«Мы — буряты со всего мира, приверженные ценностям гуманизма и демократии, — объединились, чтобы сделать Бурятию свободной и процветающей. Мы выступаем против расизма в любом проявлении и считаем войну с Украиной ксенофобской», — такими словами посетителей встречает сайт фонда «Свободная Бурятия», который с начала войны в Украине пытается вернуть российских солдат на родину и объяснить им, что они участвуют в преступной кампании. Корреспондентка «Новой газеты. Европа» поговорила с вице-президентом антивоенного фонда Викторией Маладаевой об их работе, активизме, имперском отношении России к малым народам и о том, как появился пропагандистский миф о «боевых бурятах Путина».
— Как возникла идея о создании фонда?
— Фонд мы создали на основе движения «Буряты против войны» почти сразу после 24 февраля. Мы столкнулись с обращениями от родственников, которые просили нас помочь найти пропавших без вести, вызволить из плена, вернуть домой. Мы понимали, что не сможем остановить войну или напрямую воздействовать на Путина, но мы нашли один из способов повлиять на войну — это расторжение контракта. У нас 11 человек в команде, у каждого свое направление.
Фонд рассказывает истории военных, ведет статистику по погибшим, развенчивает фейки о преступлениях, якобы совершенных бурятами. В команде нет никого, кто сейчас в России, все находимся за рубежом, у всех есть своя повседневная обычная работа. Просто никто из нас не мог остаться в стороне, когда началась эта война, мы хотели противостоять пропаганде, чтобы наши земляки не погибали в этой преступной войне.
Нам бесконечно жаль, что это все происходит с Украиной. Хочется, чтобы быстрее война закончилась. После Винницы вообще был такой моральный упадок, конца и края не видно этому ужасу и кошмару. Но мы держимся, понимая, что делаем что-то хорошее, и людям это нужно — и это нас двигает вперед. К тому же у нас очень много поддержки от самих украинцев, они благодарят нас за нашу работу. Для нас это очень важно.
— Вы были одними из первых, кто рассказал, что российских военных, которые отказываются от дальнейшего участия в войне, отправляют в незаконные спецлагеря для «перевоспитания». Как вы вышли на эту историю?
— Оксана Плюснина — мама Ильи Каминского, военного из Бурятии, который находится в Украине, — вышла на нас через социальные сети, попросила помочь, потому что её сын написал уже больше 20 рапортов, чтобы уволиться из армии, но его рапорты рвали, не отпускали домой. С ним хотели вернуться 78 сослуживцев, это 11-ая десантно-штурмовая бригада.
Мы посоветовали матери и жене Каминского записать видеообращения, потому что они бились уже во все инстанции и никакого ответа не было. Это стандартная жалоба всех, кто к нам обращается: инстанции не реагируют на просьбы найти пропавших без вести и вернуть пленных. Родственников кормят «завтраками», поэтому они просят нас о помощи.
— Но ведь у вас были и успешные кейсы по расторжению контрактов. Почему в других случаях их получалось расторгнуть, а в случае с Каминским и его сослуживцами — нет?
— Мне кажется, это зависит от командования и от того, где военные находятся, на какой части оккупированной территории. Всё-таки оккупированные территории — это одна большая серая зона, где не работают никакие законы, где какой-нибудь местный командир может почувствовать себя всевластным. К тому же многие наши успешные кейсы были до большого освещения нашей деятельности. Мы попросили родственников Каминского опубличить историю.
Мы вообще всем говорим записывать видеообращения, чтобы нас не обвиняли в фейках, чтобы мы могли говорить: «Вот есть реальный человек». Мы им говорим: «Это ваш сын, если вам дорога его судьба, записывайте видеообращения, защищайте как можете, всеми силами, предавайте огласке, потому что никакие способы больше не работают, никакие рапорты не подписывают».
Военным даже не выдавали бумагу для рапорта. Илья, например, уже в отчаянии просто ходил с телефоном, передавал сослуживцам, чтобы они все под аудиозапись проговорили:
«Я-такой-то, хочу уволиться». Он говорил, что их разделили на группы по 8−10 человек, потому что, если у тебя почти 80 недовольных, может легко произойти бунт. Они же все это прекрасно понимают. Их специально разделили на мелкие группы. Одну группу увезли в СИЗО, якобы в СИЗО Луганска номер 1. Командир заставлял всех подписывать бумаги о том, что они согласны вернуться в зону боевых действий, угрожал им всячески, мол, вот, первая группа уехала, они уже согласились продолжить воевать, и вы тоже идите. Илья опасался, что их отправят на передовую.
— Вы много писали в своих соцсетях, что военные часто не могли просто уйти, потому что у них отбирали документы. Это повсеместная история, или командование каким-то образом выясняет, кто менее надежен?
— Да, это частая история, многие СМИ писали, что там у сотен военнослужащих отбирают документы. Это связанно, видимо, с тем, что нет новых поставок пушечного мяса, и они, соответственно, не хотят отпускать тех бойцов, которые у них есть. Весной в России была скрытая мобилизация, всех набирали, делали чес по деревням маленьким, собирали добровольцев, контракты заключали. Но в том числе и мы говорили, что нельзя подписывать эти контракты. Выход оттуда только один — грузом 200 в цинковом гробу.
Мы приводили в пример двух военнослужащих из Кяхты, это маленький приграничный городок в Бурятии, откуда в апреле уехали двое военнослужащих. В мае они уже погибли. Потом опять писали, что майские добровольцы погибли уже в начале июля. Там один даже две недели не прожил после отправки на фронт, погиб сразу. Люди просто начали понимать, что это билет в один конец. Поэтому командиры не хотят отпускать старое пушечное мясо.
— Вы ведете статистику по обращениям? С каким запросом с вами напрямую связываются сами военнослужащие?
— Чаще обращаются родственники военнослужащих. Они пишут: «Помогите, у меня там брат находится, он хочет разорвать контракт». Обращаются с одним и тем же запросом. Они же все понимают, что это не их родина, родины их там нет, там не за что воевать.
Сестра одного военнослужащего, который провел 19 дней в Украине, рассказала, что он сразу написал рапорт об увольнении и с ним еще 15 сослуживцев, это в апреле было. Когда на них началось давление со стороны командования, мол, вот кто будет родину защищать, он сказал, что Родины там нет: «Если на мой дом нападут, я буду защищать, а в Украине делать нечего». Их там долго держали, потом в итоге отпустили, они все вместе самолетом вылетели в Улан-Удэ.
— При таких запросах какой у вас спектр возможностей как у правозащитной благотворительной организации? Что именно вы можете сделать и как можете помочь военнослужащим?
— Есть много разных оппозиционных движений, организаций, но они в основном сфокусированы на митингах и помощи задержанным. Мы же решили сфокусироваться на помощи с расторжением контракта. И в этом деле больше нужна психологическая поддержка, чем юридическая, потому что запрос один и тот же, процедуры, советы одни и те же: написать хотя бы на клочке бумаги рапорт, подать его командиру или, если не принимают в течение 10 дней, своим ходом добраться до воинской части и уже по прибытии написать рапорт там.
Еще лучше отправить рапорт заказным письмом. Тогда уже будут свидетельства, доказательства, что вы подали заявление о расторжении. В таких случаях очень важно поддерживать родственников и военнослужащих, потому что зачастую они не знают законов, этим и пользуются командиры.
Мы выпускаем карточки, материалы постоянно всем рассылаем и говорим, что в России нет ни одного заведенного уголовного дела за отказ от участия в войне. 70% оказываемой нами помощи — это такое опекунство. Можно сказать, индивидуальное сопровождение каждого обратившегося.
— На ваш взгляд, спустя почти полгода войны больше ли стало людей, которые желают расторгнуть контракты?
-Статистики у нас нет просто потому, что мы не ведем четкий подсчет. Это и невозможно зачастую: вместе с одним военным к нам обращаются 10−15 человек. Был у нас военнослужащий, с которым обратились 100 военнослужащих. Сложно сказать, стало ли отказников больше. За все время конкретно через наш фонд прошли 500 военнослужащих.
— Вы помогаете только военным из Бурятии?
— За последние несколько недель нам еще больше стали писать семьи из других регионов России. Подчеркиваю, что у нас антифашистский фонд, и мы помогаем не только бурятам. Есть башкирская организация «Акбузат», тувинская организация «Новая Тува», которые мы всячески консультируем, делимся с ними информацией, чтобы в каждом регионе была организация, которая ведет учет погибших, борется с пропагандой, говорит людям, чтобы они не отправляли своих земляков туда воевать. Потому что жители глубинки будут доверять больше своим землякам, чем федеральным организациям из Москвы или Питера. Чисто по менталитету понять им их легче.
— Чуть выше вы упомянули, что за расторжение контракта не заводят уголовные дела. С какими последствиями тогда сталкиваются военнослужащие, которые возвращаются домой?
— Сталкиваются с давлением. Давят не только на тех, кто расторг контракт, но и на тех, кто с легким ранением вернулся домой, мол, вот быстрее вставай на ноги и возвращайся на фронт. Психологически их добивают.
— Как бурятские военные по возвращении домой реагируют на то, что российская пропаганда сделала их чуть ли не лицом войны с Украиной? Москва же сейчас пытается сделать вид, что это не русские убивают украинцев, а чеченцы, дагестанцы, буряты…
— Конечно, негативно. Они же все видели своими глазами, знают, в каком состоянии они там были. Еще весной по всяким мессенджерам собирали аптечки военнослужащим, хотя у нас Министерство обороны тратит десятки триллионов долларов на свое содержание. Но при этом вся республика должна собирать донаты на тепловизоры или какие-нибудь бронежилеты, аптечки, носки, трусы и так далее. Это же дикость.
Военные это все видели, видели, как их кинуло собственное государство, армия, поэтому никто возвращаться не хочет. Они поняли, что это не их война, как я уже сказала, родины там нет. Тем более какие вообще буряты должны воевать за русский мир?
Сама идея денацификации Украины просто вызывает злость и недоумение у всех представителей национальных меньшинств, которые постоянно сталкивались с дискриминацией.
Когда я жила в Питере девять лет, моя семья ни разу не смогла снять квартиру, потому что она сдавалась только славянским лицам, поэтому искали жилье через знакомых.
Или, когда я в конкурсе красоты участвовала, в комментариях все писали: «А что бурятка участвует в петербургском конкурсе красоты, ей тут не место, пусть валит к себе в Улан-Удэ».
Однажды мою маму задержали в метро, полицейские удерживали ее пять часов, просто потому что она была без паспорта. В мирное время буряты должны доказывать, что они граждане России. А во время войны вдруг «буряты, давайте работайте», «боевые буряты Путина». Все осознают, что империя, коей сейчас является Россия, просто используют одни национальные меньшинства, чтобы завоевать другие. Потом мы еще остаемся с позорным клеймом «боевые буряты Путина», нас обвиняют во всех мародерствах, убийствах, насилии.
Выходцы из Бурятии в российской армии составляют 2%, а этнических бурят вообще 0,3%. Как этнос мы меньшинство во всех регионах, где живем: в Забайкальском крае, Бурятии и Иркутской области. В воинских частях, соответственно, то же самое. У нас три воинские части, и буряты там тоже составляют меньшинство. Это видно даже по статистике, по погибшим.
У нас, по последним данным, 281 погибший из Бурятии, из них 92 этнических бурята. Все азиаты для них буряты. Украинцам мы тоже это говорим, что они всех азиат автоматически считают бурятами. Вы же не отличите тувинца, например, от бурята или казаха от бурята. Между прочим, этнических казахов там погибло больше, чем бурят. Я больше, чем уверена, что какого-нибудь убитого казаха всё равно приняли за бурята… Благодаря Путину, нам еще и отмываться от этого.
Нас называют главными мародерами. Мы в свою очередь отвечаем, что вообще-то, даже по расследованию, которое делала «Медиазона», наворованные посылки из Украины в основном шли в Свердловскую область, Кемеровскую область, в Москву, Питер, в Севастополь, то есть в далеко не самые бедные регионы России, к тому же это не национальные республики. Бурятия там вообще в конце списка находится.
Но при этом пропаганда делает все для того, чтобы выставить нас главными злодеями и главными убийцами этой войны. Хотя, даже если посмотреть по каналам «Ищи своих» или по видео с пленными у известного украинского журналиста Золкина, из 1000 интервью с этими пленными всего лишь один бурят.
Если раньше было легче расторгать контракты, то к лету всех удерживали на оккупированной территории. Потому что не хватало пушечного мяса — люди уходили, а новых добровольцев не было. Бурят решили выставить главными лицами войны, чтобы показать, что «многонациональный народ России» против «украинских нацистов».
Во-вторых, нужно было спихнуть все военные преступления на «дикарей с национальных окраин». Ведь русский солдат зверствовать не может, он только спасает котят. И ничего, что в России есть «государствообразующий народ», составляющий абсолютное большинство, а бурят в России меньше 1%. Этой манипуляцией Кремль убил ещё нескольких зайцев — а именно использовал возмущение украинцев «дикими бурятами» как доказательство того, что они — «нацисты».
— Откуда вообще пошла эта история? Еще в 2014 году, когда Путин ввел войска в Донбасс, стали почему-то говорить про бурят.
— Просто Москве выгодно делать вид, что у нас не государствообразующий народ борется, а «необразованные неотесанные дикари», нас еще ордой называют. В 2015 году, когда было вторжение в Украину, на Донбассе был бой под Дебальцево, и Кремль решил отправить туда, в том числе бурят, причем под видом донбасских шахтеров. Местные говорили тогда: «Это наши индейцы-буряты». В тот момент журналистка «Новой газеты» Елена Костюченко взяла интервью у обгоревшего танкиста Доржи Батомонкуева из Забайкалья, это было единственное интервью российского военнослужащего. Он обгорел, и самое ужасное, что ему на операции деньги собирала вся республика, так как государство его кинуло. Мы тогда говорили, что эта танковая бригада понесла очень много потерь, и сейчас она тоже очень много потерь несет.
Зачем бурятам было два раза в одну реку лезть? У Доржи Батомонкуева тогда был русский командир, но говорили все равно только про бурят, как будто это только буряты Донбасс захватывали. Когда началась эта «спецоперация», на Первом канале Шейнин (ведущий пропагандисткой передачи «Время покажет», — Прим. ред.) сделал такую ремарку: «Мы завоюем Киев, Украину. Давайте, работайте, братья буряты». И на бурятском повторил эту фразу: «Ажалаа хэгты, буряад хубудууд». Зачем акцентировать на бурятах? Что мы сделали? Мы меньшинство вообще. Для этого и существует наш фонд: мы проводим расследования, статистику ведём.
К сожалению, украинское телевидение подхватило этот кремлевский нарратив, что буряты — мародеры, самые главные убийцы.
Украинский журналист и блогер Анатолий Анатолич выпустил ролик о том, что буряты — самые жестокие люди, что мы были в Буче. Хотя мы делали тоже расследование об этом: в Буче отметилась 64-ая бригада из Хабаровского края, псковские десантники, у них больше всего потерь. В бригаде около полутора тысяч солдат, там всего 30 бурятских фамилий. Ну не может же быть, что 30 бурят держали в страхе несколько городов, насиловали всех.
Он выпустил ролик, нашел одного бурята из списка военных 64-ой бригады — Зоригто Жигжитова. Но дело в том, что глава аналитического отдела Фонда Мария Втоьюшкова выяснила, что это вообще список 2018 года. Это даже сразу видно, потому что нынешних командиров нет в этом списке, а сам Зоригто Жигжитов уволился в 2019 году. Но вот Анатолий выпустил такой ролик, и еще больше прибавилось к нам ненависти. Мы пригласили Анатолия в свой эфир, нашли Зоригто Жигжитова, он живет в Бурятии, также нашли трех его сослуживцев из Алтая, которые тоже были в этом списке. Им угрозы приходили. Мы поговорили с ними. Они подтвердили, что он давно уволился.
В прямом эфире мы спросили Анатолия, почему из всей этой 64-ой бригады, в которой больше тысячи человек, он взял только одного бурята, причем без каких-либо доказательств. Он нам признался, что посмотрел его страничку в Одноклассниках, а Зоригто просто так выглядит… У него шрам на лице, фотки все топлесс, вид типа грозного бурята. Анатолий нам сказал, что это такой собирательный образ. Но какой собирательный образ? Как можно было взять просто одного человека, который даже не служит сейчас…
Про Бучу мы тоже говорили, что там самые главные обвиняемые — это псковские десантники. Даже Арестович и Conflict Intelligence team — группа журналистов-расследователей — проводили расследование и сказали, что бурят и тувинцев там не было, там наследили «крепкие славянские парни».
— Как это все влияет на настроения в самой республике?
— После этой ситуации Зоригто Жигжитов сразу хотел побежать записаться в добровольцы, потому что использовали фото его дочери, угрожали ему. Как может человек относиться к этому, когда его просто смешали с дерьмом? Но его семья остановила.
Многие буряты против этой антибурятской пропаганды, конечно. Мы видим в этом расизм, когда национальные меньшинства называют главными врагами. Мы отбиваемся и от Кремля, и от украинцев, и от псевдооппозиционеров из лагеря «хороших русских».
Публицист Пионтковский тоже плохо говорил про нас, экс-доверенное лицо Владимира Путина Александр Невзоров говорил, что буряту без разницы, кого насиловать. Мы им отвечаем: «Товарищи, вы не хотите вообще про русских ничего сказать? Почему именно на бурят так наезжаете?»
Есть такая фраза «Если расист заглянет в комнату из шести человек, и там будет два азиата, он скажет, что комната переполнена азиатами». То же самое здесь происходит. Они видят фотографию одного азиата и дают заголовок о насильниках-бурятах. Мы от всего этого отбиваемся, как можем, проводим расследования. Пока не предъявлено ни одного обвинения ни одному буряту.
Мы, конечно же, не выгораживаем военных преступников, наоборот. Было расследование: одного бурята опознали по фотографии, но не обвинили ни в чем, сказали, что он там сидел, стрелял куда-то. Мы выставили у себя, что этого человека опознали двое свидетелей. Мы за то, чтобы все дождались расследования. Потому что, когда тот же, допустим, Анатолий Анатольич Жигжитова обвиняет в убийствах, он обвиняет невинного человека. Это значит, что реальный убийца где-то на свободе. Где тут справедливость?