, Куба и Алиса - украинки, которые пошли на войну с Россией.
Аляска, Куба и Алиса — украинки, которые пошли на войну с Россией

«Мы всегда как-то так едем, и нам все равно, что танки стреляют»

Еще недавно Куба проводила для бойцов белорусского батальона имени Кастуся Калиновского лекции о тактической медицине — учила их оказывать первую помощь в боевых условиях. Сейчас она и ее коллега Аляска на Харьковщине спасают раненых военных как парамедики. Девушки попросили называть лишь их позывные, с ними они не первый год.

— Для меня война в Украине началась еще в 2013 году на Майдане, вторым этапом были Крым и Донбасс, и в октябре 2014-го я пошла на фронт, — рассказывает Куба.

У нее нет медобразования, но тогда и цели пойти в медики не было.

— Если бы попала к снайперам и у меня бы все получалось, стала бы снайпером. Но еще на Майдане я поняла, что не боюсь крови, могу на нее адекватно реагировать и делать то, что нужно. Случайно попала в «Госпитальеры» (Добровольческий медицинский батальон, оказывал помощь раненым и эвакуировал их с фронта еще в 2014 году. — Прим. ред.) На фронт и украинские организации, и британцы приезжали, чтобы быстро нас обучить оказывать помощь, а потом я прошла курс по НАТОвским протоколам, которые у нас в Украине преподает сертифицированный инструктор. Через три года службы с еще одной девушкой создала медслужбу «Ульф» в 1-ой отдельной штурмовой роте «Правого сектора», также занимались эвакуацией. В госпитале Авдеевки (город в Донецкой области. — Прим. ред.) какое-то время поработала. В середине лета 2019-го ушла заниматься творчеством, дизайном одежды. А потом началась война.

— Я с детства увлекалась боевыми искусствами, и параллельно военные нас обучали в том числе тактической медицине, поэтому у меня была база, — поясняет Аляска, она на фронте до 2022 года не была. — Когда началась война на Донбассе, я еще училась (у меня высшее медицинское образование), волонтерила, но непосредственно на восток страны не ездила. Работала в медиа, на информационном фронте. По жизни случалось всякое, попадала в ситуации, где нужно было оказывать людям помощь, — разбитые головы, аварии. Потом начала интересоваться тактической медициной, проходила различные курсы, недавно — у того же инструктора, что и Куба. Когда началась полномасштабная война, я присоединилась к ней и ее коллеге с позывным Зоя, которые тогда уже открыли штаб «Жіночого ветераньского руху» (ЖВР).

Куба поясняет, что ЖВР в Украине существует не первый год, просто раньше занимался другими вопросами. После войны парамедик со своей подругой с фронта решили делать штаб быстрого реагирования в Киеве.

Это совершенно разные направления, уточняет Аляска, из-за разных условий.

— Можешь быть светилом клинической медицины, но в боевых условиях выйдет, что ты ничего не знаешь. В начале войны, когда Буча и Ирпень уже были в оккупации, мост — взорван, там в окрестностях надо было забрать человека на диализ. Он инвалид, неходячий, слепой, с кучей других заболеваний — никто не хотел брать на себя ответственность и вывозить его. Нас с водителем не хотели пропускать, но мы поехали. А что оставалось делать? Иначе мужчина бы умер. На одной из точек нашей остановки был бой, ранило гражданского — может, танки или минометы. Ну, мы оказали ему помощь, передали в ответственные руки и поехали дальше по своей задаче. Вообще, если честно, у меня немного заторможенная реакция на то, что надо бояться — до меня доходит уже когда неактуально, — смеется Аляска.

Куба до начала полномасштабной войны. Фото предоставлено собеседницей
Куба до начала полномасштабной войны. Фото предоставлено собеседницей

— Мы всегда как-то так едем, и нам все равно, что танки стреляют, — шутит Куба. — На днях уже тут была ситуация посерьезнее: в машину наших парней попал танк, они успели выпрыгнуть, но нам передали информацию, что машину подорвали. Там ребят было очень трудно найти, они разбегались в разные стороны, а все это время шел бой, недалеко от нас горела эта машина, метрах в 100 постоянно лупасил танк. Пытались попасть в нас, и в какой-то момент мы вышли из машины, водитель поехал дальше искать сам, а мы спрятались за автобусной остановкой и матюкались (смеется). Это было самым безопасным местом! По крайней мере, была такая иллюзия, потому что на дорогу прилетали снаряды, вокруг разлетались мелкие осколки, земля, а стена нас закрывала.

— Тогда мы забрали четверых ребят из той машины (двух — раненых). Вражеский танк выехал вперед, и пятый, тоже с ранением, остался за ним, его потом забрал командир. Все закончилось достаточно позитивно, но могло быть по-другому. Нам очень повезло (смеется) — мы потом смотрели видео с «коптера» и там на трассу, где мы ездили, непрерывно прилетали снаряды, — вспоминает Куба второй день на фронте.

«Пуля в щеку зашла и из-под лопатки вышла»

Раненых с поля боя Куба вывозила и раньше. Приходилось доставать разных парней — кого-то с осколком, а кого-то и с оторванными конечностями или пробитой головой.

— Когда везешь раненого, думаешь только о протоколе. Даже думать особенно не надо — просто помнить информацию и работать по алгоритму. Все. С этим военным протоколом необязательно быть медиком. Вы же, когда стреляете, не знаете, как именно вылетает пуля. Но вас научил инструктор, куда смотреть, куда нажимать, а весь процесс внутри оружия вам не нужен. Тут точно так же: изучаете показатели, действия с пациентом и просто это делаете. Мы можем интубировать трахею, дренировать полость, крикотиреотомию провести (процедура экстренной помощи для избежания смерти человека от удушья из-за непроходимости дыхательных путей. — Прим. ред.). Я работаю с ИВЛ-аппаратами, капнографами (прибор измеряет и отображает содержания углекислого газа в воздухе, который выдыхает пациент. — Прим. ред.), с помощью специального прибора проверить, есть ли внутреннее кровотечение — можно долго перечислять. Мы знаем все, что надо знать парамедику по стандартам НАТО.

— Среди моих раненых никто с простреленной головой не выживал, — продолжает Куба. — Хотя был случай, когда нам такого парня подвезли, а мы оказывали помощь, — ему пуля в щеку зашла и из-под лопатки вышла. Вначале он даже говорил с нами, но потерял сознание, его подключили к кислороду, передали уже третьим медикам. До больницы его довезли с хорошими показателями, и мне почему-то казалось, что он останется в живых. Но уже там через какое-то время он тоже умер. Есть и другие травмы, несовместимые с жизнью. Ты можешь забирать человека, и у него есть еще какие-то жизненные показатели, но в негоспитальных условиях вряд ли это надолго. Хотя и на войне чудеса случаются.

— Что вы в эти моменты чувствуете, когда бойцы умирают?

— Во время работы нет времени думать о чем-то, я ничего не чувствую — мне нужно максимально качественную помощь оказать, чтобы потом не жалеть, что я что-то упустила. Уже потом могу расстроиться, уйти в эти мысли, — отвечает Куба.

— Раненые кричат от боли?

— Нет. Если есть силы кричать, еще все более-менее нормально. Тяжело раненые не кричат, поверьте, — отвечает Аляска.

Аляска до войны. Фото предоставлено собеседницей
Аляска до войны. Фото предоставлено собеседницей

Кровь, тяжелые раны, оторванные конечности парамедиков не пугают — они к ним привыкли. Аляска шутит: насмотрелась на это еще в небоевых условиях, говорит, пугают ее «пожалуй, только дураки и клещи». Куба теряла близких людей и в те годы, когда боевые действия шли только на востоке Украины, несколько ее побратимов, которых знала по военной жизни, уже погибли и за эти несколько месяцев.

— Люди, которые далеко от боевых действий, по-другому на это смотрят, у них больше переживаний, страданий. Но мы на войне, тут не место эмоциям и эмпатии. Это мы потом будем разбирать с психотерапевтом. Сразу все копится, нет времени и возможностей прорабатывать (да и может навредить тут). Сначала может казаться, что все эти стрессы — это весело, но потом оказывается, что все на тебя влияет. У меня после войны из-за депрессии даже мышцы выкручивало, но состояние может быть разным, — делится Куба. — И это нормальная практика — потом идти к психотерапевту. А пока надо воевать.

— Да, ПТСР никто не отменял, — вслед добавляет Аляска. — Скорее всего, это будет выливаться в физические проявления — аутоагрессию, панические атаки, проблемы со сном, ночные кошмары, тахикардию. Мы с Кубой это уже прошли. И мужчины ментально болеют так же, как и физически.

«Мне раненой быть не хочется, а умереть не страшно»

Когда спрашиваем, почему девушки оставили волонтерство, ведь это тоже важно, и пошли на фронт, сначала шутят: «Решили отдохнуть». Потом отвечают серьезно: важную задачу в тылу уже выполнили, штаб работает как часы, теперь и без них.

— Нас очень здесь ждали, звали известные воины из разных подразделений, они меня знают еще с 2015 года. Мы выбрали Харьков, где я родилась, — рассказывает Куба. — Когда приехали, командир сказал: «О, Куба приехала, пришел конец спокойной жизни» (смеется). Хотя нас ждали, все равно человек проверяется на боевом выходе, а тут так сложилось, что в первые дни у нас была спецоперация, в которой мы хорошо себя проявили. Поэтому все нас любят, счастливы, дарят нам шоколадки, — в который раз шутит девушка.

​ Куба и Аляска, 2022 год. Фото предоставлено собеседницами ​
​ Куба и Аляска, 2022 год. Фото предоставлено собеседницами ​

Девушки живут в Харькове, оперативно выезжают в горячие точки по области и возвращаются на базу. Про условия там особо не рассказывают, лишь коротко: «все хорошо, для сна есть кровати». Коллектив в подразделении тоже мужской, есть женщина-юрист, но на эвакуации она не ездит.

— Не боитесь сами получить ранение?

— Ну как сказать. Мне раненой быть не хочется, а умереть не страшно. Если сразу раз — и умер, ну и ничего страшного. А если ноги оторвет или что-то подобное, будет неприятно, потом много трудностей, реабилитации, — вместе отвечают, шутя, собеседницы.

Для них не стоял вопрос идти на фронт или оставаться дома, уезжать за границу, — девушки не считают, что война — только мужское дело.

— Человек должен быть профессионалом в том, что он делает, а пол не имеет значения. Вопросами гендерного равенства занимался до войны наш ЖВР, и не раз за время, что я на войне, видела примеры, где как женщины могут быть где-то эффективнее и профессиональнее, так и мужчины. Это зависит от умения, знаний и характера, а не от пола. Многих мужчин я бы сама не пустила на войну! Быть мужчиной не значит автоматически быть воином. Как и то, что ты женщина, не говорит о том, что ты не можешь воевать, — поясняет Куба.

— Остаться дома с детьми — это и выбор, и навязанные обществом стереотипы. У войны нет ни гендера, ни расы, ни ориентации. Либо ты воин, либо сиди и не мешай — кто-то будет эффективнее в менеджменте, логистике, кто-то будет печь хлеб, шить сумки под аптечки, — отмечает Аляска. — И в подразделении у нас нет особого отношения из-за того, что мы девушки. Мы команда, делаем общее дело, а в команде все заботятся друг о друге.

Куба на войне с Россией. Фото из личного архива девушки
Куба на войне с Россией. Фото предоставлено собеседницей

У парамедиков есть полуавтоматические винтовки, но с собой они оружие не возят — занимает лишнее место. Оружие есть у водителя. Стрелять, если понадобится, умеют все трое.

— Конечно, я смогла бы выстрелить во врага, это нормально, — отвечает Куба, ее дополняет коллега. — В этом главный смысл оружия — ты должен уметь его применить, чтобы не применили против тебя. К счастью для врагов, нам еще не приходилось стрелять в них (смеется).

— Насколько опасно на войне быть медиком? Может, вас будут стараться взять в плен?

— Есть такое правило у россиян — в первую очередь они будут убивать медика, потому что медик — это жизнь для их противника. Давно уже на нашей войне никто не носит и не клеит на машины красные кресты, иначе сразу становишься мишенью. А в таком бою, как мы побывали на днях, очень большой шанс умереть для всех, не важно, медик ты или нет: это крупный калибр, а он не выбирает. На нас еще и охота была, но это уже другая история, — рассказывает Куба.

— Брать в плен еще могли бы кого-то из ВСУ, а все, кто из добровольческих отрядов, вероятно, у российских военных в иерархии бандеровцев-фашистов — в топе. Но даже если бы хотели нас забрать, не смогли бы — у нас есть «антипленные технологии». Знаете такую украинскую фразу «Воля або смерть»? Мы бы просто себя подорвали, у нас есть гранаты, — без колебаний произносит Аляска.

«Дала себе обещание: если эта война пойдет второй волной, не буду на дистанции наблюдать»

— Мы сейчас в Харьковской области, на первой линии, — рассказывает Алиса. Разговор был в начале мая, интервью получилось спонтанным — диалог завязался с короткого ответа в Facebook. — Можем с вами поговорить сейчас, потому что потом не знаю, когда еще будет связь, мы будем сегодня двигаться дальше по фронту.

Алиса на фронте в 2022 году. Фото предоставлено собеседницей
Алиса на фронте в 2022 году. Фото предоставлено собеседницей

До 24 февраля 2022 года Алиса была режиссером. Но боевые действия видела давно — снимала документальные фильмы про Донбасс, где война для Украины шла с 2014-го. В то время девушка много времени провела на фронте.

— Я многое знала, была в Песках (поселок в Донецкой области Украины. — Прим. ред.), в донецком аэропорту. Спустя несколько лет снимала про подростков на Донбассе, много — в «Золотом-4» в Луганской области, это практически на линии фронта, — вспоминает Алиса. — Когда это происходит в твоей стране, очень сложно оставаться просто режиссером — чувствуешь, что должен что-то делать. Я тогда дала себе обещание: если все продолжится и эта война пойдет такой второй волной, я не буду на дистанции наблюдать и что-то снимать — пойду воевать. Для меня это был вопрос собственного достоинства. Хотя и снимать документальное кино в такое время важно, но я чувствовала, что должна принять такое решение.

Уже около двух месяцев Алиса — штурмовик, на момент разговора ее рота шла в контрнаступление. Вторжение России девушка застала на Донбассе, долгое время оттуда не выезжала, чем заставила поволноваться близких. Потом, вспоминает, помогла одной из героинь своего фильма выбраться из Харькова, встретилась с сыном в Ужгороде и вернулась в Киев. Дважды ездила в военкомат, чтобы пойти в ВСУ, но там каждый раз просили подождать. В итоге пошла на фронт к другу-командиру штурмовой роты в добровольческий батальон.

— Не то чтобы я много практиковалась в 2014—2015, но оружие в руках держала, стрелять немного умела. В это время нет времени на глобальную подготовку на полигонах — больше опыта получаешь уже на фронте. Мы стреляли по мишеням, бегали, ползали с автоматами на полигоне под Киевом, а дальше большая часть обучения была в Харьковской области перед вторым выездом на фронт — зачистки, минно-взрывная подготовка, тактика/стратегия боя. Умею стрелять из автомата, «мухи», знаю, как из АГС, NLAW (советские и британский противотанковый гранатометы. — Прим. ред.), — перечисляет Алиса и рассказывает, как работает ее рота. — Мы не все время на штурме — держим позиции, наблюдаем за линией фронта. Мы здесь вместе с 92-й отдельной механизированной бригадой ВСУ. Раньше добровольческие батальоны воевали независимо, сейчас это все скоординировано, есть Центр силовых операций, Генштаб. Мы делаем то же самое, что и ВСУ, только не получаем за это деньги. Вот и вся разница, — поясняет штурмовик.

До отправки в Харьковскую область ее рота воевала на Киевщине.

— В марте мы были поближе к границе с Черниговской областью. Был момент, когда ждали российскую танковую дивизию по маршруту, чтобы ее накрыть. Но она не рискнула идти — говорят, диверсионные группы видели наши позиции. Шли бои артиллерии, над нами все время летало, иногда и рядом, а мы ходили на наблюдательные пункты, должны были быть готовы к атаке. Уже в Харьковской области часть нашей роты ходила на зачистку, освободили два населенный пункта здесь вместе с 92-й бригадой. В одном из них мы сейчас и сидим, ждем выхода дальше, ходим на позиции-«секреты» в лесопосадке, наблюдаем, фиксируем какие-то движения.

Бойцы роты, в которой служит Алиса, на позициях. Фото предоставлено собеседницей
Бойцы роты, в которой служит Алиса, на позициях. Фото предоставлено собеседницей

— Чем отличается война реальная от той, что показывают в кино?

— Мой командир говорит, что актеры не гибнут и настоящие дома не разрушаются. А для меня тем, что на войне гораздо меньше пафоса, — в кино его много. Тут все намного человечнее, мы много шутим; юмор — лучшее, что расслабляет, помогает справиться со страхом. А еще в фильмах все концентрировано, но война — это не всегда активные действия. Иногда ты ждешь, и долго ждешь, потом много активности и снова ждешь, и это ожидание намного больше выматывает.

— Штурм бывает разным в зависимости от того, есть в том же селе противник или нет, есть ли растяжки. Даже если село вроде бы пустое, по домам не сидят российские солдаты, бывает, ты входишь — и начинают крыть артиллерией. Так произошло с нашими ребятами недавно, они еле выжили. Я знаю людей из одной бригады ВСУ, которая тоже пошла на штурм, но не смогла освободить село: их накрыли, были и трехсотые, и двухсотые, и им пришлось выйти. Успешную операцию там провели уже позже.

«Мама на фронте»

Во второй штурмовой роте вместе с Алисой служат только мужчины, есть еще две девушки, но они парамедики. Сама она рассказывает, что добиваться доверия среди сослуживцев нужно любому человеку, независимо от того, какого ты пола.

— Чтобы заслужить доверие, ты должен пройти какой-то путь вместе со своей ротой. Есть еще такая штука, называется «бойове злагодження», после него подразделение срабатывается и становится понятно, кто и что может, кто на что готов. Один из наших ребят месяц спустя признался, что ошибся во мне, сказал, что вначале не верил, что я долго тут продержусь. Время показало серьезность моих намерений. Конечно, я чувствую, что ко мне отношение немного мягче, больше нежности, заботы такой человеческой, но, чем дольше ты тут, тем больше все выравнивается. Если хорошие люди, здоровые отношения в команде, вы все делаете свое дело — комфортно в любом коллективе, неважно, мужском или женском. Не могу сказать, что я суперподготовленный боец, но многие вещи мы делаем абсолютно наравне. Понятно, что я NLAW не потащу, когда мы будем идти куда-то на штурм, — у меня меньше физической силы, вес моего тела меньше. Вот у нас один спортивный парень нес пулемет 15 км, такое расстояние с ним идти тяжело любому человеку. Я понесу то, что смогу, плюс мой рюкзак — моя ответственность.

Алиса с одним из сослуживцев. Фото предоставлено собеседницей
Алиса с одним из сослуживцев. Фото предоставлено собеседницей

А рюкзак Алисы весит около девяти кг.

— Там у меня броник, рожки (магазины для автомата. — Прим. ред.), могут быть боекомплекты. Хотя бронежилеты у нас облегченные, по сравнению с 2014-м, — тогда у меня от них были проблемы со спиной. Еще в рюкзаке пара носков, трусы, термобелье запасное, минимальные средства гигиены, железная чашка, тарелка пластмассовая, немного еды. И камера — иногда что-то снимаю — с объективами она дает +3 кг. Где-то на дне рюкзака лежит кошелек с фотографией ребенка. Кстати, надо фотку положить куда-нибудь поближе. Мне только очень сложно, что я сына давно не видела, — говорит девушка-штурмовик.

Ее Тео пять лет. Когда есть возможность, она старается звонить ему во Францию, где он сейчас с бабушкой. Муж Алисы — француз.

— Тео знает, где я, говорит: «Мама на фронте». Я не хочу ему врать, приукрашивать реальность — не люблю, когда детей ограничивают. Стараюсь рассказывать понятно, не травмировать, но чтобы он знал, что происходит, почему я здесь; что это тоже для него, что я хочу, чтобы он жил в свободной прекрасной стране — лучшей, чем мы, в мире. Для этого нужно побороться. А потом мы купим ему собаку, посадим деревья, и все будет хорошо. Недавно у него был день рождения, хотелось бы быть с ним, но надеюсь, что после победы мы все наверстаем.

— Когда мы с Тео созваниваемся по видеосвязи, он спрашивает, когда я вернусь, но улыбается. Он такой мальчик — эмоции держит в себе. На днях сказал: «Папа, я не говорил бабушкам, но я очень боюсь, что вас с мамой не станет, что она не вернется с фронта». И муж чуть не заплакал. Мама тоже за Тео наблюдает: он может играть, а потом внезапно уйти в комнату, ему меня не хватает.

Алиса на войне в 2022 году. Фото предоставлено собеседницей
Алиса на войне в 2022 году. Фото предоставлено собеседницей

— Как близкие отреагировали на ваше решение? Муж не ревнует?

— Муж — журналист, работал на войне в Украине для французских медиа, он принял мою позицию и поддержал, никакой ревности у него нет. Мама, когда я ей сказала о решении идти воевать, говорила, что оставит мне сына и уедет, чтобы я никуда не пошла, не разговаривала со мной — было тяжело. Но потом и она приняла это. Переживает, конечно, даже слишком, но уже нет конфликтов. Вообще, мама поддерживала меня всегда, потому что и режиссером с ребенком быть непросто: нужно часто уезжать. Я знала, что у меня есть такой тыл, поэтому могу сделать больше. Я должна была бы сейчас в Польше монтировать фильм, но я бы морально не смогла это делать. И сидеть спокойно во Франции с сыном тоже не смогла бы. Я просто сделала то, что чувствую.

Условия у военных далеки от тех, что у людей в мирной жизни. Алиса не жалуется. С едой, говорит, помогают волонтеры, в плане личной гигиены тоже справляются.

— Сейчас мы в домах у людей, используем генератор на бензине — электричества хватает зарядить телефоны, тепловизоры, рации, а так света и воды нет. Есть влажные салфетки, чайник я позавчера нагревала — одним чайником, если очень экономить, можно помыться, но сложно, конечно. Хочется иногда поменять одежду (я с собой сейчас сменную практически не брала), да и постирать сложно: технической воды тоже немного. Но ты понимаешь, на что шла. Сейчас так, а потом, может быть, будет ротация на несколько дней и получится помыться на базе, правда, не знаю, когда это произойдет.

Для девушки самое сложное — это холод и ожидание.

— Я очень быстро замерзаю. В Киевской области мы по два дня были в доме, а еще два — в блиндаже. Там была буржуйка, можно было даже нормально спать. А на позициях, «секретах» мы сидим в окопе, недавно ночью — с 20 до 6 часов утра, всем было очень холодно. У меня с собой — легкий спальник, он особо не помог. Я, наверное, часов пять танцевала, делала зарядку: по-другому невозможно согреться. Но и участок, где ты можешь двигаться, очень ограничен — ходить нельзя, можно только стоять или сидеть. Высыпаешься тут не всегда. Но, если очень устал, вырубаешься, и неважно, что стреляют.

Укрытие, в котором приходилось находиться Алисе на позициях. Фото предоставлено собеседницей
Укрытие, в котором приходилось находиться Алисе на позициях. Фото предоставлено собеседницей

«Страшнее плена я ничего не видела»

Алиса, к счастью, пока не видела погибших гражданских, хотя проходила разрушенные деревни, но понимает, что на войне и этого невозможно избежать. В ее роте, тоже к счастью, никто не получал ранения.

— Удивительно, что наша рота ходила на зачистки, и все хорошо. Одному из наших прилетел осколок, но не пробил бронежилет, а благодаря наушникам его даже не контузило. Не знаю, наверное, вселенная на нашей стороне. Фронт — это не курорт, но не могу сказать, что меня тут что-то напугало. Не то что бы я ничего не боялась — страх тут притупленное ощущение. Есть шутка еще с 2014-го: страшно, что пойдешь в туалет и в этот момент прилетит мина или снаряд. Все-таки лучшее умереть на поле боя, чем на толчке (смеется). — Что реально страшно, — это увидеть смерть людей, с которыми ты тут уже сблизился, ну и оказаться еще раз в плену — страшнее я ничего не видела.

Плен выжигает чувство страха, говорит девушка, а его она прошла еще в 2014-м на Донбассе, когда в самопровозглашенной ДНР только провели референдум о самоопределении.

— Я тогда снимала, была с десантниками на блокпосту, и таксист меня сдал сепаратистам. Провела в плену 5 дней. Меня долго допрашивал российский офицер — думали, что я снайперка-корректировщица. «Если не заговоришь, будем пальцы резать», пугали жизнью семьи, насилие тоже применяли, но не буду об этом говорить. Это такая долгая и мучительная игра в плохого-хорошего полицейского, а ты не знаешь, что они на самом деле могут сделать. Потом тот офицер все говорил: «Скажи мне спасибо, что не расстреляли».

«К сожалению, я пока никого не уничтожила»

Пока мы разговариваем, в основном в трубке у Алисы тихо, но внезапно слышны взрывы. Девушка на пару секунд отвлекается, но в голосе нет ни капли тревоги.

— Тут же первая линия фронта, дальше только москали (смеется). Сейчас это не по нам. Но бывает и такое. Стреляют всем: артиллерия, танки. Звуки не самые приятные. Понимаешь, что если сидишь в «картонном» доме и прилетит что-то, сразу полетишь «на небо к богу», как говорил мой побратим Танчик. Так что стараешься шутить, не настраиваться на плохое. Как у нас говорят: свою пулю, которая тебя убьет, ты не услышишь. Ты можешь увеличить свои шансы, быть осторожнее, но это лотерея — я знаю ребят, которые еще в 2014-м погибали в самые спокойные дни, потому что прилетела мина.

— А вам приходилось убивать, уничтожать технику?

— К сожалению, я пока никого не уничтожила (смеется). Мы работаем в системе: один делает одно, второй другое, третий поддерживает четвертого. На штурм не несутся все, сейчас больше артиллерии, дронов. Но все еще впереди — будем продвигаться, вытеснять российскую армию. Надеемся дойти до их границы. По нашему сектору тут не так далеко осталось.

— Как вы относитесь к тому, что однажды можете убить человека? Да, это война, это ваш противник, но все-таки живой человек.

— У меня нет желания убивать. Я здесь, потому что я защищаюсь — защищаю свою страну, свой дом. Это мое средство защиты. Я хочу, чтобы они ушли. Но они же не уходят, значит, мы будем помогать им, как можем. Третьего варианта нет. Переговоры бессмысленны — нужно их просто вытеснять. У меня нет ненависти, когда я читаю про Бучу, Мариуполь, гибели детей, — появляется боль. Я очень эмпатичный человек, такое количество боли начинает разрушать тебя изнутри. И я, если честно, стараюсь избегать этого. Думаю, буду осмысливать уже после войны. Пока стараюсь смотреть в основном то, что важно стратегически, чтобы не впадать в отчаяние.

На войне безопасность — относительное понятие. Но пока взрывы слышны далеко, спрашиваем, как скоро ситуация может поменяться, ведь дальше — наступление, а значит, еще ближе к противнику.

— Через 10 минут может прилететь по нам. Контрнаступление — это очень-очень опасно, самое сложное. Считается, что потери больше у той армии, которая наступает, чем у той, что обороняется. Но и пока ты на позиции, тебе может прилететь на голову. На фронте везде опасно. Какой-то рациональный страх в любом случае есть — ты не знаешь, куда идешь, что тебя там ждет. Но я хочу скорее двигаться дальше. Сидеть в обороне тоже важно, но хочется идти освобождать места, людей.

Алиса с сослуживцами на позициях. Фото предоставлено собеседницей
Алиса с сослуживцами на позициях. Фото предоставлено собеседницей

— Наверное, на войне все готовы к тому, что могут не вернуться. Каждый может это говорить, но осознать, так ли это, можно только в пиковый момент. Я не думаю, что кто-то осознанно готов тут умереть. Просто нужно кому-то это делать (воевать. — Прим. ред), и мы делаем, — говорит штурмовик. — И все хотим жить, вернуться домой. У меня много планов, и я не собираюсь умирать, — смеется Алиса.

Во время интервью Алиса рассказывала, что ее роте оставалось совсем немного до границы с Россией. К моменту публикации в Харьковской области один из батальонов теробороны оттеснил российских военных к участку границы. Роте Алисы туда добраться пока не удалось, но бойцы освободили еще пару населенных пунктов.

— Пока не можем двигаться дальше. Надеюсь, это ненадолго. Четыре дня назад был обстрел — прилетел «град» прямо по нам, одного из наших немного ранило. Часть села горела, побило машины, окна в доме повылетали. В общем, нам крупно повезло, что все остались живы, — написала девушка 17 мая.